Генрих Бёлль и Лев Копелев, оба служившие в действующих армиях Германии и СССР во время Второй мировой войны, дают детальное описание своих биографий и эволюции жизненных. Лев Зиновьевич Копелев — чем известен, биография, библиография и творческое наследие — РУВИКИ: Интернет-энциклопедия. Марк Харитонов вспоминает: В дни августовского путча мой друг Лев Зиновьевич Копелев оказался в Москве среди участников как раз начинавшегося Конгресса соотечественников.
Копелев и его Вуппертальский проект
Правозащитник Лев Копелев родился и вырос в столице Украины Киеве и посвятил жизнь борьбе за мир и права человека. Учредители премии отмечают, что «на его родине мужественный украинский народ защищает демократию, права человека и собственную свободу против российской агрессии: он борется за мирное общее будущее вместе со свободными народами Европы». Лауреаты премии за свободу и права человека Премия присуждается Форумом имени Льва Копелева ежегодно в Кельне, начиная с 2001 года. Вручение пройдет 22 октября.
В разные годы были награждены: Международная организация HALO Trust за деятельность в сфере запрета производства и использования сухопутных мин 2001 Российская общественная правозащитная организация Мемориал 2002 Израильский публицист Ури Авнери вместе с палестинским политологом и философом Сари Нуссайбей, основатели движения за мир Gush Shalom 2003. В 2015 году ее получили представители украинского и российского гражданского общества — украинский правозащитник Евгений Захаров, украинская певица Руслана Лыжичко, российский детский писатель Эдуард Успенский и российский музыкант Андрей Макаревич. Высокий символизм награждения Эксперт Центра гражданских свобод Владимир Яворский указывает на символизм того, что премию украинскому народу вручат военному парамедику, мэру Киева и известной правозащитной организации.
Они скрупулезно собирают факты, свидетельства, сохраняют данные, чтобы в международных судах виновные были наказаны», — говорит Владимир Яворский корреспонденту Русской службы «Голоса Америки». Он считает, что сегодня сложно объяснить, почему именно на этих представителей украинского народа пал выбор представителей Форума им. Льва Копелева.
Несколько месяцев спустя я слышала от Ахматовой, чем отличается поэзия от музыки и живописи: немногим дано сочинять или воспроизводить музыку, немногие способны творить красками на холсте; к обыденной жизни эти занятия не имеют отношения. А поэзия создается из слов, которыми все люди пользуются ежедневно, из слов, доступных всем, — «пойдем пить чай». И первый, и последующие наши разговоры были обыденны: что опубликовано, что запрещено, кому нужна помощь, кто как себя вел, нравится или не нравится чей-то роман, стихи. Но за этим проступало иное.
И чем больше времени проходило, тем сильнее ощущалось то иное измерение, мне недоступное, не поддающееся ни записи, ни рассказу. Не только ее поэзия, но и она сама. Мы стали встречаться. Она дарила нам свои книги.
Подарила и рукописный экземпляр «Поэмы без героя». Иногда звонила. Летом 1962 года к нам на дачу в Жуковку приехал Александр Солженицын. Как обычно, прежде всего сказал, сколько часов и минут может пробыть, начал задавать заранее приготовленные вопросы — и спросил об Ахматовой.
Узнав, что у нас есть рукопись «Поэмы без героя», сразу же стал читать. Мы все ушли на реку купаться, он остался, переписал всю «Поэму» микроскопическим почерком, уместив по две колонки на странице блокнотика. Анна Андреевна прочитала рукопись. Всем друзьям и знакомым она повторяла: «Это должны прочесть двести миллионов человек».
Встретился он с Ахматовой осенью того же года. Анна Андреевна рассказывала: — Вошел викинг. И что вовсе неожиданно, и молод, и хорош собой. Поразительные глаза.
Я ему говорю: «Я хочу, чтобы вашу повесть прочитали двести миллионов человек». Кажется, он с этим согласился. Я ему сказала: «Вы выдержали такие испытания, но на вас обрушится слава. Это тоже очень трудно.
Готовы ли вы к этому? Дай Бог, чтобы так… Вскоре после встречи с Ахматовой он пришел к нам, спросил: — Кого ты считаешь самым крупным из современных русских поэтов? Я ответил, что особенно мне дороги Ахматова, Цветаева, Пастернак, из других поколений — Твардовский, Самойлов… Одного-единственного выделить не могу. Она одна — великая.
У Пастернака есть хорошие стихи; из последних, евангельских… А вообще он — искусственный. Что ты думаешь о Мандельштаме? Его некоторые очень хвалят. Не потому ли, что он погиб в лагере?
Он — великий поэт. Я убежден, что она самая великая… Солженицын передал Ахматовой пачку своих стихов: автобиографическую поэму, описание путешествия вдвоем с другом на лодке вниз по Волге, как они встретили баржу с заключенными, а на ночном привале были разбужены отрядом лагерной охраны, преследовавшей беглецов. Много стихов — любовь, разлука, тоска по свободе. Грамотные, гладкие, по стилю и лексике ближе всего Надсону или Апухтину.
