Полностью «Идиот» был закончен в 1869 г., и даже после завершения произведения писатель не был уверен в том, что он представляет интерес для читателей. Записки идиота" (автор Бортко Владимир Владимирович). Статья автора «Сельский учитель» в Дзене: Возможно, вы уже видели видео, где автор канала с редким русским именем Иван, разбирает современный учебник «Азбука. это выражение нравственно-философской позиции автора, отражение его художественных литературных принципов. Автор попытался последовательно приблизить известное (меньшинству) из школьного курса произведение к удобочитаемой сегодня версии.
155 лет – Достоевский Ф.
Тем не менее среди них он выделил произведение Федора Достоевского «Идиот». Гагарина назвала враньем новости об ее отказе исполнять гимн России на матче. Автор бессмертных произведений «Идиот», «Преступление и наказание», «Униженные и оскорбленные», «Братья Карамазовы» и многих других. Новости. Идиот.
“Учитель разъяснит, а автор учебника – идиот”. Новое правило Жи-Ши пиши с буквой И
| "Комедия про идиотов": Кровосток критикует "Брат" и "Брат 2" | Записки идиота" (автор Бортко Владимир Владимирович). |
| автор - идиот | Карлсон: только идиот верит в «намерения» России нападать на страны Европы. |
155 лет – Достоевский Ф.
Потомки Федора Достоевского приехали в Беларусь. Рассказываем, что они посетят "Сегодня роман "Идиот" Федора Михайловича Достоевского кстати, в переводе с древнегреческого это слово означает "простой человек" является одним из самых востребованных произведений русской литературы. И не только на постсоветском пространстве, а во всем мировом сообществе. В этом романе очень ярко описываются события XIX столетия.
Смерь трехмесячной дочери Сони глубоко потрясла Достоевского и его супругу. Отчасти для того, чтобы забыться от глубокого горя, писатель берет крупный аванс у журнала «Русский вестник» и в 1867 г. Во многом его желание написать роман было продиктовано трудностями финансового плана. В одном из писем, отправленных им из Дрездена весной того же года, он признавался, что «…денег теперь до нового года не будет, нужно писать». С черновыми набросками романа автор переехал из Германии в Женеву и вновь признавался в письмах, что «Выйдет вещь большая и, возможно, недурная… Буду писать с наслаждением».
В частности, истории, описываемые в российских газетах, дали ему богатую пищу для творчества. Его воображение сильно взволновали факты о семье Умецких, где дочь-подросток взбунтовалась против родительского произвола и пошла на преступление. В сильно измененном виде отзвуки этих событий звучат в семейных скандалах Иволгиных.
Николай Подосокорский 8 подписчиков Подписаться 18. Достоевского в восприятии читателей ХХI века». Утреннее заседание 18 апреля 2024 г. Ведущая - Татьяна Касаткина. Музей романа «Братья Карамазовы» в Старой Руссе.
Некоторые главы романа были написаны в Германии, Швейцарии и Италии, а закончен он был во Флоренции в 1869 году.
По словам самого писателя, «Идиот» - это выражение нравственно-философской позиции автора, отражение его художественных литературных принципов. Бердяев считал, что «Идиот» - «быть может, художественно самое совершенное творение Достоевского».
Глеб Никитин рассказал, что его любимая книга «Идиот» Ф. М. Достоевского
Среди прочего авторы EFT пообещали дать доступ к PvE-режиму на полгода, а также ввести приоритет при матчмейкинге также на полгода. Читайте самые интересные и обсуждаемые посты по теме Автор идиот. это выражение нравственно-философской позиции автора, отражение его художественных литературных принципов.
Идиот – последние новости
Ибо санкции применили ко всему аккаунту на хостинге. Помимо потери дохода от рекламы я испугала постоянных читателей. Кто бы мог подумать! В итоге меня нашли по старому псевдониму фикрайтера кто хочет, тот всегда найдёт в ВК и спросили, что же случилось? Пришлось всё подробно пояснять.
