В книге представлены наиболее известные произведения классика английской и мировой литературы Джорджа Бернарда Шоу. Никогда не понимала зачем целый день повторять одни и те же новости, оказывается, что аудитория сильно меняется в течение дня и перетекает. После начала 2000-ных крупных исследований и измерений в теории не проводилось. скачать бесплатно все книги автора. Книги 1—25 из 31.
Бернард Шоу. Новеллы
Бесплатно скачать книги Бернард Шоу в форматах fb2, epub можно у нас на сайте. Бернард Шоу верил в гениальность каждого человека, в способности любого человека создавать что-то прекрасное, ценное, нужное. Джордж Бернард Шоу — британский (ирландский и английский) писатель, романист, драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе.
Джордж Бернард Шоу
Бернард же остался вместе с отцом, чтобы продолжить работать в конторе. Однако через 4 года он все же уехал к матери и сёстрам в Лондон. Там будущий автор посвятил себя поиску работу и самообразованию. Ему надо было восполнить много пробелов еще со школьных лет. Проблемы общества и политики живо интересовали ирландца. В 1884 году Бернард вступил в Фабианское общество. В нём считали что социализм — единственно возможный вариант развития для Великобритании, однако прийти к нему стране было необходимо постепенно и только мирным путём.
Шоу нашел работу внештатником в столичной газете. Потом он трудился музыкальным критиком в журнале London World, а также вел колонку в The Saturday Review. В свободное время журналист начал писать первые романы. С 1879 по 1883 год им были созданы пять рукописей, но первую из них опубликовали лишь в 1886-ом. Когда Бернард был молод, в театрах ставили либо пьесы Шекспира, либо малозначимые мелодрамы и комедии. Именно поэтому творчество Генрика Ибсена стало для будущего драматурга откровением.
Первой попыткой достичь уровня кумира стала пьеса «Дом вдовца». С неё же началась новая эра европейской драмы, в которой главное — конфликт между героями, а не их действия. Пьеса «Пигмалион» — вершина творчества писателя.
Он и сравнивал себя только с Шекспиром. Главными чертами таланта Бернарда Шоу стали наблюдательность, парадоксальность, страстность. В пьесах и предисловиях, в романах, рассказах, статьях и письмах он больше полувека ставил своим читателям диагнозы, давал советы, прописывал рецепты.
Шоу принял медаль, но деньги попросил потратить на создание фонда для переводчиков шведской литературы. Шарлотту Пейн-Таунзенд, свою единственную любимую супругу, Бернард встретил в Фабианском обществе. Девушка была наследницей огромного состояния. Однако автор был действительно влюблён в Шарлотту, а не в ее деньги. Они поженились 1898 году и прожили 45 лет вместе, до самой её кончины. Супруги Шоу прожили большую часть совместной жизни в уютном доме в Хартфордшире. Детей у них не было. Не всё, конечно, было гладко в их браке. Ходили слухи, что у писателя была связь с актрисой Стеллой Патрик Кэмпбелл. Якобы для любовницы он и придумал прелестную цветочницу из «Пигмалиона». Драматург был одним из первых приверженцев вегетарианства той эпохи. Секретом своего долголетия он назвал именно отказ от мяса. Врачи донимали его нескончаемыми советами о необходимости его присутствия в рационе. Но всем им назло автор прекрасно дожил до 94 лет без всяких стейков и котлет. Последние месяцы жизни Бернард был прикован к постели всё в том же домике в Хартфордшире. Он умер 2 ноября 1950 года.
В своих пьесах Шоу совершенно порывает с чопорной пуританской моралью, всё ещё свойственной значительной части зажиточных кругов английского общества. Он называет вещи их настоящими именами, считает возможным изображать любое житейское явление и до известной степени является последователем натурализма. Когда опыт и популярность Шоу возросла, его пьесы стали менее сосредоточены на реформах, которые он отстаивал, но их развлекательная роль не уменьшалась. Такие работы, как «Цезарь и Клеопатра» 1898 , «Человек и сверхчеловек» 1903 , «Майор Барбара» 1905 и «Врач перед дилеммой» 1906 , показывают зрелые взгляды автора, которому было уже 50 лет.
В 1930 году, 29 сентября, Джордж Бернард Шоу отказался принять титул пэра.
