читать книгу онлайн бесплатно. «Золото бунта» Алексей Иванов. Алексей Иванов в очередной раз порадовал своих почитателей и любителей российской истории. Вы можете скачивать бесплатно Алексей Иванов Золото бунта без необходимости регистрации в различных форматах: epub (епаб), fb2 (фб2), mobi (моби), pdf (пдф) на вашем мобильном телефоне.
Алексей Иванов - Золото бунта
Отвернувшись от Разбойника, Осташа увидел вдали под светлыми глыбами Четырех Братьев отцову барку, лежащую на дне. Палуба ее поднималась над водой на аршин, не больше. Светлела тесом двускатная кровля над льялом. Косо торчала мачта-щегла. Осташа пригляделся. Какие-то люди ползали по крылу кровли, как мухи по пирогу. Он отложил весло, сел на дно лодки, размотал берестяные ленты лаптей и разулся. Потом обтер ноги тряпкой, накрутил онучи, вытащил из мешка сапоги и напялил; за голенище сунул нож. Снова поднявшись во весь рост, Осташа не стал подгребать, а медленно, вместе с течением, приближался к барке.
Издалека походило, что это не барка затонула, а никонианская церковь. Осташа оглядывал быстроток, а сам все думал о бате: представлял, как батя здесь проходил. Вот он стукнулся в берег под Кликуном; барку отурило, понесло бортом на Разбойник; вот она полезла на водяной вал… И вдруг, вместо того чтобы плавно скользнуть вдоль скалы, она врезалась левым кормовым плечом в камень. Лопнули перебитые пополам черные от смолы доски порубня на огибке, будто пальнуло из пушки, и растопорщились в разные стороны. Волна комом упала в пробоину. В утробе барки загрохотали чугунные чушки, скатываясь с места. Барку проволокло боком по скале и выбросило дальше на быстроток, разворачивая обратно носом вперед. И барка все грузла, заливаясь водой, осаживалась в волну, неповоротливая уже, как мертвая.
Да она и была мертвая — убилась о Разбойник. Ее несло прямо на Четырех Братьев. Будь она жива, ее все равно раздробило бы в щепу. Но она не доплыла, затонула и легла на дно рядом с устьем Четырешного ручья. Люди, видно, цеплялись за пыжи и огнива, за кровлю, за стойки коня — потому их и не смыло. Уцелели все — и бурлаки, и подгубщики, и водолив. Лишь колодник захлебнулся в казенке под палубой, да батя, сплавщик, сгинул неизвестно где. Никто не видел, куда он делся со скамейки.
И тела его до сих пор не нашли.
В утробе барки загрохотали чугунные чушки, скатываясь с места. Барку проволокло боком по скале и выбросило дальше на быстроток, разворачивая обратно носом вперед. И барка все грузла, заливаясь водой, осаживалась в волну, неповоротливая уже, как мертвая. Да она и была мертвая — убилась о Разбойник. Ее несло прямо на Четырех Братьев. Будь она жива, ее все равно раздробило бы в щепу. Но она не доплыла, затонула и легла на дно рядом с устьем Четырешного ручья.
Люди, видно, цеплялись за пыжи и огнива, за кровлю, за стойки коня — потому их и не смыло. Уцелели все — и бурлаки, и подгубщики, и водолив. Лишь колодник захлебнулся в казенке под палубой, да батя, сплавщик, сгинул неизвестно где. Никто не видел, куда он делся со скамейки. И тела его до сих пор не нашли. Осташа был в отца — сплавщик по крови. Он не сожалел, что батя попробовал пройти мимо Разбойника своим опасным способом. Осташа и сам поступил бы так же.
Благо, барка собственная. Рисковать чужой баркой честный сплавщик не стал бы. Но сердце грызли боль и досада. Неужели батя был не прав и пройти Разбойник таким путем невозможно? Нет, нет, нет! Батя все рассчитал, все учел, все промерил. Он шел в двадцатый весенний сплав. За двадцать лет он не убил ни единой барки.
Но Осташа знал, что не было в батиной удаче никакой удачи — только знание, верный глаз, навык, твердая рука и крепкая воля. На Чусовой удач не бывает. Но почему же батина барка разбилась? Батя должен был пройти. И не прошел. Кумышских мужиков на барке было четверо. Они уже сняли с кровли конек и теперь топорами подцепляли доски. Выдернутые гвозди заботливо складывали в короб.
Связка длинных тесин, перетянутая веревкой и готовая к перевозке, покачивалась в воде у борта. Мужики спокойно и деловито разбирали барку, словно у той вовсе и не было хозяина. Он выложил на палубу барки длинный рогожный сверток и с веслом в руке запрыгнул наверх. Мужики, сидевшие на коньке, как вороны на заборе, опустили топоры. Один даже вогнал топор в доску и слез к Осташе, остановился напротив и вытер потные ладони о рубаху на брюхе, нагло улыбаясь в глаза. На потеси здесь стоял? Осташа почувствовал, как душа его словно цепенеет. Он не боялся своей злобы, потому что гнев будто стягивал его грудь обручами, и зубы стискивались, глаза делались зорче, а все движения становились точными и короткими.
Он не зевал замаха врага, чтобы со свороченной скулой покатиться по траве. В Кашке с ним и заречные давно перестали связываться. Осташа переложил весло в левую руку и сильно толкнул мужика в широкую грудь: — Ослеп? Переход перед тобой! Мужик отодвинулся, и глаза его вдруг сделались маслеными. Тебе тятька денег принесет, десять новых барок себе купите. Пугача денег. Глаза кумышского остекленели, а улыбка исчезла, будто он ее сплюнул.
Все ведь знают, что он один видел, куда Чика клад зарыл. Осташа молча перехватил весло обеими руками и с короткого замаха ударил кумышского по скуле. Того отбросило на ребро кровли, но он не упал, удержавшись за край. Осташа бросил весло, отбежал назад и поднял свой рогожный сверток. Стряхнув рогожу, он наставил на мужиков унтер-офицерский штуцер, переводя граненый ствол с одного на другого. Мясо резать умею. Мужики, что уже поползли было по ребру кровли к Осташе, замерли. После Пугача на Чусовой ружьями и топорами не грозили просто так — сразу пускали в ход.
Даже в драках за девок били насмерть и топтали ногами, и никто не вступался разнять — самого кончат. Народ с узды сорвался, кровь была — как вода. Мужики угрюмо, с опаской слезли с кровли, подняли своего вожака и потащили к доске-сходне, что была перекинута с борта на близкий берег. Осташа дулом проводил их до тальника, а потом опустил штуцер. Через некоторое время из кустов прямо от выступа скалы выползла и легла на воду лодка-насада. Кумышские забрались в нее; двое сели, а двое, стоя, оттолкнулись от берега и погнали насаду вверх по течению, тюкая о камни на дне окованными концами шестов. В горле у Осташи скребло, будто он песка нажрался. Осташа сбросил шапку, подошел к краю палубы, положил тяжелый штуцер, лег сам, дотянулся ладонью до воды, умыл окостеневшее лицо, напился.