Сколько вас там выжило?! У нас тут колония, двадцать пять тысяч человек! Земля чистая! Фон нулевой! Вода незараженная! Лекарства есть, есть! Высылаем за вами спасательную экспедицию! Только держитесь! Слышите, Москва?! Главное — держитесь! Это не сеанс радиосвязи, а спиритический сеанс. И тот не удавался Артему никак. Духи, которых он вызывал, не хотели к нему. Им и на том свете хорошо было. Они смотрели сверху на Артемову фигурку сгорбленную в редкие просветы меж облаков, и только ухмылялись: туда? К вам? Нет уж, дудки! Бросил крутить гребаную ручку. Сорвал наушники. Поднялся, смотал провод антенны аккуратной бухтой, медленно, насилуя себя этой аккуратностью — потому что хотелось: рвануть его так, чтоб на куски, и зашвырнуть с сорок шестого этажа в пропасть. Сложил все в ранец. Посадил его к себе на плечи, черта-искусителя. Понес вниз. В метро. До завтра. Внутри двери заскребся замок, втягивая языки. Потом она ухнула протяжно, открылась, и метро дохнуло на Артема своим спертым тяжелым духом. Сухой встречал его на пороге. То ли чувствовал, когда Артем вернется, то ли вообще не уходил на самом деле никуда. Чувствовал, наверное. Сухой ощупал его глазами. Мягко, как детский врач. С другой станции пришел. Артем подобрался. Звякнуло в его голосе что-то, как будто гильзу на пол уронили. Или малодушие? Или что? Старик какой-то. Гомером назвался. Знаешь такого? Я спать, дядь Саш. Она не шелохнулась. Спит или не спит? Так, механически думал, потому что не было ему уже никакого дела до того, спит она или притворяется. Свалил одежду кулем при входе, потер зябко плечи, сиротски приткнулся к ней сбоку, потянул на себя одеяло. Было бы второе — не стал бы даже ввязываться. На станционных часах было семь вечера, что ли. Но Ане в десять вставать — и на грибы. А Артема от грибов освободили, как героя. Или как инвалида? Так что он сам себе был хозяин. Просыпался, когда она возвращалась со смены — и уходил наверх. Отключался, когда она еще притворялась, что спит. Так они жили: в противофазе. В одной койке, в разных измерениях. Осторожно, чтобы не разбудить ее, Артем стал наворачивать стеганое красное полотно на себя. Аня почувствовала — и, не говоря ни слова, яростно дернула одеяло в обратную сторону. Через минуту этой идиотской борьбы он сдался — и остался лежать на краю постели голым. Она молчала. Отчего лампочка горит сначала, а потом перегорает? Тогда он лег лицом в подушку — их-то, слава богу, было две — согрел ее дыханием, и так уснул. А в подлом сне увидел Аню другую — смеющуюся, бойкую, задирающую его весело, совсем молодую какую-то. Хотя сколько прошло? Два года? Два дня? Черт знает, когда такое могло быть. Им тогда казалось, что у них целая вечность впереди, обоим казалось. Получается, вечность назад это все и было. Во сне тоже было холодно, но там Аня морозила его — кажется, по станции гоняла — из баловства, а не из ненависти. И когда Артем очнулся, по сонной инерции верил еще целую минуту, что вечность не кончилась пока, что они с Аней только в середине ее находятся. Хотел позвать ее, простить, обратить все в шутку. Потом вспомнил. Но ее уже не было в палатке. Одежда его лежала ровно на том месте, где он ее сбросил: на проходе. Аня ни прибрала ее, ни расшвыряла. Переступила только, будто боялась дотронуться. Может, и вправду боялась. Может, ей одеяло и вправду было всегда нужнее. Он уж как-нибудь согреется. Хорошо, что ушла. Спасибо тебе, Аня. Спасибо, что не стала со мной разговаривать. Что не стала мне отвечать. Не спите? Артем пополз к своим порткам. Снаружи, усевшись на раскладной походный табурет, ждал старик со слишком мягким для своего возраста лицом. Сидел он удобно, уютно, равновесно, и было видно, что расположился он тут давно, а уходить не собирается вовсе. Старик был чужим, не со станции: морщился, неосторожно вдохнув носом. Пришлых видно. Артем сложил горсть козырьком, и закрывшись этим козырьком от алого света, которым была залита станция ВДНХ, вгляделся в гостя. Как бы. Но про