Поэт Лев Рубинштейн переходил дорогу через улицу Образцова в районе Марьиной Рощи, на северо-востоке Москвы, когда на него наехал автомобиль. Лев Семенович был доставлен в НИИ им. Склифосовского в тяжелом состоянии. В Москве в возрасте 76 лет умер известный поэт, эссеист, журналист и общественный деятель Лев Рубинштейн, которого 8 января сбила машина на пешеходном переходе в Москве. Российский поэт и публицист Лев Рубинштейн остается в реанимации в крайне тяжелом состоянии после ДТП в Москве, сообщили РИА Новости в НИИ скорой помощи им РИА Новости, 10.01.2024. Сегодня утром из московской больницы имени Склифосовского пришла горестная новость: после пяти дней, в течение которых врачи бились за его жизнь, на 77-м году жизни умер поэт и писатель Лев Рубинштейн.
«Жена — мой первый и строгий читатель». Как отзывался о любимой погибший поэт Лев Рубинштейн
Лев Семёнович Рубинштейн — российский поэт, журналист, общественный деятель, библиограф и эссеист, член Союза российских писателей и лауреат литературной премии «НОС-2012». В феврале этого года ему исполнится 77 лет. Лев Семенович родился в Москве в 1947 году, окончил МГГУ им. Шолохова и во время студенчества придумал новый жанр — стихи на карточках. Дочь поэта Льва Семеновича Рубинштейна на своей странице в “Живом Журнале” сообщила о его смерти. В Москве в возрасте 76 лет умер известный поэт, эссеист, журналист и общественный деятель Лев Рубинштейн, которого 8 января сбила машина на пешеходном переходе в Москве.
Как сорвался мирный договор между Россией и Украиной в 2022 году
- Регистрация
- Скончался поэт Лев Рубинштейн - Новости Сахалинской области -
- Рубинштейн, Лев Семёнович — Википедия
- Родился благодаря Сталину и писал «стихи на карточках»: чем запомнился поэт Лев Рубинштейн
- SHOT: Шансы выжить у сбитого в Москве поэта Льва Рубинштейна минимальны
Биография Льва Рубинштейна
Лев Рубинштейн начал заниматься литературой в 1960-х годах. Лев Семенович Рубинштейн родился 19 февраля 1947 года в Москве. На 77 году жизни умер поэт Лев Рубинштейн.
Писатель Борис Акунин подтвердил, что поэт Лев Рубинштейн находится в тяжелом состоянии
Состояние Рубинштейна оценивалось как крайне тяжёлое. Несмотря на усилия медиков, пытавшихся спасти жизнь эссеиста, Лев Семёнович скончался. Автор: Курчев Антон Заместитель главного редактора Новости по теме:.
В 1970-х Рубинштейн создал собственный жанр — стихотворение на карточке, став одним из основоположников московского концептуализма. Также он известен как библиограф и публицист, а его произведения переведены на многие языки.