Когда-то на шарашке они мне нравились. Ахматова рассказала: — Возможно, я субъективна. Но для меня это не поэзия. Не хотелось его огорчать, и я только сказала: «По-моему, ваша сила в прозе.
Вы пишете замечательную прозу. Не надо отвлекаться». Он, разумеется, понял, и, кажется, обиделся. Об этой второй и последней их встрече нам она больше ничего не говорила.
Но от него мы узнали, что она прочитала ему «Реквием». Очень внимательно. Некоторые стихи просил прочесть еще раз. Стихи, конечно, хорошие.
Но ведь страдал народ, десятки миллионов, а тут — стихи об одном частном случае, об одной матери и сыне… Я ей сказал, что долг русского поэта — писать о страданиях России, возвыситься над личным горем и поведать о горе народном… Она задумалась. Может быть, это ей и не понравилось — привыкла к лести, к восторгам. Но она — великий поэт. И тема величайшая.
Это обязывает. Я пытался с ним спорить, злился. Сказал, что его суждения точь-в-точь совпадают с любой идеологической критикой, осуждающей «мелкотемье»… Он тоже злился. И раньше не любил, когда ему перечили.
А тогда уж вовсе не хотел слушать несогласных. Больше мы к этой теме не возвращались. С Анной Андреевной он больше не встречался, и мы с ней о нем уже не говорили. К нам ее привел Григорий Поженян.
Он зычно восхищался открытием «новой, шестнадцатилетней, Ахматовой». Толстушка в очках увлеченно играла с двенадцатилетней сестрой и со всеми переделкинскими собаками и менее всего напоминала Ахматову. Но стихи нам понравились, поразили неожиданной зрелостью. Надя стала бывать у нас.
Я рассказала о ней Анне Андреевне, попросила разрешения представить. В столовой у Ардовых шел общий разговор. Надя молчала, нахохлившись, смотрела только на Анну Андреевну, а та говорила мало, иногда замолкая на несколько минут и словно бы не видя никого вокруг. Но внезапно, после такой паузы, спросила Надю: — Может быть, вы почитаете стихи?
Хотите здесь читать или только мне? И Анна Андреевна увела ее в свою маленькую комнату. Из-за двери доносилась несколько монотонная скороговорка Нади. Она читала долго.
Потом послышался голос Анны Андреевны. Она читала стихи. И тоже лишь для одной слушательницы. И тоже долго.
Настолько, что я ушел, не дождавшись конца, — было уже очень поздно. Анна Андреевна потом говорила: — Очень способная девочка. Много от литературы. Много книжных, не своих стихов.
Но есть и свое, живое. Она может стать поэтом. Но может и не стать. И тогда это несчастье.
Надя рассказывала: — Ну я ей читала. Всю тетрадку почти прочла. Прочту стихотворение и спрашиваю: «Еще? А говорила мало.
Спрашивала, кого люблю? Знаю ли Блока, Пастернака, Мандельштама? Сказала, что надо читать побольше хороших стихов. Нет, не хвалила, но и не ругала.
Но говорила о моих стихах так, что мне теперь хочется писать. А потом сама спросила: «Хотите, я вам почитаю? Она за полночь читала. И ведь мне одной.
И сказала, чтоб я еще приходила. Ну, это из вежливости. Второй раз Надя не пошла. Говорила, что стесняется, робеет.
А много лет спустя призналась — не пошла, потому что боялась попасть под влияние, стать «послушницей» — до потери собственного голоса. В мае 1963 года мы были в Ленинграде и на «авось» пошли к Ахматовой. Она была в просторном кимоно, расшитом золотом по черному. По-молодому захлопала в ладоши.
Эта встреча и смутила, и осчастливила. Разговор сразу пошел непринужденный. Она расспрашивала о московских новостях. Ее интересовало все — приятное, и неприятное: как вели себя Эренбург и Вознесенский, почему начальство набросилось на Евтушенко, что представляют собой работы Эрнста Неизвестного, кто и как ругал Л.
Потом вспоминала о своем: — Все знают про сорок шестой год. А ведь это было во второй раз. Обо мне уже в двадцать пятом году было постановление. И потом долго ничего не печатали.
В эмиграции пишут, что я «молчала». Замолчишь, когда за горло держат. Постановление сорок шестого года я увидела в газете на стене. Днем вышла, иду по улице, вижу — газета и там что-то про меня.
Ну, думаю, ругают, конечно. Но всего не успела прочесть. Потом мне не верили: «Неужели вы даже не прочли?.. Одни осторожно заговаривают, другие обходят.