В затылок пекло солнце. Вот, значит, как теперь говорят об отце… Нужно ли тогда ему было быть честным, когда на сплаве половина сплавщиков продавалась, а другая половина — покупала? Мертвые, конечно, сраму не имут — да и не было на бате позора. Наговор один, поклеп. Не червивило батю коварство. Батя погиб, это понятно. Но кому чего докажешь, если не бить в зубы, кровью затыкая поганую пасть? Осташа завернул штуцер обратно в рогожу.
Он переваливался и черпал воду бортами. Всё вокруг нахмурилось: дождевое небо, сырой метельник по берегам. Гора впереди словно в пляске мотала каменным сарафаном, колыхала складками и топотала по реке, брызжа прибоем. И Осташа впервые почуял нутром холод сплавщицкого одиночества, когда вот он несётся на скалу, и барки для него уже нет, потому что барка — это он сам. И он один на один со скалой, которая пляшет в бесовских кобях, машет подолом.
И никто, кроме него, сплавщика, этой пляски не видит, а потому и такого страха божьего не чует. И в этом полёте, за которым, быть может, ждёт гибель, в прыжках и корчах каменного бойца то ли проявился и вправду морок бесовский, а то ли прорезалось в глазах истинное и чистое зрение души. Данную книгу можно смело назвать "Путеводитель по реке Чусовой", в качестве гида будет Осташа, главный-герой-терминатор, вчерашний пес, которого не может убить ровным счетом никогда и ничего. Под конец начиная с четвертой части , описания приелись на столько, что я в итоге просто не усваивал все обилие описание реки и мне в какой-то момент наскучило, хотелось уже больше динамики, а не описание более сотни бойцов-камней. Мистическая составляющая Полюбившая часть в книге, для меня, безусловно - третья.
Первые две вводят в характер персонажа, его мытарства и похождения в поисках правды, в борьбе за честность отца перед другими бурлаками и за семейный авторитет это продолжалось всю книгу. Но вот третья часть... Я был очень удивлен увидеть здесь своеобразного вогула-шамана как выяснилось, это манси, те самые, которые связаны с легендой Дятлова. Ну и пошло поехало. Я даже не знаю, как назвать то, что происходило в третьей части.
Здесь ждет в земле казна Пугачева, золото бунта, клад, который уже четыре года не дается ни шаманам, ни разбойникам, ни бродягам-пытарям… Слушать онлайн аудиокнигу «Золото бунта, или вниз по реке теснин» Алексея Иванова на сайте co-libry. Приятного прослушивания!
Алексей Иванов - Золото бунта
| Иванов Алексей: Золото бунта | Иванов Алексей Викторович | Слушать онлайн аудиокнигу «Золото бунта, или вниз по реке теснин» Алексея Иванова на сайте |
| Алексей Иванов «Золото бунта». Зачем читать? | В ней Алексей Иванов рассказывает и об исторической основе романа, и о фольклорной, сказовой и мистической. |
| Иванов Алексей - Золото бунта | Код товара: 1311965301. Иванов Алексей: Золото бунта | Иванов Алексей Викторович #1. |
| Аудиокнига Золото бунта, или вниз по реке теснин. Алексей Иванов - слушать онлайн бесплатно | Алексей Иванов бесплатно в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать отзывы, аннотацию. |
Золото бунта, или вниз по реке теснин
«Золото бунта» – толстый роман, но из него читатель не уяснит даже основополагающих вещей о старообрядцах: чем, например, часовенные отличаются от поморцев? В новой книге Алексея Иванова «Ёбург» – сто новелл о Екатеринбурге на сломе истории: сюжеты о реальных людях, которые не сдавались обстоятельствам и упрямо строили будущее. Купли житейские (Алексей Иванов, 2005) Перейдите на сайт, чтобы читать книгу целиком. Золото бунта - описание и краткое содержание, автор Алексей Иванов, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки Алексей Иванов Часть первая ОТЦОВА БАРКА ПЫТАРЬ БАКИР СЧАСТЬЕ ВЫШЕ БОГАТЫРСТВА В УСТЬ-КОЙВЕ КОЛЫВАН ЛЮДИ ЛЕСА ЖЛУДОВКА ПСЫ ФЛЕГОНТ КОНОН МЕЖЕУМОК ЗА КАМНЕМ ЧЕГЕН Часть вторая БОЕЦ САРАФАННЫЙ НА ВЕСЕЛЫЕ ГОРЫ.
Книга "Золото бунта" - Алексей Иванов
Алексей Иванов в очередной раз порадовал своих почитателей и любителей российской истории. В ней Алексей Иванов рассказывает и об исторической основе романа, и о фольклорной, сказовой и мистической. А в художественном отношении «Золото бунта» — лучший роман Алексея Иванова и, возможно, один из лучших в современной русской литературе. Вы можете скачивать бесплатно Алексей Иванов Золото бунта без необходимости регистрации в различных форматах: epub (епаб), fb2 (фб2), mobi (моби), pdf (пдф) на вашем мобильном телефоне. Алексей Иванов Золото бунта или вниз по реке. Взял у mbla «Золото бунта» — таки да, прекрасная книга, спасибо, друзья, что не отсоветовали.
Скачать книгу Золото бунта бесплатно
Меня зовут Алексей Иванов, и с радостью представляю вам мою новую аудиокнигу "Золото Бунта, или Вниз по реке теснин". Это захватывающее приключение, которое перенесет вас в далекие края, в самое сердце золотой лихорадки и борьбы за свободу. Полная версия книги Золото бунта, чтобы читать бесплатно онлайн, от автора Алексей Иванов. Золото Бунта, или Вниз по реке теснин Автор: Иванов Алексей Исполнитель: Иван Литвинов Жанр: Исторические приключения Издательство: МедиаКнига Показать полностью. КНИГА — год. Урал дымит горными заводами, для которых существует только одна дорога в Россию — бурная река Чусовая. читать книгу онлайн бесплатно.
Скачать книгу Золото бунта бесплатно
У Колывана вон девка Неждана, так что — сгибни Колыван, купец попрёт её в сплавщики нанимать? Нету тебя, понимаешь? Я вот смотрю на тебя в упор — и не вижу! Нету теперь и имени Переходов! Теперь всякий знает: Переход за корысть барку убьёт, Переход у царя Петра Фёдорыча деньги украл!