Вот откроете и читайте на здоровье, там полно всего, в том числе и про детство, и в том числе и совсем недавние тексты есть. Вот, поэтому сейчас что-то... Ну да, на Маяковской уже, когда женился. Ну да, сейчас скажу... Вот, и когда мы с ней однажды какое-то такси взяли, чтобы домой ехать, водитель спрашивает куда, она говорит, ой, а можно я скажу? Водитель сказал, ну на 7-й я вряд ли как бы, вот, но к подъезду обещаю, ну вот. Если вы знаете это место, там стоят 3 такие башни с середины [19]70-х годов, вот в одной из них мы жили, это такой композиторский дом. Нет, к тому времени коммуналок уже мало оставалось. Понимаете, в моё время так практически все. Но это — своя квартира, это было какое-то... Взаимоотношения с соседями: "Легче узнать, что происходит на юге Австралии, чем то, что за твоей стеной" 00:46:31-00:48:21 [А здесь какое-то есть взаимодействие с соседями? Сейчас же какое время, когда тебе легче узнать, что происходит на юге Австралии, чем то, что за твоей стеной. Взаимодействия бывают, когда кто-нибудь кому-нибудь мешает спать, но это как-то... Хотя бывает... И это было очень удобное соседство, потому что она кошатница, как и мы, и мы, когда уезжали друг другу оставляли ключи. Были, были, в том-то и дело, да. Но она въехала туда случайно, ну это... Потом она говорит, вот такой-то адрес, это не над вами случайно? Я говорю, слушай, реально, ровно над нами. Я, понимаете... Вот, оно пахнет этим... Представители уличных профессий: старьевщики, лудильщики, дворники, вокзальные носильщики. Инвалиды войны, татарская мафия, ассирийская диаспора 00:48:21-00:56:08 [А вот по поводу уличных профессий ещё. Что это были за люди? Понимаете, в моём детстве это чаще всего были инвалиды войны. Это были... Вообще, я был в детстве окружён, значит, изувеченными людьми. Мне это казалось нормой, я как... Ну так, да. Потому что, когда меня отец в баню водил, я такого там насмотрелся. Вот, без руки, без ноги, это знаете ещё, что называется общее место, вот там чёрт знает что, вот, и да. Старьёвщик, у нас был один он. Он, представьте себе, до [19]60-х годов на лошади приезжал. На телеге с лошадью. Въезжал во двор... А мячик на резиночке — мячик на резиночке. Так подпрыгивал. Напиханный какими-то опилками, какой-то дрянью, но он был блестящий, в фольге весь такой. Это всё изготавливали.
Но не все понимают, что жертвенность — это готовность ради спасения ближнего или утверждения истины жертвовать собой. Собой, а не другими», - Лев Рубинштейн, сборник «Причинное время», 2016 год. Пожалуй, да. И это именно потому, что там я в гостях. Человек с нормальной реакцией замечает и запоминает в гостях все самое хорошее» Лев Рубинштейн Сборник «Словарный запас», 2008 год «Я, конечно, не уникален. У меня был круг, друзья — единомышленники, мне было кому показывать написанное и кого читать. Мы были, с точки зрения среднестатистического советского человека, маргиналы. Для нас, наоборот, они были маргиналы.
Лев Рубинштейн и его «карточки»
Новости. Проект Familio. Писатель Владимир Сорокин рассказывает о российском поэте, писателе и эссеисте Льве Семеновиче Рубинштейне, его жизни и вкладе в литературу. Со Львом Рубинштейном простились чтением его стихов и аплодисментами. 8 января поэта сбила машина на нерегулируемом переходе в Москве. В начале недели Льва Рубинштейна на пешеходном переходе сбила машина. Он получил множественные переломы и травмы, в тяжелом состоянии был госпитализирован в НИИ Склифосовского. Поэт, общественный деятель Лев Рубинштейн попал под машину в Москве, его состояние оценивается как тяжелое, об этом сообщила в соцсети Вероника Любарская, дочь астрофизика Кронида Любарского. Лев Семёнович Рубинштейн. В своей изумительной книге «Целый год.
Не стало Рубинштейна, Льва
Об этом сообщил поэт и журналист Игорь Иртеньев. Информацию о госпитализации Рубинштейна также подтвердила дочь астрофизика Кронида Любарского Вероника. По словам журналистки Марии Слоним, после операции поэта погрузили в лечебный сон.
Он создал устройство с огромным диапазоном, в котором всё — от бюрократических справок до каких-то затертых цитат из советских повседневных разговоров, — обретает лирическое звучание. На то, как это работает, он намекает в известном фрагменте текста «Это я»: Мы, к примеру, говорим: вот ветер шумит. А шумит вовсе не ветер, а то, что попадается ему на пути: ветки деревьев, кровельная жесть, печные трубы.
А ветер, Любочка, не шумит. Что ему шуметь? В принципе, это касается любой поэзии: так называемый автор создает из предметов своей жизни механизм улавливания, и проходящая через него историческая стихия языка порождает всякие лиро-эпические и прочие хрусты и сгустки, попутно меняя, ломая, модифицируя, деформируя сами настройки, заданные автором. Рубинштейн как авангардист и концептуалист продемонстрировал этот механизм во всей его радикальной материальной очевидности. Но через него же он вывел и огромный таинственный и неумирающий в нас лирический потенциал советской жизни, со всеми ее коммуналками, соседями, дворами, школами, учебниками и учительницами, с ее сочетанием некой подкожной теплоты, приторной сентиментальности, институционализированного абсурда.