Я не сразу сообразила, что произошло. А на следующий день примчалась из Москвы Нина Антоновна. Показала недавно полученный первый том сочинений Гумилева, изданный в США. В предисловии строки из «Ямбов», посвященные разрыву с молодой женой, комментируются так: «Об этой личной драме Гумилева еще не пришло время говорить иначе, как словами его собственных стихов: мы не знаем всех ее перипетий, и еще жива А.
Перечень таких организаций был обновлен на сайте ведомства 14 марта. Уточняется, что соответствующее решение Генпрокуратуры РФ было принято 19 февраля, затем, 13 марта, Минюст добавил фонд в перечень.
Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом. Перечень сведений, составляющих государственную тайну, определяется федеральным законом. Пункт 5: Гарантируется свобода массовой информации. Цензура запрещается.
КОПЕЛЕВ Лев Зиновьевич (1912 – 1997)
Лев Копелев родился в Киеве. Еще до школы он говорил на трех языках: русском, украинском, немецком. Его отец работал агрономом в большом имении. В одном доме с Копелевыми жила немецкая семья, в которой росли дети — ровесники Льва и его брата. Тесная дружба, связавшая детей, побудила братьев выучить немецкий язык. В 1926 году семья переехала в Харьков, там Лев окончил школу и начал учебу в университете. Несколько лет Копелев проработал на Харьковском паровозостроительном заводе рабочим, затем редактором заводской многотиражки.
В 1933 году он поступил на философский факультет Харьковского университета. В 1935 году семья переехала в Москву. Лев Копелев ушел на фронт добровольцем в августе 1941 года. Он прошел с войсками Северо-Западного, а затем 2-го Белорусского фронта более тысячи километров, участвовал во многих крупных военных операциях. Позже стал офицером-пропагандистом в 7-м отделе политуправления фронта. Копелев допрашивал военнопленных и перебежчиков, готовил для руководства фронта аналитические доклады о политико-моральном состоянии немецкой армии, писал листовки и тексты звуковых передач, убеждал немцев сдаваться в плен.
Больше всех говорил в микрофон Копелев — он был радостно возбужден. Я почувствовал, как ему хорошо.... Показать больше.
Наверно, каждый из нас вне зависимости от того, кто мы, чем занимаемся и что представляем в этой жизни, в той или иной мере проходит этот путь. Лев Копелев проделал свой. Юноша повинился, ему сделали внушение и отпустили на поруки отца, который через своих знакомых достучался до прокурора. В 1935-м «за связь с родственником-троцкистом» все тем же Марком Поляком Льва исключили из комсомола и из университета. Правда, затем хлопотами друзей и знакомых и там и там восстановили, но объявили выговор «за притупление политической бдительности». Уж слишком разные были они люди — и по образованию, и по восприятию происходившего, и по жизненному опыту.
За ним пришли двое из Смерша. Копелев спросил, в чем его обвиняют. Ему ответили: «Не знаем, но без причин у нас не арестовывают». Знал следователь, капитан Пошехонов. В выдвинутых обвинениях главным пунктом были «пропаганда буржуазного гуманизма», жалость к противнику и агитация против «священной ненависти к врагу». Копелев возразил: всё это клевета.
Пошехонов успокоил, выдав распространенную формулу — мол, следствие разберется, — и отправил в камеру. Следствие действительно разобралось, обвинило в «антисоветской пропаганде» и «призывах к свержению Советской власти» ст. И социалистический гуманный Военный трибунал МВО впаял «буржуазному гуманисту» 10 лет, отправив отбывать наказание в исправительно-трудовой лагерь Унжлаг, чтобы неповадно было. В лагере его поставили бригадиром, а потом определили медбратом в лагерную больничку. Дело пересмотрели в январе 1947-го, Копелева оправдали и освободили, но в марте поняли, что поторопились: опять арестовали и вторично осудили по прежней статье. В этих вопросах режим был рачительным, использовал мозги политзэков по полной, загибаться от гнуса, холода и голода в лагерях не давал.
Солженицын опишет свой опыт пребывания в «шарашке» в романе «В круге первом». Одним из главных героев — под фамилией Рубин — сделает Копелева. Копелев опишет годы пребывания в Марфино в книге «Утоли моя печали», в которой расскажет об обитателях «шарашки» и авторе «Круга». Оба прославятся на весь мир, сумеют сохранить дружеские отношения после выхода на свободу. Одному будет суждено стать лауреатом Нобелевской премии по литературе за 1970 г. Было решено, что, когда бывший зэк Копелев прочитает повесть «Щ-854» так назвал своe произведение Солженицын , рукопись в «Новый мир» передаст его жена Раиса Орлова в редколлегии Копелева недолюбливали.
Когда в ноябре 1962-го «Один день Ивана Денисовича» такое название предложил Твардовский выйдет из печати, начнется восхождение Солженицына к всемирной славе. Но вскоре дружба не просто прервется на время, а прекратится навсегда. Автор «Архипелага Гулаг», библии советской интеллигенции 1970-х, все больше и больше уходил в черносотенство и антисемитизм. Пока Копелев находился в Советском Союзе, он молчал, в идейные споры со своим бывшим товарищем не вступал.