наши дни. Если не от Мельника, думал Артем, то кто? От кого? Святое дело. Понять, что именно… Какой сюжет… Чтобы людей тронуло… Чтобы запомнили. Чтобы потом сами пересказывали друг другу… Оно жить должно, живым быть, понимаете? Какая история… Пробовал, искал. Казалось, нашел. О чем. Но потом взялся… И не сработало. Не получилось. А потом вспомнил, что слышал про ВДНХ, и… Было видно, что старику неловко, но Артем не собирался помогать ему; он все не мог понять, что же сейчас будет. Зла от старика не шло, одна нелепость и неуместность, но что-то скапливалось в воздухе, что-то образовывалось между ним и Артемом такое, что должно было вот-вот разорваться, и ожечь, и посечь осколками. Про черных и про вас. И я понял, что должен вас найти, чтобы… Артем кивнул, наконец понимая. И, не прощаясь, зашагал прочь, сунув вечно зябнущие руки в карманы. Старичок застрял сзади на своем удобном табуретике, что-то еще рассказывая Артемовой спине вдогонку. Но Артем решил: оглохнуть. Поморгал — глаза привыкли, можно больше не щуриться. К тому свету, который на поверхности, они дольше привыкали. Это быстро! Большинство жителей метро от солнечного света, даже от такого, облаками придушенного, ослепли бы, наверное, навсегда. Всю ведь жизнь в туннелях, впотьмах. А Артем себя видеть наверху заставил. Видеть тот мир, в котором родился. Потому что если ты не можешь солнце потерпеть — как ты наверх вернешься, когда время придет? Все, кто родились в метро, росли без солнца, как грибы. Нормально: оказалось, не солнце нужно людям, а витамин Д. Оказалось, солнечный свет можно в виде драже жрать. А жить можно и наощупь. В метро общего освещения не было. Не было общего электричества. Вообще ничего общего не было: каждый сам за себя. На некоторых станциях наловчились вырабатывать достаточно света для того, чтобы было почти как раньше. На других — его хватало на одну лампочку, горящую посреди платформы. Третьи были забиты густой чернотой, как в туннелях. Если приносил туда кто-то свет с собой в кармане, то мог выловить из ничего по кусочкам — пол, потолок, кусок мраморной колонны; и из темноты сползались на луч его фонарика жители станции, желающие немного посмотреть. Но лучше им было не показывать себя: без глаз они вполне приучились существовать, но рот-то у них не зарос. На ВДНХ жизнь была крепко налажена, и народ был балованный: у отдельных людей в палатках горели утащенные сверху маленькие диоды, а для общих мест имелось старое еще аварийное освещение — лампы в красных стеклянных колпаках; в таком было бы удобно, положим, негативы фотографий проявлять. Так вот и Артемова душа медленно в этом красном свете проявлялась, появлялась из растворителя, и видно становилось, что снята она была еще там, наверху, майским ярким днем. А другим днем — октябрьским, пасмурным — засвечена. Помнишь черных? Всегда не те ему отвечали. Кто-то улыбался, кто-то хмурился, но здоровались — все. Потому что все помнили черных, а не только Женька с Артемом. Все помнили эту историю, хотя не знал ее никто. Станция метро ВДНХ: конечная. Дом родной. Двести метров в длину, и на них — двести человек. Места как раз: меньше — не надышишься, больше — не согреешься. Закопченные мраморные колонны развесистые, в арках между ними развернуты древние и изношенные армейские палатки: в каждой — семья, в некоторых — по две. Семьи эти можно запросто перетасовать, никто, наверное, разницы и не заметит: когда живешь вместе двадцать лет на одной станции, когда между твоими тайнами и соседскими, между всеми стонами и всеми криками — брезента в один слой, так получается. Где-то, может, люди бы съели друг друга уже — зависть ведь, и ревность к богу, что он чужих детей больше любит, и невозможность разделить с другими своего мужа или жену, и жилплощадь вполне стоит того, чтобы за нее удавить; но не тут, не на ВДНХ. Тут вышло как-то просто — и по-свойски. Как в деревне или как в коммуне. Нет чужих детей: у соседей здоровый родился — общий праздник; у тебя больной — помогут