В 2005 мы и Рубинштейны случайно обнаружили, что снимаем две половины одного дома под Москвой — чтоб жить там летом с маленькими детьми. В итоге несколько сезонов мой сын Богдан и внучка Льва Лиза росли там вместе. Ко Льву приезжали его друзья, ко мне мои. Месяц назад мы с другом обсуждали, что в течение многих лет постоянно встречали Льва на разных митингах. И хорошо бы, мол, спросить в интервью, что именно несло его туда.
Предположили, что очевидная любовь Рубинштейна к разным хорошим компаниям и способность за 3 минуты становиться душой любой из них — особым образом сочетается с неким непонятно откуда взявшимся, нерациональным, казалось бы, упорством гражданского долга. И есть в этом что-то от особой протореспубликанской модели, очень редкой в нашей стране, где весь здравый смысл говорит о том, что с милыми друзьями надо общаться не на площадях в окружении пафосных лозунгов и ментов с дубинками, а в безопасных, по возможности частных пространствах… Таким я Льва и запомню — осматривающимся на митинге в поисках друзей, в опустевшей Москве, где наш язык носится из прошлого в будущее и обратно, шумит в кровельной жести, трубах, наших телах и прочей хрупкой материи. Лев, Ирина, Маша, Лиза, мои слезы и все возможные сопереживания.
Рубинштейн был человеком светлым, открытым, без всякого задирания носа вверх.
У него были мягкие и совершенно демократические манеры. Чудесный представитель искусства. При этом и стихи, и проза Рубинштейна как бы высвечивали мировую пошлость, извлекая из языка какие-то понятные нам речения, которые однако же не вошли в литературный язык, оставаясь частью быта. Через них он показывал легкую абсурдность жизни.
Он был одним из создателей московского концептуализма, друг и близкий приятель [художника Ильи] Кабакова, того же Пригова. Он вообще имел прекрасные отношения с художниками, писателями, литераторами, у которых было такое бродильное начало. Он был такой божок, Дед Мороз, если угодно, заветный камень, который всех вокруг себя объединял. Всему, что вокруг него происходило, он придавал уют, и стильность.
Не случайно моднейшее кафе на улице Рубинштейна было названо «Рубинштейн» именно в честь него, поэта Льва Рубинштейна, а не в честь композитора Антона Григорьевича. И вот эта единогласная, единодушная надежда, которая с 8 января по 14-е питала людей самых разных политических и эстетических склонностей, она показала, насколько страна любит Рубинштейна и насколько он был в некотором смысле недооценен при жизни. Евгений Водолазкин Писатель: Я много раз видел Льва Семеновича на разных книжных фестивалях и ярмарках. Его можно было узнать в любой толпе, в любом человеческом контексте — на него всегда было нацелено внимание, этот человек притягивал взгляды.
Живая легенда. Cегодня я очень жалею, что так и не нашел в себе за все эти годы смелости подойти к нему и познакомиться с ним.
Каждое слово тянет за собой пучок смыслов. Знаешь, какой сейчас мне кажется очень важным — динамизирующим и конструирующим — фактором, который очень часто, по-моему, бывает неочевиден и оттого мы не можем воспринять то, что происходит в искусстве? Это мотивация. С одной стороны, нет более идиотского вопроса, зачем автор написал это произведение или снял это кино. С другой стороны, этот вопрос не должен возникать, потому что должно быть понятно, зачем.
Я все время вижу, возвращаясь к нашей прозе, что все это написано не для меня, что я не адресат, что это написано либо с целью получить премию, либо с целью заинтересовать какого-нибудь кинопродюсера, который прочтет и захочет сценарий заказать. Мне кажется, что вся эта новая проза не является конечной целью. Она является полуфабрикатом чего-то другого. Так что проблема мотивации и проблема адресата сейчас стоит очень остро. Не зачем, но для кого и что тобой двигало? У меня все время ощущение, что сейчас все делают просто так. Рыли окопы.