Кто теперь тебе поверит, кто заказ даст? На меня одного у тебя надежда была, а мне на тебя плюнуть и растереть, и мзда твоя не нужна! Лицо у Кузьмы Егорыча тряслось, но слова его были обдуманы, прозвучали не в запале ругани. И Осташа, зверея, чувствовал, что тонет, как в трясине, — ни рукой, ни ногой не шевельнуть.
За Кузьмой Егорычем стояла неправая, но сила — тупая, равнодушная, подлая. Считаешь, старики тебе поверят, а Колывану — нет? Осташа не удержался, отшиб кукиш так, что Кузьма Егорыч локтем сбил со стола чугунок и зашипел от боли. Осташа встал, нахлобучил шапку и пошёл прочь.
Кипя, он широко шагал по улице Усть-Койвы мимо высоких заплотов с воротами под кровлей, мимо крепко рубленных домов на подклетах, с маленькими окошками и висячими крыльцами. Встречных он не замечал, не кланялся. Подвернувшуюся добродушную псину стегнул прутом поперёк хребта. Доски настилов вдоль разъезженной дороги прогибались под Осташей так, словно бы он стал вдвое тяжелее.
Выйдя за околицу, Осташа по мостку пересёк ложок с весенними размывами глины на дне, потом — еловый перелесок. Слева за еловыми лапами вспыхивала под солнцем Чусовая. На широкой отмели, которая в межень обнажится до середины русла и побелеет, будто костяная, лежали две барки, уже приготовленные для будущего каравана. За перелеском начался кордон Кусьинского завода.
Обнесённый частоколом, как разбойничий вертеп, он был построен на стрелке Чусовой и Койвы. Осташа обогнул угол и вошёл на огороженный двор. Горы чугунных чушек, которым нипочём были дожди, громоздились вдоль частоколов. Под навесами, укрытые промасленными рогожами, высились кучи железных полос, листов и прутов.
Возле дальних ворот мелькали люди, таскали по сходням с берега Койвы грузы только что пришедшего каравана. Приказчик командовал; писарь у раскрытых ворот амбара пересчитывал товар; артельные руководили разгрузкой шитиков. Шитики беспорядочным косяком качались в ячеях у берега. Обходя лужи, Осташа направился к конторе.
На крыльце, прислонив ружьё к перильцам, сидел пожилой солдат в мундире. Его шапка пирогом потеряла весь артикул, обвисла над ушами, позумент с неё облез. Сняв сапог и закатав штанину, солдат смазывал какой-то дрянью своё синее, распухшее колено. Нету никого.
Приказчик вон там, на разгрузке. Щели в половицах? Подожди, Илье Иванычу сейчас не до тебя. Сядь вон там, на чурбак, от оружья подальше.
Осташа уселся на чурбак у крыльца. Вот и списали из гренадерской роты, с глаз долой от Александра Василича. Но я не воевал. А коли и воевал бы, тебе-то что?
Солдат вздохнул, вытащил из-за спины медный ковшик и протянул Осташе. В окошко ему подай. Тяжело мне самому ковылять, да и расплескаю. Осташа поднялся с чурбака, зачерпнул воды из бочонка, стоящего под потоком, и пошёл к амбару.
Осташа сунул в него ковшик и увидел, как две осторожные руки приняли ковш и утянули в темноту. Через некоторое время ковшик выполз обратно пустой. Бледное лицо появилось в щели окошка. Мы с тобой сопляками в бабки лупились, пока наши батьки свои сплавные дела обсуждали.
Он снова уселся на чурбак и спросил солдата: — Что за тать у тебя под замком сидит? Этого татя со сплава сняли. До ближайшей оказии велели татя закрыть в амбар. То-то я гляжу — бородища от глаз, волосья колтуном, руки в шерсти, за плечом мешок с отрубленными головами.
Хороший парень, работящий и добрый, только глупый. В остроге побратаетесь, уму поучишь его. Хуже, чем в солдатчину. Солдат, отвернувшись, молчал.
Осташа снова встал и пошёл к амбару. Ты за что сюда попал-то? Кирюха подошёл к окну, но ответил не сразу. Она не пошла.
Он велел высечь её до полусмерти. Я за это его в лесу подкараулил и пальнул в него. Жаль, не убил. Разиня я.
Мало что промазал, так и пыж свернул из лоскута, который от своей рубахи оторвал… Приказчиковы псы нашли пыж, стали по всему заводу рубахи перетряхивать. Отыскали мою. Курлова, сержанта, что оборону от Белобородова держал, на батарее зарубили. Паргачёва, которого Белобородов начальником поставил, повесили.
Демидовы после бунта завод заводчику Гурьеву тотчас продали, Гурьев тотчас перепродал графу Ягужинскому, граф — Савве Яковлеву, этому волчине… Яковлевский приказчик тоже вот, оказывается, под пулю чуть не угодил…» — И куда тебя везут? Может, в острог, может, в каторгу. Я ведь не сразу отдался. Одного приказчичьего прихвостня убил в драке-то и в лес бежал.
Полгода с Кондаком-разбойником в пещере прятался, пока не выследили и не взяли. Вогульцы идолопоклонствовали. Говорят, вся пещера костями человечьими засыпана. Идолок там есть, бронзовый, только маленький.
И костей много, но все звериные. Пещера хорошая, надёжная. Там у нас даже окошко было, чтобы смотреть, не идёт ли кто незваный. Пьяный был, скотина.
За то и смерть ему. Мне бурлаки рассказывали, которые меня везли. Кондака в казёнке к стене приковали. А барка об Разбойник ударилась.
Затонула под Четырьмя Братьями, и Кондак вместе с ней. Поделом вору мука. Из-за бати он чувствовал и свою вину перед тем разбойником, который так страшно и нелепо погиб в тонущей барке. Была бы у меня сноровка одному перезимовать, иль был бы я в расколе, чтобы в скиту спрятаться, так сроду бы к такому не припал, а след увидел бы — и в след плюнул.
Кондак четыре года на Чусовой ошивался, клад Пугача искал. Такой человек был поганый, что не открывался ему клад. Был бы клад на головы заговорён — Кондак бы вдвое больше голов принёс; пришлось бы голодать — товарища бы съел. Это я сейчас понимаю.
А тогда задурил мне Кондак голову. Говорил, что точно место клада знает, нашёл, догадался, только не взять клад зимой, надо весны дождаться. Тогда я ему ещё верил. Он ведь врал мне, что зовут его по-настоящему Сашка Гусев.