тянуть, кто чем. Негде расселиться — другие подвинутся. С другом подерешься — теснота помирит. Жена ушла — простишь рано или поздно. На самом деле ведь никуда она не ушла, а тут же осталась, в этом же мраморном зале, над который сверху навалено миллион тонн земли; разве что теперь за другим куском брезента спит. Но каждый день будете встречаться с ней, и не раз, а сто. Придется договориться. Не получится представить себе, что ее нет и не было. Главное - что все живы, а там уж… Как в коммуне или как в пещере. Путь-то отсюда был — южный туннель, который вел к Алексеевской и дальше, в большое метро, но… Может, в том и дело, что ВНДХ была — конечная. И жили тут те, кто не хотел уже и не мог никуда идти. Кому дом был нужен. Артем остановился у одной палатки, замер, потух. Стоял, просвечивал им внутрь сквозь изношенный брезент, пока наружу не вышла тетька с отечным лицом. Он кивнул ей. Захотелось погладить ее волосы, за руку взять. Сказать: да я знаю, знаю. Я все знаю на самом деле, Екатерина Сергеевна. Или вы себе это говорите? Не стой. Поди, чайку выпей. С обоих концов зал станции был обрублен по эскалаторы — сами замуровали и законопатили себя внутри, чтобы с поверхности воздух отравленный не тек… Ну и от гостей всяких. С одной стороны, где новый выход — наглухо. С другой, где старый — оставили шлюз для подъема в город. Там, где глухая стена — кухня и клуб. Плиты для готовки, хозяйки в фартуках суетятся, варганят обед детям и мужьям; ходит вода по трубкам угольных фильтров, журчит, сливаясь в баки, почти прозрачная; то и дело чайник свистеть начинает — со смены с ферм забежал гонец за кипяточком, руки о штаны вытирает, ищет среди кухарок свою жену, чтобы за мягкое ее прихватить, о любви напомнить, и полуготового чего-нибудь кусок схарчить заодно досрочно.
Вставка закатилась под этажерку. Он отодвинул этажерку, и от усилия горлом пошла кровь. Вечером того же дня Достоевский пожелал исповедаться и причаститься, а утром 28-го сказал: «Я знаю, я должен сегодня умереть. Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие». Это Евангелие было подарено ему женами декабристов в Тобольске, по дороге на каторгу. Он открыл книгу наудачу. Открылся стих Евангелия от Матфея: «... Жена заплакала. Он стал ее утешать; благодарил за счастливую жизнь, которую прожил с ней: — Помни, Аня, я тебя всегда горячо любил и не изменял тебе никогда, даже мысленно! На другой день Анна Григорьевна ни на минуту не отходила от мужа; он держал ее руку в своей и шептал: — Бедная... Потом он попрощался с детьми, а Евангелие отдал сыну Феде. Амброз Бирс В молодости Бирс участвовал в американской Гражданской войне на стороне «северян». В конце 1913 года, в возрасте 71 года, он отправился на юг, чтобы посетить места своих былых сражений. Он проследовал через Луизиану и Техас, а затем направился в Мексику, охваченную революцией. В городе Сьюдад-Хуарес писатель присоединился к революционной армии Панчо Вильи в качестве обозревателя. Лучше, чем старость, болезнь или падение с подвальной лестницы. Быть гринго в Мексике — о, это эвтаназия! Последнее письмо Бирса, адресованное его доброй знакомой Бланш Партингтон, было написано 26 декабря. Оно заканчивалось словами: «Сегодня я отбываю в неведомый пункт назначения». Куда он отбыл, где и когда умер или погиб? Лаймен Фрэнк Баум К сорока годам Баум испробовал множество занятий, включая актерство, разведение кур, торговлю и журналистику, — и все они приводили его к разорению. Между тем он был человек женатый и отец четверых детей.
Быть как все Нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный. Вы меня даже хорошим подлецом не удостоили счесть, и, знаете, я вас давеча съесть за это хотел! Вы меня пуще Епанчина оскорбили, который меня считает и без разговоров, без соблазнов, в простоте души, заметьте это способным ему жену продать! Ганя Ну, удивил же ты меня, право. Да неужто ты меня взять мог, зная, что вот он мне такой жемчуг дарит, чуть не накануне твоей свадьбы, а я беру?