Дети родились в период с 1 сентября 2023 года по 29 февраля 2024 года. Некоторые родители брали с собой не только новорожденных, но и детей постарше, которые отлично развлекались на предоставленных гимнастических ковриках. Вместе они обсудили концепцию единых детских садов. Спортивный детский сад вот уже три года является сертифицированным детским садом мирового уровня. С прошлого года в сеть ярмарочных детских садов также входит детский сад «Св. Новинка в группе за несколько недель: Интегративный детский дом Велера.
Лев Копелев о событиях в Восточной Пруссии 1945 года
Копелев Лев Зиновьевич. Скачать rusmarc-запись. Главные новости о персоне Лев Копелев на Лев Копелев стремился напомнить нам, что знаменитое изречение Гете, в котором он призывает современников научиться если не любви. Новости. Знакомства.
День Победы фейками пропах
9 апреля 1912 года родился Лев Копелев, литератор, правозащитник и диссидент Личное дело Юрий Павлович Герман (1912 — 1997) родился в Киеве в семье а. Марк Харитонов вспоминает: В дни августовского путча мой друг Лев Зиновьевич Копелев оказался в Москве среди участников как раз начинавшегося Конгресса соотечественников. Главные новости о персоне Лев Копелев на
Бурная и парадоксальная жизнь Льва Копелева
Министерство юстиции внесло немецкий «Форум имени Льва Копелева» в перечень иностранных и международных неправительственных организаций, деятельность которых. Общественная организация Форум Льва Копелева была основана в Кельне после его смерти в 1998 году. Лев З. Копелев, одна из самых уважаемых и вызывающих восхищение фигур движения, больше всего на свете боится, что его протест может вынудить его навсегда покинуть родину. 9. Статья Копелева Л. «С чужого коня и среди грязи долой» в газете «Московские новости», №35 за 1994г., с публикацией его письма в «Литературную газету».
Копелев и его Вуппертальский проект
Человек, который всем и всегда говорит правду, сражается за права окружающих, смело шагает вперед, отчаянно преодолевает трудности, а если ошибается, то признает свои промахи - уже настоящий герой. Именно таким был Лев Зиновьевич Копелев - писатель, известный германист, литературный критик и орденоносец, который горячо любил свою Родину. Как же так вышло, что он, истинный правдоборец — в своей стране был четыре раза арестован, осужден на десять лет и лишен гражданства, а после смерти стал самым читаемым? Дон - Кихотом рождаются или становятся? В далеком от нас 1912 году, в городе Киеве, в обычной еврейской семье родился мальчик, которого назвали Львом. Отец, Зиновий Залман Копелев был образованным человеком, увлекался литературой, работал агрономом и интересовался селекцией растений.
Воспитанием детей в основном занималась мама - Софья Борисовна. Родители растили детей честными, добропорядочными, толерантными гражданами. Уютная частная жизнь, вполне счастливой семьи, однажды столкнулась с водоворотом исторических событий. Позже, опасаясь еврейских погромов, в поисках лучшей жизни, Копылевы перебралась в Харьков. Он полностью доверял людям, наивно полагая, что все они честны и открыты, подобно ему.
Однажды, его обманом привлекли к работе подпольного центра оппозиции. Копелеву отдали на хранение ряд документов и листовок, с призывом выступить с протестом против арестов «троцкистов». Юноша осознал, к какому кровопролитию приведёт бунт, и отправился в ГПУ с повинной. Он не отдал документы, не назвал имен, но о подготовке к восстанию предупредил. Некоторое время Лев Зиновьевич работает на Харьковском паровозостроительном заводе имени Коминтерна.
Он женится на Надежде Мироновне Колчинской. В молодой семье появляются на свет две дочери Майя и Елена. Несколько раз Копелев, как редактор радионовостей предприятия, принимает участие в выездных рейдах ЧК НКВД, которые назывались «раскулачивание». Всю свою жизнь Копелев работает над собой. Получает высшее образование, защищает кандидатскую диссертацию, преподает студентам младших курсов.
В своей книге «И сотворил себе кумира» Копелев рассказывает о тех давних событиях. Казалось, наступили размеренные счастливые дни, но грянула Вторая Мировая война… Как это: быть адвокатом человечества В первые дни войны, Копелев записался добровольцем на фронт. Он очень хотел стать разведчиком.