Книги в эксклюзивном переплете станут украшением интерьера или займут достойное место на полке фамильной библиотеки. Вам не придется оборачивать бумагой дорогое издание, ведь трехсторонний золотой обрез убережет его от повреждений. Крепкий корешок с окатанным ручным способом бинтами предотвратит выпадение страниц, а золоченое тиснение не потускнеет и не сотрется с годами. Книги изготавливаются с любовью и только из самых качественных материалов. Книга Эксклюзивная книга Джордж Бернард Шоу Избранные произведения произведена на оборудовании мастерской family-book, с использованием лучшей настоящей кожи.
Тиснение: Тиснение золоченое и блинтовое, а на корешке, окатанны ручным способом, бинты. Обрез трехсторонний, золотой, который спасает подарочную книгу от повреждений.
Отсутствие соответствующего образования она компенсировала невероятной искренностью и своим природным даром чувствовать роль и настроение зрителей, сидящих в зале. Стелла работала с полной самоотдачей, а заодно воспитывала в себе характер и внутреннюю силу. В то время спорить с актрисой решились бы немногие коллеги. Режиссёры хватались за голову, потому что Стелла Патрик Кэмпбелл играла так, как чувствовала сама, а режиссёрское видение её совершенно не волновало. С начала работы в профессиональном театре прошло всего два года, а Стелла уже была одной из самых модных и известных английских актрис. Её манера игры привлекала зрителя, правда, блистала она лишь в современных пьесах, в классических произведениях она казалась слишком экстравагантной и даже слегка чужой. Бернард Шоу. Даже когда остальные критики высказывались об игре миссис Пат, как звали её в Лондоне, не слишком лицеприятно, Бернард Шоу писал о надрыве чувств, которые удивительным образом удаётся ей играть, о тех страстях, что она доносит до зрителя, и о её яркой индивидуальности.
В целом Шоу признавал Кэмпбелл гениальной актрисой. У него и до этого случались романы с актрисами, однако Стелла заняла в сердце Бернарда Шоу особенное место. При этом сама она по-прежнему хранила верность своему легкомысленному Патрику. Он вернулся в 1894 году и преспокойно жил за счёт своей талантливой и знаменитой к тому времени жены. В 1900 году супруг актрисы погиб, а между Стеллой и Бернардом Шоу возникло довольно сильное влечение. Он стремился к ней, она откровенно поддразнивала его. Он старался соблюдать какие-то нормы приличия и вовремя приходить домой, она же всячески задерживала его, посмеиваясь над нежеланием огорчать жену. Иногда дело доходило до серьёзных перепалок с лёгким рукоприкладством. Стелла умело разжигала его страсть, он же с иронией писал о своём увлечении актрисой, но бороться с ним даже не пытался. У неё был совершенно несносный характер, режиссёры хватались за голову, если им доводилось работать с непокорной миссис Пат.
Не забудьте: я больше не закрывала глаз ни на минуту; я бодрствовала так же, как и сейчас. Я думала о множестве разных вещей; опера продолжала звучать в моих ушах; помню, мне пришло в голову, что, если бы Дон-Жуан встретился мне, я смогла бы понять его лучше, чем другие женщины, и из нас получилась бы хорошая пара. Во всяком случае, я не сомневалась, что он не обманул бы меня так же легко, как обманывал их, в особенности если он был похож на француза с тремоло. Однако в жизни Дон-Жуан мог быть совершенно иным, ибо я знала по опыту, что люди, которыми много восхищаются, часто неспособны устоять против лести или настойчивости, отчего то и дело оказываются втянутыми в любовную интригу с теми, кого они с радостью оставили бы в покое, если бы их самих тоже оставили в покое. Дойдя до этого в своих мыслях, я обернулась — не знаю, почему, во всяком случае, у меня не было ни малейшего подозрения, что я могу увидеть в купе кого-то или что-то неожиданное, — и оказалось, что прямо против меня сидит джентльмен, закутанный в плащ из прелестной тонкой ярко-красной с коричневым ткани, который очень изящно облегал его и к тому же, насколько я могла судить, был из тех, которым нет износа.