автор - идиот
| Достоевский Фёдор - Идиот | Достоевский создавал "Идиота", переживая один из самых тяжелых периодов в своей жизни. |
| Идиот (журнал) — Рувики: Интернет-энциклопедия | Писатель-фантаст Сергей Лукьяненко заявил, что поддерживает введение в РФ штрафов за отказ от вакцинации от COVID. |
| Глеб Никитин рассказал, что его любимая книга «Идиот» Ф. М. Достоевского | Автор некоторое время назад спрашивал, как убрать из ленты новостей бестеговые репосты. |
Юрий Лоза припомнил иноагенту Макаревичу его слова про "россиян-идиотов"
| Журнал «Идиот» | Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. |
| Последние слова великих писателей | Онлайн-журнал Эксмо | Читайте самые интересные и обсуждаемые посты по теме Автор идиот. |
| Идиот (журнал) | Оригинал взят у philologist в Заработал сайт литературного журнала Идiотъ Сайт доступен по адресу. |
| Анджей Сапковский рассказал “Солидарности”, есть ли в Польше талантливые писатели, кроме него | Как сломать писателя? |
| Автор идиот, как обычно | Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. |
Владимир Бортко: Нужна ли России правда? Записки идиота
Юлия Вячеславовна Юхнович Старая Русса. Тема «сбывшегося пророчества» в романе Ф. Достоевского «Идиот». Юлия Александровна Антипова Москва. Время как проявление Бога в этом мире и Бог как давление.
Это был конкурс, и вы знаете, почему я занял на нем третье место, а не первое? Они сказали, что это фэнтези, поэтому не могут дать первое место. Правда, они рассказ напечатали и, к моему удивлению, попросили меня написать еще.
И я написал. И они платили мне! Так, я быстро набрал рассказов на книгу, а за книгу платили уже существенно большие деньги! Andrzej Sapkowski - писатель-фантаст и публицист. Родился 21 июня 1948 года в городе Лодзь, Польша. Окончил Лодзинский университет, факультет внешней торговли. С 1972 по 1994 год работал в торговле.
Сага стала его визитной карточкой, она издана практически во всех странах Европы, а также в США, Китае и других. Кроме того, он автор множества критических статей про фэнтези и небольших рассказов. По заявлениям издателей, Сапковский входит в пятерку самых издаваемых авторов Польши. В июле 2016 года награжден Всемирной премией фэнтези за жизненные достижения. Если ты можешь писать - ты можешь написать что угодно. Я могу написать что пожелаете. Я могу, но мне это просто не нравится.
Книга хороша, если она хорошо сделана. Есть лишь разница, хорошо это сделано или нет. Я расскажу один секрет. Лучший способ узнать, хорошо ли то, что ты написал, - прочти это вслух. Если это звучит хорошо, то значит, и написано хорошо. Если говорить о литературе вообще, то она вся - фантастика, потому что описывает то, что никогда не существовало. О чем бы вы ни писали - о хоббитах, об эльфах, о любви, - это все фантастика.
Все книги рассказывают историю. Нет, если вы философ - вы не писатель. Какой-то больше, какой-то меньше. Все просто. Я не могу сделать этого… - Я знаю, ведь я писатель, а ты нет!
При этом Гаврилов отметил, что произведения Достоевского требуют определенной моральной и психологической зрелости. Хайпануть, так сказать далее...