Начинающий поэт, а стихи он писал и на русском, и на украинском, когда ему было пятнадцать, в 1928-м организовал молодежное литературное объединение «Юнь», где его выбрали «генеральным секретарем», и он добился регистрации «Юни» в Наркомпросе: ходил на прием к наркому Скрыпнику. Мы читали друг другу главным образом стихи, чаще всего плохие, изредка печатали их в многотиражках и на литературной странице «Харьковского пролетария». После школы Копелев состоял на бирже труда, работал грузчиком на продуктовых складах, чернорабочим на стройках, рассыльным, агентом по распространению подписки, в декабре 1929-го его назначили заведующим и преподавателем вечерней школы для малограмотных в железнодорожном депо на станции Основа. В начале 1930-х он работал на Харьковском паровозостроительном заводе им. Коминтерна теперь завод имени Малышева сначала слесарем, потом токарем в ремонтном цеху, затем редактором радиогазеты и особой, строго засекреченной многотиражки секретного танкового цеха: «Производство танков считалось особо секретным. И для рабочих танкового отдела Т2 стали издавать газету-листовку «Удар». Она выходила иногда больше десяти раз в день.
Каждый выпуск предназначался для отдельного цеха или пролета чтобы описываемые в нем события не стали известны в других местах. Так соблюдалась секретность. И в то же время наши сообщения не отставали от событий больше чем на два-три часа. Редактором «Удара» с начала 32-го года назначили меня. Заодно поручили редактировать еще и многотиражку «Будивнык ХПЗ», которую мы выпускали трижды в неделю для рабочих, строивших новые секретные цеха» «И сотворил себе кумира». В это время он вместе с другими бывшими участниками «Юни» и «Порыва» входил в заводской литературный кружок, который примыкал к Пролитфронту: «…нашим постоянным руководителем был Григорий Эпик, приходили на собрания Микола Кулиш и Юрий Яновский», — а в 1931-м влился в ВУСПП Всеукраинский союз пролетарских писателей. Но не только писательство Копелева родом из Харькова, диссидентство — тоже. В «Хранить вечно» говорится: «В 1927-м, вскоре после окончания школы-семилетки, меня исключили из пионеров «за бытовое разложение» — за то, что я был застигнут курящим, изобличен в том, что пил водку и «гулял с буржуазными мещанскими девицами», которые красили губы, носили туфли «на рюмочках» и тоже курили. Незадолго до этого меня было перевели в кандидаты комсомола, но вскоре ячейка электротехнической профшколы, куда я поступил, отвергла меня как уже исключенного из пионеров за достаточно серьезные грехи и к тому же отягчившего их новыми проступками — участием в массовой драке и тем, что на собрании ячейки после доклада о международном положении выступил против линии Коминтерна в Китае — осуждал союз с Гоминьданом. После Октябрьских праздников меня исключили из профшколы за повторение все той же злополучной драки».
В шестнадцать лет Копелев пережил первый в жизни настоящий арест — «за политику». Его двоюродный брат состоял в троцкистском подполье, и Копелев хранил и перепрятывал у друзей нелегальную литературу, документы, разобранную на части ручную печатную машину, распространял листовки с протестом против «самоуправства сталинских жандармов», ходил на «явки». Копелева арестовали в марте 1929-го, квартиру родителей обыскали. Так Копелев влился в число литературных персонажей — арестантов Холодной Горы: «Тут дядя обвел взглядом всех присутствующих и спросил, не сидел ли кто-нибудь в прежние или хотя бы в теперешние времена в центральной харьковской тюрьме… «Ну, тогда вы не знаете, что такое харьковская тюрьма, — начал свой рассказ дядя. На горе — тюрьма. В тюрьме — мы… Холодная гора уже имеет свою черную славу, тут один из крупнейших фашистских концлагерей на Украине…» Олесь Гончар, «Циклон», перевод Ивана Карабутенко и Изиды Новосельцевой , «Рассказать об избиении студентов Харьковского университета, о насилии над арестантами в Харьковской тюрьме. Мир содрогнется! На Холодной Горе Копелев провел десять дней, из них сутки в карцере за участие в тюремном бунте — «волынке»; даже объявлял голодовку — и был выдан на поруки отцу, подключившему все свои связи, чтобы вытащить его из тюрьмы. В 1931-м, работая на заводе, Копелев поступил в вечерний техникум восточных языков на отделение фарси, а в 1933-м, уйдя с завода, — на философский факультет Харьковского университета, на котором проучился, будучи секретарем университетской многотиражки, до 1935-го — пока его не отчислили и не исключили из комсомола: всплыло старое дело — «за связь с троцкистами». Но в этот раз он чудом избежал ареста, его друзья из редакции газеты «Харьковский тепловозник» получили сроки и были сосланы в исправительно-трудовые лагеря.
Копелева в университете восстановили, но в том же 1935 году он навсегда уезжает из Харькова: отца переводят на службу в Москву, и Копелев с женой переезжают вместе с ним. Копелев учится в Московском институте иностранных языков, затем в знаменитом ИФЛИ — Институте философии и литературы; защищает диссертацию по драмам Шиллера и Французской революции.