Он из тех Гусевых, что должны на кладе у Четырёх Братьев лежать, только он вывернулся от Чики-Зарубина и утёк. Потому и не знает место клада. Это известие как обухом в лоб шибануло Осташу. Он даже отшатнулся от окошка амбара.
Выручи, дай ножик! Я окошко обстругаю и утеку! Я другое место знаю, где спрятаться, не найдут меня! Не жить мне без Дашки, понимаешь?
Нигде не жить — ни в Сибири на каторге, ни в остроге, ни в соседней деревне!.. Дай ножик!.. Кирюха молил, но Осташа повернулся и пошёл прочь, обрушился на чурбак возле крыльца, где по-прежнему сидел солдат-караульный. Теперь он дымил из-под усов короткой глиняной трубкой.
Будет ли когда-нибудь ему покой от этих проклятых дядьёв Гусевых? Ведь почти четыре года прошло, как они исчезли… Осташа вспоминал тот день того страшного пугачёвского года, когда они с батей вернулись со сплава и обнаружили в своём дому Гусевых; вспоминал то утро, когда проснулся, будто его домовой толкнул, и увидел, что ни бати, ни Гусевых в избе нет. Макариха сказала, что ночью пришёл какой-то человек и куда-то увёл и Гусевых, сынов её, и батю… И неделю о них ничего не было известно. Макариха голосила по сыновьям и рвала волосы.
Осташа молчал с очерствевшим в страшном предчувствии сердцем. Батя возвратился в Кашку только на восьмой день — один. Он кратко и устало рассказал, что той ночью в Кашку к Гусевым приплыл пугачёвский атаман Чика и привёз с собой царёву казну. Гусевы с пугачёвцами кровью повязались и потому сделали, что Чика приказал: приневолили батю.
Ведь батя всю реку знал, и Гусевы силком взяли его с собой, чтобы он нашёл подходящее место клад схоронить. И чего там случилось — батя не захотел говорить. А Гусевы так и не вернулись. Может, зарезал их батя?..
Нет, Осташа не верил, что батя мог их зарезать. Не таким он был человеком. Но куда Гусевы провалились — Осташа не знал, а батя не говорил. И даже велел никогда не спрашивать его об этом деле.
Ну а народ-то решил, как проще: зарезал, чего уж тут гадать. И никто Переходу того в вину не ставил: туда Гусевым и дорога. Дай, и сам сразу уйди. Никто тебя здесь не видел.
Придёшь завтра как в первый раз. На тебя и не подумают. Зачем мне нож? У меня штык.
Штык при мне останется. Осташа внимательно посмотрел солдату в глаза. Глаза были усталые, выцветшие, бесстрашные. Дать, что ли, ножик этому Кирюхе-ротозею?..
Иссохнет ведь парень по своей девке. Осташу не пугала каторга, острог. Чем жизнь слаще каторги? Не пугала неволя — и без того все в крепости.
Пугало отлучение. Отлучи его самого от Чусовой, отними у него весенний вал, барки, рёв бойцов над рекою… Нет, отлучённому лучше умереть. Осташа встал и в третий раз пошёл к амбару. Её тайный тракт пересекает, вон на той прогалине выход с него, видишь?..
Осташа знал про этот тайный тракт, который теперь уж ни для кого не был тайной. Его сто пятьдесят лет назад проторили строгановские соленосы, чтобы в обход верхотурской таможни беспошлинно таскать в Сибирь соль, а оттуда — рухлядь. Сейчас тракт уже заброшен был: кому он нужен, если проложена хорошая казённая дорога, а таможни в Верхотурье давным-давно нету. Входец совсем маленький, только вплотную найдёшь, — всё пояснял Кирюха.
От него напрямик в гору. А в пещере петля подземная. Залезешь в неё, сам не заметишь как, и будешь ползать по кругу, пока не околеешь, ежели вылаза не запомнил. Коли меня и в пещере накроют, я в петлю улезу и с другой стороны убегу.
Мне бы только отсюда утечь — я как оборотень над пнём исчезну!.. Осташа подумал, вытащил из-за голенища нож и протянул его в окошко. Только я так понимаю, что Гусевым-то ему незачем зря называться было, если он не ведал, где клад схоронен. Под Четырьмя Братьями он вновь осмотрел барку — теперь уже не отцову, а Кусьинского кордона.
Колывановы прихвостни продолжали грабёж: кровлю с коня содрали до стропил, принялись разбивать палубу. Осташа только злорадно ухмыльнулся. Устье речки Кумыш загромождали насады и полубарки. В деревне стоял государев кабак, и сплавной народ предпочитал ночевать в Кумыше, чтобы не расходовать ночь даром.
Непогожее утро только разъяснелось. По судам ходили работнички, держались за головы и постанывали. Деревня привольно раскинулась по лугу и радовала глаз чистым, дождевым серебром кровель и венцов: она ни разу не горела, и все дома были старые, выцветшие до седины. Белые дымки поднимались к мутному, похмельному небу.
Кумыш журчал, огибая могучие носы сплавных судов. Он бежал издалека, но, как пёс-недомерок, так и не вырос, оставшись речкой-щенком. Осташа причалил лодку, вылез на берег и огляделся. Осташа направился к ней, и вдруг дорогу ему преградил малец лет десяти-двенадцати.
Парнишка тотчас заулыбался во весь щербатый рот. Не выйдет. Хочу я попросить Колывана, чтоб он всех мальцов в пучок связал, а то мне печь растапливать нечем. Охота знать-то.
К тятьке все на поклон идут, да он не всех велит пущать. Ну чего тебе надо? Бока ему наломаю. Знаешь, как он меня дерёт?
Тебя бы так тятька драл, так ты бы давно уже помер. Он мне ухи, как у зайца, все выкрутил, и зад у меня, как репа, распух. Я будущим летом сбегу от него, надоело. А ты кто будешь?
Ты что, правдивых людей никогда в жизни не видел? Как ты меня возьмёшь бурлаком, если мне всего одиннадцать годов? Тятька твой, кстати, с десяти лет бурлачил, вот. Ты меня запомни.
Я Осташа Переход из Кашки. А теперь сказывай, где ваша изба. Грузные, кондовые дома Кумыша слепо глядели на широкую улицу тусклыми пузырями окошек. Мостки вдоль высоких заплотов были сбиты из расколотых пополам брёвен.
В огромных лужах посреди улицы лежал всякий хлам: кучи тряпья, черепки битых горшков, плашки раздавленной бочки, сломанное тележное колесо; плавали разбухшая солома и лепёхи навоза. Над дальними крышами поднималась глыба Горчака с соснами поверху. Осташа узнал дом Никешки Долматова, своего приятеля по сплавам, а вскоре Петрунька уже подвёл его к своему крыльцу. Осташа был из раскольников часовенного толка, как и почти все на Чусовой, а Кумыш упрямо держался беспоповства.