На нем была великолепная шляпа из превосходного черного фетра, круглая, с большими полями. Сапоги, доходившие до колен, были сделаны из мягкой лайки цвета спелого терновника; я никогда не видела ничего подобного, кроме туфель, которые купила однажды в Париже за сорок франков и которые были мягкими, как кожа ребенка. И чтобы завершить его портрет, надо упомянуть шпагу с золотым эфесом без всяких украшений, но такой формы, что нельзя было без восхищения смотреть на это сокровище. Трудно сказать, почему я заметила все это, еще не задумавшись о том, как он попал сюда; но это было именно так. Возможно, конечно, что он возвращался с костюмированного бала и вошел в купе, когда поезд встал, отъехав от станции.
Но вот я осмелилась искоса бросить взгляд на его лицо — надо ли говорить, что опытная молодая женщина не станет сразу же пристально смотреть прямо в глаза мужчине, оказавшись наедине с ним в купе, — и всякая мысль о костюмированном бале в сочетании с ним отпала, как глупая нелепость. Это было твердое, спокойное, благородное лицо; глаза смотрели поверх моей головы в пространство. Я почувствовала себя маленькой и жалкой, хотя и вспомнила со смиренной благодарностью, что выгляжу на редкость одухотворенно. Затем мне пришло в голову, что это абсурд: ведь он был только мужчина. Едва эта, мысль пробудила худшие стороны моей натуры, как меня охватил внезапный ужас и я уже была готова броситься к сонетке, но тут он, слегка нахмурившись, словно я его обеспокоила, впервые показал, что замечает мое присутствие.
Я всего лишь то, что вы пазываете привидением, и у меня нет ни малейшего намерения докучать вам. Мой язык прилип к гортани. Мне пришло в голову, что, если я не преодолею охвативший меня ужас, мои волосы поседеют, а хуже этого я ничего не могла себе представить. Я приложила сложенный веер к его рукаву. Веер прошел сквозь него так, как будто руки не было, и я вскрикнула, словно это был нож, пронзивший мое тело.
Мой спутник брезгливо поморщился и сказал уничтожающе: — Так как мое присутствие беспокоит вас, мне лучше перейти в другой вагон. И, вероятно, он тотчас исчез бы, но тут я пролепетала чуть не со слезами, пытаясь схватить его за край неосязаемого плаща: — О нет, пожалуйста, не уходите! Теперь, после того как я увидела вас, я не отважусь остаться здесь одна. Нельзя сказать, чтобы он улыбнулся, по его лицо смягчилось, и он поглядел на меня с жалостью и в то же время с интересом. Еще не изобретен микроскоп, в который можно разглядеть столь ничтожно малое существо, каким я почувствовала себя тогда.
Затем, чтобы переменить тему, так как он пропустил мое извинение мимо ушей, я добавила: — Но так странно, что вам приходится пользоваться поездом. Но чопорность ему как будто не претила. Он ответил вполне любезно: — Да, я настроен именно так. Я могу передвигаться с места на место — проецировать себя, как вы выразились. Но поезд избавляет меня от хлопот.
Я поняла, как глупо с моей стороны было не сообразить этого. Он снова нахмурился и слегка тряхнул плащом. Потом сказал строго: — Я готов ответить на ваши вопросы и помочь вам, насколько хватит моих способностей и осведомленности. Но должен сказать вам, что мне скучны извинения, оправдания, раскаяния и ненужные объяснения. Будьте любезны запомнить, что вы ничем не можете обидеть, оскорбить или разочаровать меня.
Если вы глупы или неискренни, мой разговор с вами будет бесполезен, только и всего. Оправившись после этого выговора, я рискнула спросить: — Должна ли я задавать вам вопросы? По традиции надо расспрашивать прмви… людей с… леди и джентльменов с того света. Я почувствовала, что краснею, но не посмела оправдываться. В то же время, поскольку правом на знание обладают все, ни одно привидение, если это не вор и не скряга по натуре, не откажет в ответе спрашивающему.
Но не ждите, чтобы мы сами начали пустой разговор. У меня было множество вопросов, если бы только я могла их вспомнить. Правда, те, которые приходят мне в голову, кажутся слишком личными и бестактными. Он был так восхитительно терпелив в своем презрении ко мне, что я сдалась. Кроме того, я была на четыре года старше, чем он думал.