В 1926 году семья переехала в Харьков, там Лев окончил школу и начал учебу в университете. Несколько лет Копелев проработал на Харьковском паровозостроительном заводе рабочим, затем редактором заводской многотиражки. В 1933 году он поступил на философский факультет Харьковского университета. В 1935 году семья переехала в Москву. Лев Копелев ушел на фронт добровольцем в августе 1941 года.
Он прошел с войсками Северо-Западного, а затем 2-го Белорусского фронта более тысячи километров, участвовал во многих крупных военных операциях. Позже стал офицером-пропагандистом в 7-м отделе политуправления фронта. Копелев допрашивал военнопленных и перебежчиков, готовил для руководства фронта аналитические доклады о политико-моральном состоянии немецкой армии, писал листовки и тексты звуковых передач, убеждал немцев сдаваться в плен. В подмосковном Красногорске была даже создана Школа немецкого антифашиста сейчас там музей. В этой школе «переучивали» пленных солдат и офицеров вермахта, готовили из них диверсантов для заброски в тыл. Копелев отбирал в лагерях способных учеников для этой школы и читал там курс немецкой культуры. Лев Копелев был награжден боевыми орденами Красной Звезды 1943 , Отечественной войны 2-й степени 1943 и медалями.
В самом конце войны его арестовали «за гуманизм и жалость к противнику».
Их дружба продолжалась до начала 1970-х, пока Солженицын не стал отъявленным антисемитом и черносотенцем. В январе 1985 года Копелев пишет письмо бывшему другу, в котором обвиняет того не столько в моральной нечистоплотности, сколько в том, что Солженицын стал рупором мирового мракобесия. В упрёк он ставит ему и ненависть к протестантам, левым, социал-демократам и пр. Судьбы Льва Копелева и Александр Солженицына похожи: оба — фронтовики Копелев дослужился до майора , получили несколько орденов, оба попали в ГУЛАГ в самом конце войны из-за идеологических разногласий с властью. Копелева реабилитировали в 1956-м, затем была работа в Институте истории искусств, которую он совмещал с активной правозащитной деятельностью. Именно он «пробивал»в печать первую и знаменитую повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Эмигрировал он позже Солженицына — в 1980 году в Германию. Именно в немецком Кёльне в январе 1985 года ещё был жив Черненко, никто не верил в какую-то «перестройку» он пишет знаменитое письмо к Солженицыну, в котором прослеживает моральное падение своего бывшего друга. У письма была трудная история. Сам Копелев не хотел его огласки, пока был жив. Но всё же один из его друзей заставил в 1993 году снять табу с письма. В 1997 году Копелёва не стало. Мы публикуем часть этого письма Копелёва, в котором описывается переход Солженицына на сторону реакции и мракобесия.
В течение десятилетия ты представлял нашу литературу с таким замечательным достоинством, с такой безоговорочной правдивостью, и вот это достоинство, эта правдивость стали колебаться, давать трещины, обваливаться, потому что ты вообразил себя единственным носителем единственной истины. Непомерное усиление идеологической сосредоточенности автора может стать и разрушительным, когда художник превращается в пропагандиста, в иллюстратора.
Мемория. Лев Копелев
Германский "Форум имени Льва Копелева" (Lew Kopelew Forum) Минюст включил в перечень нежелательных организаций. Фильм о Льве Копелеве, который был изуродован редактором программы "Острова" на канале Культура В. Трояновским. Неуемно-деятельный, Лев Залманович Копелев как-то легкостремительно двигался по жизни — долгой и противоречивой. Лев Зино́вьевич (За́лманович) Ко́пелев — русский писатель, литературовед-германист, критик, диссидент и правозащитник. Лауреат международной премии «Балтийская звезда». Лев З. Копелев, одна из самых уважаемых и вызывающих восхищение фигур движения, больше всего на свете боится, что его протест может вынудить его навсегда покинуть родину. Как пишет ТАСС, ранее Генпрокуратура России признала деятельность «Форума имени Льва Копелева» нежелательной на территории РФ.
Лев Копелев - главные новости
Сообщается, что данные женщины с большим мужеством продолжают бороться за демократию и против фальсификации президентских выборов в Беларуси. Эти три отважные женщины стали лицом мирного и ненасильственного протеста в Беларуси. Начиная с августа 2020 года массовые протесты против фальсификации последних выборов подавляются авторитарным президентом Лукашенко с крайней жестокостью, - заявляют представители премии.
Но у нас в стране его знают не столько как ученого, сколько как борца с тоталитарным режимом, диссидента хотя сам Копелев этого слова не любил и так себя никогда не называл. О трудном жизненном пути Льва Копелева, о том, как произошло превращение идейного комсомольца, верного ленинца в борца с режимом, и рассказывает автор, лично знавший Копелева и по встречам в Москве, до его вынужденной эмиграции в Германию, и после того, как он осел в этой стране, ставшей его второй родиной.