К ней можно по-разному относиться, но она очевидна. Сейчас такой мотивации нет. Кино снимают, чтобы на фестивале кто-то посмотрел. Нет серьезного обращения. То, что я вижу или читаю, не для меня. Лучше сделано, хуже сделано. Сейчас технология достигла такого размаха, что смешно об этом говорить.
Абдуллаева: Это проблема личности. Рубинштейн: Между прочим. И дело не в отсутствии личности, а в ее невостребованности. Личности никому не нужны. Абдуллаева: Или по каким-то иррациональным причинам они… Л. Нынешняя общественно-культурная атмосфера не менее развращающая, чем советская. Советская кого-то пугала, покупала, советский морок, который мы застали, уже был невысокий — я в кавычках и без кавычек говорю, все шло по нисходящей, в сторону склероза.
Тогда людям, даже интегрированным в государственные дела, было стыдно делать то, что сейчас людям не стыдно. Сейчас удивительный диктат бесстыдства. Более того, на это бесстыдство — мода. Абдуллаева: Более того, на бесстыдство не реагируют те, кто стыд еще вроде не потерял, но из-за социальной апатии, которая тоже модна. Ну ладно. Поговорим о твоих текстах. Твоя проза стала более персональной, хотя в ней сохраняется промежуток между слухом на память и слухом на сегодняшнюю реальность.
Промежуток, который удостоверяет, по-моему, сейчас и нарушение, и установление границ. Прежняя ситуация, в которой размывались границы между правым — левым, верхом — низом и даже между прилагательным и существительным, сменилась восстановлением этих границ, навсегда, казалось бы, похеренных постмодернистской эпохой. Рубинштейн: Понимаю, понимаю. Лев Рубинштейн и Дмитрий Пригов З. Абдуллаева: Твоя книжка «Словарный запас» — по жанру двухголосные, трехголосные инвенции. Голос зощенковского сказчика — растерянного обывателя — сосуществует с голосом не растерянного необывателя. В этом промежутке находится нерв относительно новых твоих сочинений.
Постмодернизму, ставшему попсой, мейнстримом и т. Рубинштейн: Пускай. Я не против. Абдуллаева: Подобно тому как зощенковский сказчик боролся с мещанством и с прочими, условно говоря, фольклорными напастями, твой рассказчик — столь же изящно изобличает ксенофобию, державность и прочее. Твой рассказчик — простодушный носитель собачьего языка улицы или власти. Но вдруг из-за угла в том же тексте вполне и прямо высовывается или, если угодно, высказывается Лев Рубинштейн. Рубинштейн: Это не вопрос, а твое соображение, которое мне глубоко лестно.
Ты про границы сказала, а мне эта тема всегда интересна. Потому что здесь как раз существенное различие между культурой и искусством. Вроде бы считается, что одно часть другого, но это неправда. Это две разные функции. Роль культуры эти границы устанавливать и обозначать. Человек, занимающийся искусством, об этих границах четко знает, он знает, что туда не надо заходить, но туда заходит, зная, что этого нельзя делать. То есть культура устанавливает границы, искусство их нарушает.
Но тем оно конструктивнее нарушает, чем в большей степени эти границы осознает. Знает, что нарушает. Чего, мне кажется, очень не хватает в том, условно говоря, новом окружающем нас искусстве: там границы нарушаются, потому что никто не знает, где эти границы. Как коровы, которые заходят на чужую территорию поесть травы, не зная, что существуют границы. А человек знает. Поэтому нет той энергии. Нарушение границы — это акт, это серьезный акт, который способен породить какую-то художественную энергию.