Да не больно-то и хотелось. Проскрипела на истёртых пятках дверь, и по лестнице не торопясь спустился Колыван, за спиной которого семенил Петрунька. Колыван, не оглядываясь, дал ему затрещину, и Петрунька молча полетел обратно к речке, шлёпая по лужам. Колыван стоял и, не здороваясь, разглядывал Осташу.
Был Колыван невысокий, но кряжистый и плечистый. Лицо его, широкоскулое и широкоглазое, было понизу обведено густой, но подрезанной бородой с проседью. Смотрел Колыван всегда исподлобья, словно бы его уже обидели. Осташа сразу ощутил, что перед ним — враг, ничем не прикрывающий свою враждебность, а потому холодный и собранный.
Так что за разбой свой ты перед ним отвечать будешь. Мне от твоего разбоя ни убытка, ни унижения. Там ты напоганить ещё не успел. Придёт время, и в Кусье узнают, что веры слову Перехода больше нет, потому как Переход за корысть барку разбил.
Знаешь, что и я её знаю. Зачем мне так говоришь? Никого ведь нет вокруг. Подвесил бы я решето на нитке — так оно от твоих слов крутилось бы, как колесо водобойное.
У вас в Кумыше что, простой правды никогда не слыхали? Есть то, чему верят. А веру тому доказать надо. В расколе столицей стал тайный Авраамиев остров на Ирюмских болотах, где сидел бывший крестьянин, а ныне старец и правопреемник огнепального протопопа Мирон Галанин.
Вокруг Галанина, как вокруг паука, раскинулась паутина древлеправославной веры — от Кондинских скитов на былых вогульских капищах и мёртвого Пустозёрска на Печоре до разорённых царёвыми полками яицких станиц. Керженец и Повенец, Иргиз и Ирюм держали древлеправославную Русь, словно рваный, прожжённый, пробитый пулями парус. Колыван Бугрин вместе со старцами тайных чусовских скитов дважды ходил к Мирону Галанину на Дальние Кармаки за благословением, за праведными книгами, за духовными письмами. Мирон Галанин был вероучитель, но не праведник, не святой и не апостол.
Но для Колывана, как и для беспоповцев, слово Мирона было законом. А для часовенных — только поучением, которому можно и не последовать, если другие старцы перетолкуют. Меньше под никонианцев надо подстилаться. Это сзади неслышно подошла девка, сестра Петруньки.
Осташа оглянулся и шагнул в сторону. Девка стояла опустив глаза, держала в руках стопу помытых плошек. Он видел Неждану только голенастой девчонкой и совсем не узнал её теперь. Колыван молча ударил её по руке.
Все плошки разлетелись, покатились по мосткам, поплыли по луже. Неждана нагнулась и принялась собирать посуду. Осташа нагло, напоказ Колывану, смотрел на девку, на её крутые бёдра и круглый зад, плотно обтянутый сарафаном. Борода зашевелилась на скулах Колывана, но Колыван молчал.
Неждана выудила из лужи последнюю плошку, распрямилась и пошла обратно к реке. Взгляд её чёрных красивых глаз из-под низко повязанного платка полоснул по лицу Осташи. Осташа не посмотрел вслед девке, но сощурился на Колывана, словно со знанием дела и бесстыдством намекнул: «Хороша!.. С каких заработков?
Вот и скопил. Он помаленьку из царёвой казны таскал, чтоб незаметно было, — вот и натаскал на барку. Колыван говорил верно: за три года, хоть всё откладывай, не собрать на барку. Откуда же батя взял деньги?
Осташа не знал, не знал. Но он знал другое: что бы там ни было, батя никогда бы и гроша не взял из царёвой казны. Ведь он сам же сказал: придёт Пётр Фёдорович снова и заберёт казну, и никто больше на неё права не имеет. Осташа верил бате.
Батя не врал. Батя не вор. Но веру эту нечем было доказать. И так никто его за руку не поймал, ему и без того хорошо было!
Знаешь, кого он в своей казёнке арестантом вёз? Сашку Гусева вёз. Потому Чика и передал им царёву казну. Сам же он казны не прятал — отдал Гусевым и уплыл из Кашки обратно.
А Гусевы-то кабатчики были, с Чусовой не знакомы… Где казну спрятать? Вот они силком и потащили Перехода с собой.
В-третьих, роднит романы Дж. Р Толкиена и А. Иванова наличие предметов, обладающих силой исторгать человеческую душу. Прежде всего это, конечно, пугачевская казна и заговоренные родильные крестики сплавщиков, в которые старцы заключали души их хозяев. Волею судьбы носителем знания о первой и обладателем второго становится главный герой, которому еще только предстоит определить свою жизненную позицию в этом мире. Вам это ничем не напоминает знаменитое Кольцо Всевластья из одного очень известного романа?
Иванов «слизал» сюжет или все тот же хронотоп у Толкиена. Автор пребывает в полном восхищении от романа «Золото бунта».
Осташа остановился передохнуть, оглянулся и погрозил им кулаком. На берегу Кумыша, преодолевая дурноту, трясясь от холода, Осташа возле своего шитика встал на колени и начал умываться. Бурая вода текла в рукава, за ворот. В голове всё раскачивалось, руки еле двигались, ломило в груди, ножом полосовало между рёбер. Осташа вытащил из лодки шест и, опираясь на него, поднялся во весь рост. Руками она придерживала его за отвороты.
Глядя Осташе в глаза без стыда и страха, она сунула ладонь к телу, почти обнажив белую большую грудь, и вытащила грязный и мокрый кошель. Осташа не брал. Неждана подержала кошель на весу, потом гибко наклонилась и положила его у ног Осташи. Осташа глядел ей вслед, но вместо благодарности испытывал лишь жгучую, палящую ненависть. А гордость — мать всякому греху, погибель души и тела. Надо было у Никешки отлежаться. Но воротило с души при мысли остаться на глазах у тех, кто видел, как его охаживал Колыван. Припоминалось, что тогда стояли в сторонке две какие-то бабы с вёдрами, прикрыв от страха ладонями рты, и мужик какой-то пялился из ворот, скребя затылок под шапкой… Да и вообще: скорый отъезд — лучшая помощь от беды и от болезни.