Говорят: «Хороший поэт». Это мало и неправильно. Он был хорошим контрреволюционным поэтом. О Киплинге у нас писали: «бард британского империализма…», «певец колонизаторов…» Однако мужественные воинственные стихи Гумилева и Киплинга мне были необходимы почти так же, как «ретроградные» баллады А. В двадцатые годы мы, «… надцатилетние», еще не превратились в оказененных, узколобых фанатиков. Тогда еще допускали, что и классовые враги, и непримиримые идейные противники могут быть бескорыстны, благородны, мужественны. И такой «либеральный объективизм» еще не стал смертным грехом, уголовным преступлением. Но в последующие годы наш художественный мир быстро скудел. Наступал «великий перелом» — коллективизация, пятилетки, разоблачение вредителей. Новые силы оттесняли и непокорных муз, и недостаточно последовательных «попутчиков». Наши поэтические храмы пустели и закрывались — как и церкви, с которых сбивали кресты, снимали колокола и превращали в склады, в клубы… В те годы я, кажется, только один раз встретился с именем Ахматовой. В 1934 году харьковская газета «Пролетарий» праздновала десятилетний юбилей. На банкет, необычайно обильный для той поры соевые пирожные, мороженое , пригласили не только известных литераторов, но и рабкоров. Рядом с главным редактором сидел почетный гость, помощник прокурора республики Ахматов — моложавый, с «кремлевской бородкой», утомленно-снисходительный партийный интеллигент. На нижнем конце стола вместе с нами, рабкорами, пировал Максим Фадеевич Рыльский. Предоставляя ему слово, тамада-редактор сказал: «Еще недавно мы называли Рыльского «знаменем украинского национализма», но сегодня мы рады приветствовать его в нашей среде как товарища и соратника в борьбе за социалистическое строительство, за победу пятилетки». Рыльский напевно продекламировал куплет в честь юбилея газеты. А затем прочитал экспромт, встреченный хмельным одобрением: Хай плаче Анна Ахматова, А нас поведуть Ахматови За гранi. Прокурор Ахматов исчез в тридцать седьмом году. Анна Ахматова для меня еще долго оставалась «плачущей и блуждающей в тумане». В «Правде» стихи: Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Негромкое стихотворение прозвучало внятней всех — барабанных, фанфарных, огнестрельных… В моем планшете оно лежало вместе со «Жди меня» и «Землянкой»; позднее всех оттеснил «Теркин». Тогда казалось, что ахматовские строки волнуют и радуют лишь как подтверждение великой объединяющей правды нашей войны. И она, чужая Прекрасная Дама, с нами заодно — так же, как старые георгиевские кавалеры, как патриарх Сергий, как Деникин и Керенский, призывающие помогать Красной Армии. Но стихи жили в памяти. Речь Жданова и постановление ЦК 1946 года я прочел в лагере. Неприятны были брань, хамский тон. Не мог понять, зачем это нужно именно сейчас, после таких побед. Почему именно Ахматова, Зощенко, Хазин и уж вовсе непричастный Гофман — опасны, требуют вмешательства ЦК, разгромных проработок?.. Но тогда у меня были другие мучительные заботы и тревоги. И личные — второй год заключения, дело «за Особым Совещанием» — и общие: послевоенная разруха в стране, начало холодной войны. Прошло еще десять лет, прежде чем я начал постепенно, спотыкаясь, запинаясь, открывать поэзию Ахматовой. Впервые я услышала имя и стихи Ахматовой в 1935 году от кого-то из подруг на первом курсе института. С тех пор остались — забылись, потом всплыли — отдельные строки. Строки жили, как фольклор, с голоса. Книги Ахматовой я впервые увидела лет двадцать спустя. В мое разгороженное на строгие рубрики сознание Ахматова вошла в клеточку «любовные стихи». И я решила: «Об этом мне уже все сказал Блок». Гумилев, который никогда не был моим поэтом, все же чаще присутствовал в моей юности, чем Ахматова. И сейчас не могу объяснить, почему в моей комсомольской душе так гулко отзывалось Или, бунт на борту обнаружив, Из-за пояса рвет пистолет, Так, что сыплется золото с кружев Розоватых брабантских манжет… Гумилевские стихи были одним из источников песни «Бригантина», написанной Павлом Коганом. Она стала нашим ифлийским гимном. Многие современницы Ахматовой воспринимали ее стихи как страницы дневников влюбленной, ревнующей, покинутой и бросающей, оскорбленной женщины. Почти всегда несчастной. Тогда многие любили «по Ахматовой». Осознавали или придумывали свою любовь, свои страсти и беды по ее стихам. Со мною не было ничего подобного. Ахматова была женой Гумилева. Но долго я даже не знала, жива ли она еще. Постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» застало