А в Москве раньше жило пятнадцать миллионов. У каждого, выходит, таких родственников — по триста человек. Толпятся беззвучно, протягивают свои обноски молча: бери мои, мол, бери-бери, новые почти. Я-то из них уже вырос все равно. Проверить только их вещи дозиметром — не слишком щелкает? Артем добрался до чайной очереди, приткнулся последним. В очереди он еще тут будет! Садись, в ногах правды… Плеснуть горяченького? Заправляла тут Дашка-Шуба, баба лет уже, видимо, пятидесяти, но совершенно не желающая об этом думать. Приехала она в Москву из какой-то дыры под Ярославлем за три дня до того, как все ухнуло. Шубу покупать. Купила; и с тех пор больше не снимала ее уже ни днем, ни ночью, ни в уборную сходить. Артем никогда над ней не смеялся: а если бы у него остался вот такой кусок прежней его собственной жизни? Мая, или пломбира, или тени от тополей, или маминой улыбки? Спасибо, теть Даш. Погодка как? Слышь, Айгуль? Дощь, говорят. За грехи. Глянь, свинина-то не сгорит у тебя? Аллах у нее сразу! А и правда, подгорает… Как Мехмет твой, вернулся с Ганзы? Из ваших завел! По делам он торговым! Ты, Коля, подельников-то не прикрывай своих! А ты, Артем, не слушай нас, баб. Подуй, горячо. Подошел человек, разлинованный старыми белыми шрамами и совсем лысый, но при этом не свирепый из-за пушистых бровей и обтекаемой речи. А кто тут за чайком? Я за тобой тогда, Колюнь. Про Ганзу слышали уже? Как выразился классик, загорелся красный свет, говорит, прохода нет. Пятеро наших там торчат. Грибы помешай свои там, грибочки. А я что! Аллахом… Как закрыли? А, Кстантин? Не наше вшивое дело. Приказ есть приказ. С Красной линией, небось, опять воюют, а? Хоть бы передохли там они уже все ведь! Это мне к кому идти? Мехмет-то мой… - Для профилактики это. Я оттуда только. По торговле карантин какой-то. Откроют скоро. В гости к нам? Гомером зовут. Можно тут присесть? Артем перестал дышать жгучим паром, оторвался от белой выщербленной кружки с золотым кантиком. Старик доковылял сюда, разыскал его, и теперь украдкой, уголком глаза его изучал. Не бегать же от него. Если закрыли все? А вот они без нашего чайку, без грибочков-от наших пускай попробуют, дармоеды! Мы-то продержимся с божьей помощью! А если не откроют? А Мехмет-то мой! Он-то твоего Мехметика в два счета достанет. Не бросит уж. Чайку, может? Пробовал наш уже? Он сидел против Артема, прихлебывал местный их грибной отвар, горделиво, но беспричинно именуемый чаем — настоящий-то чай, конечно, весь выпит был лет десять как — и ждал. И Артем ждал. У Артема екнуло: Аня подошла. Встала, не замечая его, спиной. В наклонку-то. Ты в говне-ка повозись! Каждый себе по душе работу выбирает, — ровно возразила Аня. Ровно возразила; но Артем знал — вот именно когда таким голосом она говорит, спокойным, может ударить. Да и вообще все может, обучена. С таким отцом. Без грибов порося-то чем кормить? Грибы-шампиньоны росли в заваленном северном туннеле, одном из двух, которые раньше вели к станции Ботанический сад. Триста метров грибных плантаций, а за ними — еще свиноферма. Свиней подальше запихнули, чтобы вони меньше. Как будто тут триста метров спасти могут. Спасало другое: устройство человеческих чувств. Вновь прибывшие мерзотный свиной дух ощущали день-другой. Потом — принюхивались. Аня принюхалась не сразу. Местные жители давно не слышали ничего. Им и сравнивать было не с чем. А Артему вот было. И болезни даже общие, — Аня наконец развернулась к нему. На половине грибов — гниль какая-то. Гнильца появилась, понимаешь? Откуда взялась? Ты же хотел про героя послушать? Про Артема, который все метро спас? Вот, слушай. Послушай правду. Людям, думаешь, до этого есть дело? Настоящие дела. Своих кормить. Детей растить. А когда кое-кто мается и не может себе дела найти, и выдумывает себе херню всякую — вот это да, беда, — Аня заняла позицию и вела по нему огонь очередями: короткая, короткая, длинная. Что свинину едим, за это! Где ты, мама, говорят. Сука ты. Иди давай! Сам иди. Давай, вали к себе наверх. Хоть на весь город свою антенну размотай. Голос сорви себе со своими причитаниями. Никого там нет, понял? Все сдохли. Не будет. Глаза у нее были сухими. Отец ее научил, как не плакать. У нее-то был