Словно сшитый на живую нитку — вот-вот порвётся, — Осташа с трудом налегал на шест, толкал шитик вверх по реке, ничего не замечая вокруг. Здесь на поляне стоял прошлогодний стог, загнивший от осенних дождей, а потому брошенный хозяином и раздёрганный за зиму зайцами, косулями и лосями. Осташа, обессилев, и огня зажигать не стал. Залез в тёплую, преющую гущу сена и заснул. Наутро он понял, что к побоям впридачу ещё и подхватил простуду. Тело стало непослушным, словно раздутым, вялым и горячим, будто у варёного утопленника. Шея не держала головы, в глазах мерцало, клубился по краям зрения какой-то багровый туман. Надо было сплыть в Чизму, к людям.
Но Осташа, ничего не соображая, упрямо залез в лодку и погнал её дальше. Он тупо бил в дно шестом, не здоровался со встречными плотогонами, не отвечал на оклики с берега. Он и не видел уже никого — только нос шитика, вспахивающий кроваво-красную, ослепительную волну. Осташа и не помнил, сколько сумел пройти в тот день. Очнулся он совсем нагим, лежащим на широкой лавке в низкой избе с земляным полом. В избе было темно и жарко. Осташа понял, что это по-вогульски спрашивают у кого-то, умрёт он или нет? Ответа он не расслышал.
Его обкладывали мешочками с горячим песком, натирали мазями, поили каким-то снадобьем. Шакула вангкве. Лечит меня, что ли, знахарь?.. Она была, наверное, лёгкой, как лукошко с ягодами, но сейчас показалась тяжёлой, как чугунная пушка. Тело её было раскалённым, тугим и гладким. Девка обвила Осташу руками и ногами. Волосы её упали на его лицо. Её твёрдые, как камешки, соски упёрлись в его грудь.
Осташа, раздавленный непосильной ношей, хотел закричать, заругаться, но дыхания не хватило, и он только захрипел. А тело девки словно бы начало легчать, остывать, впитывать Осташин жар, от которого уже высохли глаза и спеклись мозги. Девка, словно измучившись, сползла Осташе под бок, обнимая его по-прежнему, и точно благодать снизошла на Осташу. Он собрал волю и дрожащей рукой прижал девку к себе, ощущая, как Шакула накрывает их шкурой и подтыкает её по краям. А потом сладкое забытьё слизало все мысли, как волна слизывает следы с приплёска. Осташа проснулся только наутро. На лавке под шкурой он лежал один. Была ли вчерашняя девка, или померещилось в бреду?..
Осташа чувствовал себя очень слабым, но уже не больным. Из щелей неряшливой берестяной кровли торчали спицы солнечного света. Осташа сел на лавке, спустил босые ноги. Понятно было, что вогулы здесь не жили: держали дом для русских гостей и хранили ненужный скарб. Портов и рубахи Осташа не нашёл, а потому завернулся в шкуру и, хватаясь за стены, побрёл к выходу, откинул полог и выбрался во двор. Вогульская деревня Ёква десятком низких домишек и десятком чумов расползлась по берегу Чусовой в излучине. Над берестяными крышами высоко возносились тонкие мачтовые сосны. Косматое солнце слепило сквозь их ветхую хвою.
Вдали по правую руку вставали над лесами три красноватых чела Собачьих Камней, словно старые небелёные печи. Огненно рябила речушка Ёква, бежавшая сквозь деревню и падавшая в Чусовую. Ярко зеленела свежая трава на берегах, на склоне Собачьих Камней. Вогулы переняли у русских привычку огораживать дворы, но как это делать и зачем — не вникали. В ограде стоял и чум Шакулы, где старик жил, пока не донимали морозы. Повсюду на дворе валялись рваные полотна и закрученные полосы бересты, куски сосновой коры, ломаный сушняк для очага, угли, кости, щепки, глиняные черепки. К низким стенам были привалены связки тальника, длинные шесты, высокие долблёные ступы с круглыми пробками в дырах от сучков. На концах стропил висели мотки лыковых и берёзовых верёвок и неразобранные упряжи.
Шакула разметал своё немудрящее хозяйство по двору, не боясь воровства. Осташа, сначала опершись рукой, тоже опустился на колоду. На колоде Шакула, видно, рубил мясо: она была измочалена топором и пропитана кровью до черноты. Только посуду в помойный ушат не сунул. Была бы лошадь — и та лежала бы в яслях вверх ногами… Ты бы хоть раз в год вокруг избы подмёл. Шакула искоса глянул из-под бровей. Я пришёл к Копчику. Пошли тогда к каюку.
В каюке ты лежал, без памяти. При тебе деньги мешок, ружьё. Копчик сказал: твоя курица — значит, тебе менгквы и добычу дали, а мне — лось будет. Я твой каюк сюда и пригнал. Бойтэ говорит мне: красивый парень, попробую лечить, помоги. Я помог. Осташа хмыкнул, слегка оскорблённый расчётом Шакулы. И порты с рубахой тоже.
И сапоги. Я ведь старый, не хочу, чтобы мне мстили. Я говорил Бойтэ: почто его лечить? Вижу, и так его Ханглавит заберёт. Шакула на вентере довёл ряд до конца и принялся за новый. Пермяки Чусвой зовут, рекой теснин. А по-нашему — Ханглавит, быстрая вода. Чусва тебя всё равно заберёт, я вижу.
Ты в земле не будешь спать, налимы тебя съедят. Шакула пожал плечами и промолчал. Осташа слышал байки, как однажды Шакула сплавщику Никите Паклину из Старой Шайтанки предсказал, что тот утонет, — так и случилось. Пророчества Шакулы на смерть были так же верны, как встреча со святым Трифоном Вятским, собирающим души утонувших бурлаков. Осташа с облегчением улыбнулся в ответ. Бог спасёт, а как срок придёт — все помрём. Ты мне дай чего-нибудь поесть, а то до срока околею. Кряхтя, Осташа встал и поплёлся обратно в дом.
Нашёл под лежанкой свою одежду, оделся и обулся, проверил штуцер и кошель, взял туес и выбрался обратно во двор. Даже на левом берегу никогда не бывал. Долго тащил, два дня. А плавать я не боюсь и на левый берег по льду пройти могу, вот. Только у нас старики говорили: кто чем живёт, тот тем и ходит. Я лесом живу, что он даст — то ем, тем пользуюсь, лишнее продаю. Лесом и хожу. На что мне река?
Это не моя дорога. Это ваша дорога, русских, что без ума и страха. Да много чего делал Шакула, даже берёзовым соком торговал. От страха люди умные делаются, а разве вы умные? Чего натворили-то? Глазам смотреть горько! Эту весну на Собачьих Камнях сидели, да обошлось. Как вы, русские, начали тут хозяйничать, сбесился Ханглавит.