Конечно, если эта тема не будет для вас тягостна. Если же… Он не стал ждать окончания моих нелепых извинений. Я был испанским дворянином и значительно превосходил в духовном развитии большинство своих современников — мстительных, суеверных, жестоких, обжорливых, ревностно приверженных традициям своего сословия, грубых и глупых в любви, неискренних и трусливых. Они считали меня чудаком, легкомысленным человеком без твердых моральных устоев. Я ахнула, пораженная его удивительным красноречием.
Но это меня очень мало беспокоило. У меня были деньги, здоровье и полная свобода. Больше всего я любил книги, путешествия и приключения. В юности и в первые годы зрелости благодаря своему равнодушию к общепринятым мнениям и насмешливой манере вести беседу я приобрел среди строгих блюстителей нравственности репутацию атеиста и распутника, хотя на самом деле я был просто начитанным и немного романтичным вольнодумцем. Изредка женщина поражала мое юное воображение, и я долго поклонялся ей на расстоянии, никогда не осмеливаясь искать знакомства с нею.
Если случайно мы оказывались в одном обществе, я бывал слишком робок, слишком простодушен, слишком рыцарственно почтителен, чтобы воспользоваться тем, что, несомненно, было самым откровенным поощрением, и в конце концов награда доставалась более опытному поклоннику без единого слова протеста с моей стороны. Наконец одна знатная вдова, в доме которой я иногда появлялся и о чувствах которой ко мне не догадывался вовсе, доведенная до отчаяния моей тупостью, бросилась мне в объятия и призналась в своей страсти. Это было так неожиданно при моей неопытности и так польстило моему самолюбию, а сама она страдала столь очаровательно, что я был покорен. Я не мог решиться на такую грубость, как отказ; более того, около месяца я без угрызений совести наслаждался теми радостями, которые она дарила мне, и искал ее общества всякий раз, когда у меня в виду не было ничего другого. Это была моя первая любовная интрига; но хотя у вдовы почти два года не было оснований подозревать меня в неверности, романтичность, которой она окружала нашу связь и без которой не могла жить, стала казаться мне скучной, бессмысленной, надуманной и фальшивой, за исключением тех редких моментов, когда сила любви делала ее прекрасной душой и телом.
К несчастью, едва мои иллюзии, робость и мальчишеский интерес к женщинам исчезли, как я стал для пих неотразим. Вначале это меня забавляло, но вскоре превратилось в источник неприятностей. Я сделался причиной неистовой ревности; несмотря на весь мой такт, у меня не осталось ни одного женатого друга, с которым я рано или поздно не оказывался на волосок от дуэли без всяких к тому оснований. Мой слуга развлекался, составляя список покоренных мною женщип и даже не подозревая, что я никогда не пользовался плодами таких побед и — более того — что предпочтение, которое я выказывал молодым и незамужним своим поклонницам и над которым он подшучивал, насколько осмеливался, было вызвано тем, что их невинность и застенчивость защищали меня от прямых атак, предпринимавшихся без малейшего стеснения многими матронами, как только они замечали мое полное к ним безразличие. Неоднократно, чтобы выпутаться из неприятного положения, мне приходилось покидать очередной город, что, впрочем, было легко, ибо я привык путешествовать, но что вместе с тем, боюсь, создало мне сомнительную репутацию бродяги.
С течением времени обо мне начали распространяться слухи, источником которых были глупые выдумки моего слуги, и, наконец, я прославился как неисправимый распутник, после чего стал еще притягательней для женщины, которой я страшился больше всего. Такая репутация растет, как снежный ком. Светские сплетни были полны самых невероятных историй обо мне. Моя семья порвала со мной, и у меня оставалось достаточно испанской надменности, чтобы презреть все попытки к примирению. Вскоре после этого я оказался вне закона.
С одним из моих друзей была обручена глубоко набожная девица, дочь командора Севильи. Находясь под впечатлением того, что обо мне рассказывали, она питала ко мне крайнее отвращение, но мой друг, щадя мои чувства, скрывал это от меня. К несчастью, однажды я подумал, что мне следовало бы познакомиться с его будущей женой. И вот, памятуя о том, что род командора находился в свойстве с моим родом, я отважился нанести ей визит. Был поздний вечер, и, когда меня провели к ней, она в полумраке гостиной приняла меня за моего друга и заключила в объятия.