меня в поездке. У них был переводчик, плохо владевший русским, чуть получше — английским. Мы и переводили вдвоем: разговоры на бытовые темы, вопросы о фабриках Тбилиси и Еревана и туристские выжимки из древней истории. Но в день публикации постановления Ли Ги Ен, глава делегации, спросил меня об Ахматовой. Ответить я не могла. Меня это постановление ЦК не возмутило, не испугало, просто не задело. В моем тогдашнем мире Ахматовой не было. Зощенко я знала гораздо лучше. Читала рассказы, «Голубую книгу» и «Возвращенную молодость». Не очень его любила. Не полюбила и потом. Покоробило в тексте постановления ЦК слово «подонок». Ругань всегда неприятна. Но раз сказала партия!.. Ахматова пришла ко мне в середине пятидесятых годов. Тогда же я впервые испытала ожог Цветаевой. Эти имена — Ахматова и Цветаева — часто называли рядом. Для меня сначала Цветаева была важнее. А потом стихи и судьба Ахматовой медленно, но неотвратимо прорастали, заполняя все большую часть моей души. Анну Андреевну Ахматову я увидел впервые в мае 62-года. Меня привела к ней Надежда Яковлевна Мандельштам. Большой дом на Ордынке, прямо напротив того, где я прожил шесть довоенных московских лет. Грязная лестница. Именно прекрасна. Подумать «старуха» было бы дико. Рядом с ней — медлительной, медленно взглядывавшей, медленно говорившей, — сидела Фаина Раневская. Она острила, зычно рассказывала что-то веселое, называла Анну Андреевну «рэбе», и показалась шумной, громоздкой старухой. Анна Андреевна и Раневская — на тахте. Мы с Надеждой Яковлевной — на стульях, почти вплотную напротив. Никто больше уже не мог бы войти. От смущения и страха я онемел. Что говорить? Куда девать руки и ноги?.. Очень хотел все запомнить. Смотрел, но заставлял себя отводить взгляд, не таращиться. При этом, кажется, глупо ухмылялся. Бормотал какую-то чушь. Раневская вскоре ушла. И Ахматова внезапно спросила, как бы между прочим: — Хотите, я почитаю стихи? Но только прошу ничего не записывать. И стала читать из » Реквиема». Я глядел на нее, уже не стесняясь, неотрывно. Должно быть, очень явственным было изумленное восхищение. Она, конечно, все понимала — привыкла. Но любой новый слушатель был ей нужен. Она читала удивительно спокойным, ровным — трагически спокойным голосом. Ушла и Надежда Яковлевна. Она продолжала читать. И если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть задумают памятник мне… Глаза у меня были мокрые. Она, вероятно, и это заметила. Сдавленным голосом я попросил: — Пожалуйста, можно это еще раз? В те минуты я думал только: «Запомнить побольше». Она прочла еще раз Эпилог. Музыка стихов рождалась где-то в груди и в глубине гортани. Я уже не слышал шепелявости, не видел ни морщин, ни болезненной грузности. Я видел и слышал царицу, первосвященницу поэзии. Законная государыня — потому так безыскусственно проста, ей не нужно заботиться о самоутверждении. Ее власть неоспорима. Естественным было бы опуститься на колени. Но у меня достало отваги лишь на несколько беспомощных слов, когда она, помолчав, спросила: — Вам нравится? Она даже не улыбнулась. А я понял, что ей — поэту и женщине — никакие похвалы, ни поклонение не могут быть избыточны. Десятилетиями ее жестоко обделяли признанием, постыдно хулили и травили. Я старался запомнить и, едва выйдя за двери, повторял: Для них соткала я широкий покров Из бедных, у них же подслушанных слов, … Затверженные отрывки «Реквиема» я в тот же день прочитал Рае. И она тоже запомнила. Потом, нарушив обещание, все, что вспомнилось, записали — каждый своей «тайнописью». Мы с Лидией Корнеевной Чуковской сидели в садике нашего двора на улице Горького. Я стала вспоминать «Реквием». Лидия Корнеевна оглянулась по сторонам и сурово прервала: — Мы — нас, кажется, десять — молчим об этом уже больше двадцати лет. Мне почудился в ее голосе даже некий гнев «посвященного» на вторжение чужака в сокровенное святилище. Но через несколько минут она смягчилась и вполголоса прочитала целиком Эпилог. Потом я несколько раз слышала чтение самой Ахматовой. Однако «Реквием» и сегодня звучит во мне голосом Лидии Корнеевны. Она же 20 мая 62-го года привела меня к Ахматовой по делу. Анна Андреевна дружила с Эммой Герштейн и высоко ценила ее работы. Она пригласила меня как секретаря секции критики — Союз писателей должен вступиться за грубо, незаслуженно оскорбленную исследовательницу.
Продолжая использовать сайт, вы соглашаетесь с этим. И другие места бывают тоже. Глава 2. Статья 29 Пункт 4: Права и свободы человека и гражданина.