отец. Взаправдашний, родной. Развернулась, ушла. Артем остался над чашкой грибного отвара: белой, со сколотой золотой каемкой. Гомер сидел рядом осторожно, молча. На кухню стали возвращаться люди. Говорили о том, что грибы побила какая-то белая гниль, вздыхали, чтобы войны снова не было, судачили, кого чей муж на свиноферме за какую часть взял. Проскочил мимо розовый маленький визжащий поросенок, за ним бледная чахоточная девочка, обошла кругом стол кошка с поднятым трубой хвостом, потерлась об Артемово колено, заглянула ему в рот. Пар над кружкой простыл, чай затянулся пенкой. И внутри у Артема стало все пенкой затягиваться. Набрались силы, чтобы бросить чашку, посмотреть вперед. Там был этот старик. Потомки такому не обрадуются. У кого будут. Артем цыкнул зубом: упрямый какой старикан. Стащил свою задницу со скамейки, поволок ее вон из кухни: завтрак окончен, теперь нужно трудовую повинность отработать. Гомер прилепился сзади. Антенна… Радиолюбитель… Не мое, разумеется, дело, но… Вы наверх поднимаетесь, да? Радио слушаете? В его голосе Артем не услышал никакой издевки. Просто полюбопытствовал человек, как будто Артем занимался чем-то совершенно обычным. Допустим, окорока вяленые на Ганзу возил. Гомер покивал ему, нахмурился. Собрался что-то рассказать, но передумал. Попытается вразумить? Притворится заинтересованным? Артему было плевать. Дошли до загона с велосипедами. Грибы Артем не любил за то, что Аня их любила; поросей — за вонь, которую он тут один чувствовал. И договорился: как героя — освободили. Но тунеядцев на ВДНХ не кормили. Отдежурил в туннеле на блокпосту — отработай еще и на станции. И Артем выбрал велосипеды. Их было четырнадцать — в ряд, лицом к стене, на стене — плакаты. На одном плакате — Кремль и Москва-река, на другом — поблекшая чья-то красота в розовом купальнике, на третьем — небоскребы Нью-Йорка, на четвертом — заснеженный монастырь и православные праздники на календарной сетке. Выбирай настроение, крути педали. Велосипеды стоят на распорках, от колес — ремни идут к динамо-машине. На каждом маленький фонарик приделан, светит слабо на сегодняшнюю твою плакатную мечту. Остальное электричество — в аккумуляторы, станцию питать. Велосипеды стояли в закутке у входа в заваленный южный туннель, чужих к ним не пускали: стратегический объект. Старик сюда еще, кажется, не заглядывал. Артем оседлал ржавую раму, взялся за резиновые рукояти. Впереди замаячил выцыганенный у ганзейских книготорговцев Берлин: ворота Бранденбургские, телебашня, и черная скульптура женщина с поднятыми к голове руками. Бранденбургские ворота, понял Артем, очень были похожи на вход на ВДНХ, а берлинская телебашня, хоть и был у нее посередине шарообразный нарост-пузырь, напоминала Останкинскую. И вот эта статуя женщины — то ли кричащей, то ли уши зажимающей… Будто и не уезжал никуда. Дольше протянешь. Но старик не отвечал — стеклянно смотрел на то, как вращаются спущенные колеса, пытаясь уцепиться за воздух. Лицо у него было перекошено, как у паралитика: половина улыбается, половина омертвела. Вспомнил кое-что. Кое-кого, — Гомер хрипнул, прочистил горло, оправился. У всех есть, кого вспомнить. По триста теней на человека. Только и ждут, чтобы ты о них подумал. Расставят свои силки, установят растяжки, лесочки протянут, паутинки — и ждут. Кому велосипед бесколесый напомнит, как детей учил по двору ездить, кому чайник засвистит — точь-в-точь как в гостях у родителей, когда по выходным в гости приходил обедать и делиться жизнью. Моргнешь — и в этот самый миг между сейчас и сейчас вдруг глаза видят вчера, и видят их лица. С годами, правда, все хуже видят. Слава богу. Артем скривился: не смог проглотить, горло расцарапал. Если бы вы тех тварей тогда ракетами не… Я не понимаю, если честно. Почему вы не хотите рассказывать об этом? Впереди были: телебашня, ворота на ВДНХ, черная женщина с воздетыми руками. Надо было на другой велосипед залезать, но другие все уже были заняты, и Артему достался именно этот.
Достоевский Фёдор - Идиот
В числе прочего обсудили творчество Алексея Балабанова и то, почему народные хиты "Брат" и "Брат 2" — худшие его фильмы и "комедия про идиотов". Я родине не изменю! «Идиот» — литературно-публицистический журнал, издаваемый в Витебске.