Каждую весну по лугам, по лесам течёт, кричит, как медведь, скалы грызёт, деревья рвёт. Старики такого не помнили прежде. На кого Ханглавит злится? На вас. Вы его дразните, беды не чуя. Осташа пренебрежительно рассмеялся. Ничего с твоим Ханглавитом не сделали, жив-здоров он. А пруды для заводов нужны, чтобы железо плавили да ковали.
Сколько человеку ножей, наконечников, пуль, топоров надо? Больше не надо во всю жизнь! А вы лодки гоните, каждая как пять моих домов, и лодок тех сосчитать нельзя! И так всякую весну! Осташа только махнул рукой на вогула, снова прикладываясь к туесу. Старику не понять было горного дела. Ладно, не нравится тебе бог, плохой, — так убей его, прогони, обругай, не корми, сожги идола. А Ермак говорил — кидай в воду!
Вот всех и поскидали в Ханглавит. Почти все наши боги и попали в реку. Это лесные-то боги! Чего им там делать? Они же в реке ничего не умеют! Драться начали, грызться, пучат реку по весне, гонят! А которые боги смогли — те на берег поползли, да здесь и окаменели. Стоят теперь скалами, в злобе бьют ваши каюки, топят вас.
Так вам и надо. От вас скалы начались. Шакула задумчиво посмотрел на Осташу, потом на реку за соснами, но, видно, ответа не нашёл. А в лесу плохие боги остались, мелкие, слабые, глупые. Думал, хорошая будет охота. А боги-то плохие, никудышные. Побежал я за лосем — ушёл от меня лось. Побежал за оленем — и олень ушёл!
Хотел кабана взять — кабан меня чуть не разорвал, целый день я на берёзе сидел. Не-ет, плохие боги. Раньше хорошие были, да Ермак всех утопил. Плохо вогулам. Осташа рассмеялся. Я только каюк привёл, это ничего не стоит. Всё равно домой шёл. Разве ты мог подумать, что это был я?
Осташа вспомнил сладостно-стыдное ощущение нагого девичьего тела рядом с собой и ухмыльнулся. Нашаманила, что ли? Ты у неё спроси. Осташа в тревоге ощупал волосы, посмотрел на отросшие ногти — нет, ничего не срезано. А то ведьма срежет чего с тела и по той части человека сглазить сможет. Но если лечит — то засовывает срезанные части в дырку в осине, а потом читает заговоры, и все волосатики из больных членов за отрезанными частями бегут, а ведьма их в дырке глиной замажет-закупорит. У сатаны на привязи девять сестёр-лихорадок; он их иной раз спускает полетать. Когда лихорадка человека в губы поцелует — на него трясавица потом и нападёт, взревнует.
Осташа и лицо потёр ладонями — нет, чистое. Я её у настоящей ведьмы отнял. Я ведь из мангквла самынпатум — совиного рода. Я тамошние места хорошо знал. Там на Синем болоте, что среди гор висит, жила ведьма, которая яд варила. А у нас на Ёкве завелась росомаха, тулмах, всё драла, одна беда с ней. Ни стрелы, ни ловушки не помогали. Умная была, башка большая, как у тебя.
Я решил приманку ей ядовитую бросить, отравить. Думаю: может, ведьма та ещё жива? Яду даст. Пришёл на Синее болото. Домик маленький, ведьма на полу спит. А в болоте торчит бочка, и в бочке будто скребётся кто-то и голосом человеческим плачет. Я взял да и достал бочку. А в бочке девочка, ей лет семь было.
Сидит голая, связанная. У бочки все стенки дырявые. Понятно мне стало: в дырки гадюки наползут и девочку съедят, а обратно, толстые, не вылезут сквозь дырки-то. Только головы выставят и шипеть будут. Ведьма их клещами за головы вытащит и будет в горшке на огне варить. То, что получится, — яд. Я в горшок посмотрел, который в углях стоял, — там ещё на дне яду осталось с прошлого раза. Значит, ведьма кого-то уже скормила гадюкам.
Она детей воровала. Я надел рукавицы, поднял горшок да ведьме на рожу и вылил. Она завыла и околела. Только на ногу себе капнул — дырку прожёг насквозь. Сейчас покажу тебе дырку… Шакула отложил вентерь и взялся было за кожаный чулок на ноге, но Осташа замахал руками: — Не надо мне твоей дырки!.. Тьфу, что за дрянь!.. А девочку я себе взял. Будет вместо дочки, решил.
Жены-то мне не досталось. Когда молодой был, всех девок наших русские забирали. Хотели, видно, чтоб совсем мы кончились. Я думал, девчонка вырастет, мне внуков народит, учить стану… Ваш Пугач бешеный всю мою старость отравил хуже той ведьмы с Синего болота… Горе. Шакула замолчал, глядя в землю, потом легко вздохнул и снова взялся за вентерь. Осташа знал, что за беду принёс вогулу Пугач. Вся Чусовая знала о той беде, и многие мужики ею пользовались. Осташа снова ухмыльнулся, но уже недобро.
Шакула этого не видел. В чуме лежит. Она ж твоей болезнью болеет. Может, умрёт. Привык я, полюбил. Да что сделаю-то? Лечить не умею, а она на себя колдовать не может. Вот, жду, что будет, с тобой говорю.
Шакула встал и, слегка прихрамывая, повёл Осташу к чуму. В чуме был полумрак, только из прорехи дымохода на стенку из оленьей шкуры падал столб света. Почти у стены на камнях курились угли прогоревшего костра. Было дымно и жарко. На земле валялась разворошённая гора лапника, а на лапнике, раскидав руки и ноги, отвернувшись, лежала в беспамятстве Бойтэ. Она была почти нагой, от пота мокрой и блестящей. Мокрые волосы облепили голову и плечи, мокрая чёрная тряпка плотно обвивала бёдра. От колышка тянулся ремень, накрученный на Бойтэ поперёк живота.
Осташа стоял и жадно смотрел на голую, ничего не понимавшую девку-вогулку, которая заживо жарилась в огне его простуды. Ему немного жаль было её — наверное, куда меньше, чем Шакуле, — но жалость лизала душу где-то с самого края. Под ложечкой горячо запекло от другой мысли: вот девка, даже без рубахи, доступная, в забытьи, а значит, безответная, покорная, которая после и не вспомнит обиды… Да и вообще, обижается ли она?.. Но мысль эта была какая-то поганая, давила горло, словно сухой кус. Стыдно было бы бате признаться в такой мысли. Да что там бате — Никешке и то стыдно. Подожду, пока девка твоя оклемается. Всё ж таки жизнь мне спасла, наверное.