Все самое интересное в культуре и искусстве происходит, на мой взгляд, на границах. Абдуллаева: «То ли забыв, то ли, наоборот, вспомнив о том, как…» — в твоей прозе нон-фикшн возникает постоянный рефрен таких двузначных фраз, порождающих не столько разночтения, сколько ясную неразрешимость, а не двойственность, если так можно сказать. Это и есть состояние промежутка. Так или не так? Рубинштейн: Дай бог, если так. Я по-прежнему ориентируюсь только на хорошего читателя. Хотя в отличие от своих поэтических занятий, а я, надеюсь, человек вменяемый, понимаю: это жанр другой, и я, конечно же, уважительно учитываю, что в тексте, опубликованном в Интернете, который может прочитать большое число людей, я, повторяю, уважительно выстраиваю некоторые уровни, которые человек способен воспринять, не будучи способным воспринять другие уровни.
В стихах я этим пренебрегаю. Там мой адресат только конгениальный читатель, которому я ничего объяснять не собираюсь, и он сам будет очень удивлен, если я буду объяснять. А вот здесь немножко другое. Это можно назвать, скажем, некоторым уровнем демократизма, в чем я ничего плохого не вижу. Абдуллаева: Я в этом вижу и реальный, и обманчивый демократизм, подобный образу юмориста Зощенко — самого трагического писателя прошлого века. Рубинштейн: При этом его тексты читали с эстрады. Абдуллаева: При этом Мандельштам говорил, что учить его тексты надо наизусть, как стихи.
Твой демократизм не отменяет воздушные мосты между цитатой из какого-нибудь, например, документа, мемуаром и голосом сказчика. Рубинштейн: Плохо, если он заменяет. Абдуллаева: Ты этому демократическому голосу выдаешь в каждом тексте анекдот, который он рассказывает, но этот анекдот оказывается философической эмблемой уже твоего сюжета. В «Случаях из языка» есть случай про мальчика, который боялся Ленина. Я все хотела спросить, имел ли ты в виду «Рассказы о Ленине» Зощенко, в которых маленький Ленин ничего не боялся, в то время как страх вообще-то наполнял эти рассказы и охватывал до удушья других персонажей? Рубинштейн: Если и связано, то бессознательно. Абдуллаева: Меня интересует твоя фиксация, но и преображение мифологии повседневности.
В спектаклях латышского режиссера Херманиса актеры читают тексты, записанные с голоса реальных латышей водителя автобуса, например, или воспитательницы детского сада, солдата , но при этом очень тонко работают на переключении первого и третьего лица. А в твоих инвенциях разные голоса обывателя, скажем, или пьяницы, или попрошайки определяются интонацией. То есть ты работаешь в том числе и на границе письменной — устной речи. Рубинштейн: Интонация, технически выраженная в порядке слов в предложении, для меня самое главное. Абдуллаева: Таким образом, встреча языковых пластов, миров искрит во встрече слуха и взгляда, памяти и представления. Рубинштейн: Годится, но мне трудно на эти вопросы отвечать, потому что моя задача сводится к тому, чтобы написать. Ты же выступаешь в роли интерпретатора, на мой взгляд, очень тонкого.
Абдуллаева: Ты пишешь в «Словарном запасе», что, «как ни странно, вновь актуальным становится соц-арт». Я думала, что это проеханное. Что ты имел в виду? Социальное искусство, по старинке травестирующее новые идеологические знаки, символы и т. Рубинштейн: Соц-арт как оперирование общественно-политическими знаками, которые проявляют свою полость — в смысле пустоту, требующую от художника дооформления. Вообще, художника волнуют эти пустые вещи. Ему надо это голое во что-то одеть.
Соц-арт середины — конца 70-х годов был сначала в подвале, потом… З. Потом стал просачиваться в журналы вроде «ДИ» «Декоративное искусство СССР» , потом он стал более или менее общественно воспринимаемым, поскольку он такой яркий, смешной. В позднюю перестройку он быстро спустился до повседневного дизайна. Помнишь, все носили значочки Ленина, что было знаком не ленинизма, а совсем наоборот. Таким образом, соц-арт как высокое искусство травестировался. Он вошел в профанный мир и исчез. Вместо него появился постмодерн, который тоже совершенно в игровом смысле как бы отвергал разницу между верхом — низом, правым — левым и утверждал относительность иерархий, ориентиров.