Мои протесты вывели ее из заблуждения, но вместо того, чтобы извиниться за свою ошибку, о которой сам я догадался только впоследствии, она подняла крик и, когда прибежал ее отец с обнаженной шпагой, заявила, что я нанес ей оскорбление. Командор, не ожидая моих объяснений, сделал решительный выпад, явно намереваясь заколоть меня, и ему, несомненно, удалось бы это, если бы я, защищаясь, не проткнул его насквозь. Впоследствии он признал, что был неправ, и теперь мы с ним друзья, особенно потому, что я не посягнул на лавры более искусного фехтовальщика, чем он, но без спора согласился, что роковой удар нанес ему в темноте и случайно. Чтобы не забегать вперед, скажу, что он умер меньше чем через пять минут после того, как я поразил его, и нам — моему слуге и мне — пришлось спасаться бегством, чтобы с нами не расправились его домочадцы. К моему несчастью, дочь командора была слишком добродетельна и мстительна даже для испанки-католички.
Когда совет города Севильи воздвиг прекрасную конную статую в память о ее отце, она несколькими умело преподнесенными подарками добилась постановления, чтобы на одной из плит пьедестала была высечена надпись, гласящая, что командор молит небо покарать своего убийцу. Она принялась гонять меня с места на место, вынуждая судебных чиновников то и дело обращаться ко мне с просьбами покинуть подведомственные им области, дабы общественное мнение ее стараниями не заставило их выполнить свой долг и арестовать меня, невзирая на мое высокое положение. Кроме того, она отказалась выйти замуж за моего друга, пока я не отвечу за свое преступление, как она это называла. Бедный Оттавио, человек мягкий и рассудительный, отнюдь не был огорчен, избавившись от вспыльчивого и деспотичного тестя, и прекрасно знал, что в случившемся она виновата не меньше меня. Поэтому при ней он клялся всеми святыми не вкладывать шпагу в ножны, пока не обагрит ее кровью моего сердца, а сам тайно сообщал мне.
Наконец моя нелепая репутация, мои поклонницы и мои севильские преследователи так мне надоели, что я решил сразу со всем этим покончить, став добропорядочным женатым человеком. Надеясь, что в Старой Кастилии жешцнны не столь неприлично влюбчивы, как в Андалузии, я поехал в Бургос и там завязал знакомство с молодой особой, которая заканчивала свое образование в монастыре. Когда я убедился, что она вполне порядочная девушка, не влюбленная ни в меня и ни в кого другого, я женился на ней. Моей целью было не счастье, а спокойствие и возможность иметь досуг для занятий. Но едва она догадалась—инстинктивно, я полагаю, — что я женился не по любви и что я не очень высокого мнения о ее умственных способностях, как стала безумно ревнивой.
Только те, кого постоянно выслеживает ревнивая жена или муж, знают, как невыносим такой шпионаж. Я терпел это, не говоря ни слова, и ей, разумеется, ничего не удалось обнаружить. Тогда она начала терзать себя, наводя справки через друзей, имевших корреспондентов в Севилье; от их сообщений ее ревность возросла до совсем уж невероятной степени, и я был вынужден поверить, что я действительно ее убиваю, как она это постоянно твердила. Однажды, отбросив сдержанность, которую мое присутствие обычно накладывало на нее, она потребовала, чтобы я либо сознался в своей неверности, либо доказал ей свою любовь, иначе она умрет. Но мне не в чем было сознаваться, а что касается моей любви к ней, то лишь крайнее нежелание оскорблять кого бы то ни было давало мне силы скрывать, как она к этому времени мне надоела.
Оставалось только бежать, иного выхода не было. За некоторое время до этого я отослал своего слугу, чтобы угодить Эльвире, так как ей казалось, будто он носит письма от меня к моим воображаемым любовницам; но он по-прежнему находился у меня на жалованье и был всегда готов продолжать наши странствия, особенно с тех пор, как сам чуть не женился в результате какой-то глупой интрижки. Получив мое письмо, он явился к нам в дом, внушил моей жене подозрение, что у меня после обеда назначено свидание в соборе, и, пока она подкарауливала меня там, уложил пистолеты и смоиу белья и еще засветло присоединился ко мне на дороге в Севилью. От Бургоса до Севильи по прямой сто испанских лиг, и, поскольку в те дни не было железных дорог, я полагал, что моя жена не последует за мной так далеко, даже если и угадает, куда я поехал. Когда я повернул коня на юг, Бургос показался мне мрачным застенком, логовом ханжей, каким он и был в действительности, а Севилья — сказочной страной.