На прибрежной отмели встал шитик с четырьмя молодыми подвыпившими мужиками: по замашкам — мастеровые, а по рванью — демидовские. Тот, что спрашивал, явно прятал за нахальством смущение. Он исподлобья глянул на заводского. Мужики в шитике замолчали, спьяну неповоротливо соображая, что же делать. Теперь будет на что у Петровича второе ведро купить. Шитик сполз с отмели, неуклюже развернулся на реке, сплывя почти до Собачьего камня, и пополз к порожней, а потому высокой барке, что на якоре стояла у левого берега напротив устья Ёквы. Барку, видно, сплавляли от плотбища на Илимской пристани к казённым причалам Ослянки, где в только что опустевшие амбары уже привезли новые полосы откованного в Кушве железа. При словах о смерти жлудовки тонкие руки её даже не дрогнули: двигались всё так же мерно, как жерди-шатуны, которые от зубчаток водобойных колёс над вешняками прудов качали рамы с полотнищами пил на лесопильных мельницах под плотинами.
Осташа угрюмо молчал, сматывая бредень, и тогда Бойтэ спросила: — Почто меня мёртвой назвал? Лесенку из берёзовых жердей сколотил Шакула и спустил с обрыва на приплёсок, чтобы ходить к воде прямо со своего двора, а не тащиться к дальней деревенской дорожке. Под горячим ветром над берегом чуть качались дырявые космы высоких сосен. Огни прыгали по Чусовой, в огнях ныряли чайки. На гребнях скалы в ряд стояли тонкие и острые ёлки, как свечки вдоль иконостаса неба. Бойтэ сполоснула котёл, распрямилась, держа его за ухо, и направилась к лесенке. Осташа дорогу не уступил. Бойтэ остановилась, не глядя ему в глаза, помолчала.
А деньгу за себя Шакуле уже отдал. Больше ихней. Бойтэ наконец подняла глаза и с какой-то прощающей жалостью глянула в глаза Осташе. Лицо у неё было смуглое, кошачье, треугольное, глаза — жёлто-зелёные, словно осенние, а пышные, неприбранные волосы — совсем светлые, как седые. В лесных глазах Бойтэ мелькнула давно отгоревшая боль, словно за праздничной листвой бабьего лета качнулась чёрная, уже облетевшая ветка. Грустно улыбнувшись бледными, нецелованными губами, Бойтэ котлом спихнула Осташу со ступеньки и прошла наверх. Лесенка даже не скрипнула под её лёгкими ногами, только подол рубахи с запахом сена и девичьего тела обмахнул Осташу по лицу. Всё вроде бы Осташе про себя было понятно.
Колыван в душу плюнул, Неждана Колыванова по сердцу царапнула, а тут и девка подвернулась блудная. Сорвать бы злость — и домой. Но пока ждал, чтобы Бойтэ от болезни оправилась, слишком уж сильно засматривался на неё, и злость куда-то пропала. Осташа знал про себя, что злопамятный, а вот пропала злость, не вспоминалась. И как-то жалко было эту девку — даже стыдно за себя.
Косо торчала мачта-щегла. Осташа пригляделся. Какие-то люди ползали по крылу кровли, как мухи по пирогу. Он отложил весло, сел на дно лодки, размотал берестяные ленты лаптей и разулся. Потом обтер ноги тряпкой, накрутил онучи, вытащил из мешка сапоги и напялил; за голенище сунул нож. Снова поднявшись во весь рост, Осташа не стал подгребать, а медленно, вместе с течением, приближался к барке. Издалека походило, что это не барка затонула, а никонианская церковь. Осташа оглядывал быстроток, а сам все думал о бате: представлял, как батя здесь проходил. Вот он стукнулся в берег под Кликуном; барку отурило, понесло бортом на Разбойник; вот она полезла на водяной вал… И вдруг, вместо того чтобы плавно скользнуть вдоль скалы, она врезалась левым кормовым плечом в камень. Лопнули перебитые пополам черные от смолы доски порубня на огибке, будто пальнуло из пушки, и растопорщились в разные стороны. Волна комом упала в пробоину. В утробе барки загрохотали чугунные чушки, скатываясь с места. Барку проволокло боком по скале и выбросило дальше на быстроток, разворачивая обратно носом вперед. И барка все грузла, заливаясь водой, осаживалась в волну, неповоротливая уже, как мертвая. Да она и была мертвая — убилась о Разбойник. Ее несло прямо на Четырех Братьев. Будь она жива, ее все равно раздробило бы в щепу. Но она не доплыла, затонула и легла на дно рядом с устьем Четырешного ручья. Люди, видно, цеплялись за пыжи и огнива, за кровлю, за стойки коня — потому их и не смыло. Уцелели все — и бурлаки, и подгубщики, и водолив. Лишь колодник захлебнулся в казенке под палубой, да батя, сплавщик, сгинул неизвестно где. Никто не видел, куда он делся со скамейки. И тела его до сих пор не нашли. Осташа был в отца — сплавщик по крови. Он не сожалел, что батя попробовал пройти мимо Разбойника своим опасным способом. Осташа и сам поступил бы так же. Благо, барка собственная. Рисковать чужой баркой честный сплавщик не стал бы. Но сердце грызли боль и досада. Неужели батя был не прав и пройти Разбойник таким путем невозможно? Нет, нет, нет! Батя все рассчитал, все учел, все промерил. Он шел в двадцатый весенний сплав. За двадцать лет он не убил ни единой барки. Но Осташа знал, что не было в батиной удаче никакой удачи — только знание, верный глаз, навык, твердая рука и крепкая воля. На Чусовой удач не бывает.
Книга "Золото бунта" - Алексей Иванов
автор(ы) Алексей Иванов. Алексей Иванов «Золото бунта». Однако "Золото бунта" написал современный писатель Алексей Иванов, с произведениями которого я еще не была знакома. «Зо́лото бу́нта, и́ли Вниз по реке́ тесни́н» — роман российского писателя Алексея Иванова, впервые опубликованный в 2005 году. О жанре произведения нет общего мнения. Полная версия книги Золото бунта, чтобы читать бесплатно онлайн, от автора Алексей Иванов. Золото бунта — купить сегодня c доставкой и гарантией по выгодной цене.
Книга "Золото бунта" - Алексей Иванов
| Оглавление: | Книга Алексея Иванова «Золото бунта». |
| Алексей Иванов. Золото бунта, или Вниз по реке теснин - рецензии и отзывы читать онлайн | Однако молодой сплавщик Осташа, пытаясь разгадать причины гибели своего отца, поднимает бунт против сложившегося на Чусовой порядка. |
| Алексей Иванов: Золото бунта, или Вниз по реке теснин | Здесь ждет в земле казна Пугачева, золото бунта, клад, который уже четыре года не дается ни шаманам, ни бродягам-пытарям. |