Мы благополучно добрались до нее, но вскоре я заметил, что удача больше не сопутствует мне. Через несколько дней после нашего прибытия я увидел на улице даму, которая была чем-то расстроена. Я подошел к ней, чтобы предложить помощь, и узнал свою жену. Она потребовала объяснений, но я ничего не мог ответить, понимая, какой грубой и непостижимой должна показаться ей правда. В отчаянии я пробормотал, что Лепорелло ей все расскажет, а сам ускользнул, едва он заговорил с ней.
Как только я скрылся, этот мошенник, опасаясь, что в случае нашего примирения ему придется вернуться со мной в Бургос, показал ей составленный им когда-то список моих побед — там значились тысяча и три женщины в одной Испании и множество в других странах, где я никогда не бывал. Эльвира, которая считала ложью всякую правду обо мне, отнеслась к этой немыслимой цифре — тысяча и три — с полным доверием. Среди прочих в этом списке стояли имена шести женщин, которые были страстно влюблены в меня, и еще пятнадцати, которым я сделал два-три комплимента. Все остальное было выдумкой, причем многие имена слуга списал из конторских книг своего отца, владельца винной лавки. Сделав все возможное, чтобы окончательно рассорить меня с моей женой, Лепорелло попросту удрал от нее.
Я же удалился в свой загородный дом и попытался развлечься в обществе крестьян. Их простота сначала занимала меня, но вскоре стала действовать удручающе. К тому же невезение продолжало меня преследовать. Однажды, прогуливаясь по выгону, я столкнулся лицом к лицу с дочерью командора, все еще одетой в глубокий траур, который был ей совсем не к лицу, и с бедным Оттавио, шедшим за ней по пятам. К счастью, при дневном свете она меня не узнала, и я мог бы пройти мимо, сказав несколько вежливых фраз и незаметно обменявшись знаками с Оттавио, но тут неизвестно откуда появилась моя жена и в бешенстве принялась осыпать меня бранью.
Если бы она хоть немного владела собой, она первым же словом выдала бы меня невесте Оттавио донне Анне. Но она совсем обезумела, о чем я заявил вслух; тогда она бросилась бежать, что-то громко выкрикивая, а я последовал за ней. Скрывшись таким образом от Анны и понимая, что я ничем не в силах помочь Эльвире, я поспешил домой. В тот вечер по случаю свадьбы двух моих арендаторов я пригласил к себе на танцы знакомых крестьян, которые от души веселились на моих коврах, пользуясь моей мебелью и моим винным погребом. Если бы не это обстоятельство, я бы тотчас уехал.
Теперь же я решил уехать на другой день рано утром. А пока надо было переодеться и полюбезнее принять моих гостей. Когда их первое смущение улеглось, они повели себя довольно шумно и буйно, но скоро мое внимание отвлекло появление трех масок, в которых я сразу узнал мою жену, Анну и Оттавио. Разумеется, я притворился, что они мне незнакомы, приветствовал их и продолжал танцы. Спустя некоторое время Оттавио ухитрился передать мне записку, сообщая, что Анна внезапно вспомнила мой голос, отыскала Эльвиру и рассказала ей о своих обидах.
Они сразу же подружились и настояли на том, чтобы пойти ко мне в масках и обличить меня в присутствии гостей. Оттавио не удалось отговорить их, и он мог предложить только одно: если я попробую бежать, он преградит мне путь со шпагой в руке, но постарается подыграть мне в той мере, в какой сможет это сделать под бдительным оком Анны. К этому времени мое терпение истощилось. Я приказал Лепорелло зарядить пистолеты и держать их наготове. Затем я присоединился к танцующим, пригласив невесту, хотя до сих пор предпочитал держаться от нее подальше, так как жених был склонен к ревности, а она явно поддавалась роковому очарованию, которое помимо воли исходило от меня.
Я попробовал пройтись с ней в менуэте, но из этого ничего не получилось. Тогда мы попытались вальсировать. Но и это оказалось не по силам сельской красотке. Зато когда заиграли контрданс, она принялась плясать с таким пылом, что мне скоро пришлось найти ей кресло в одной из соседних комнат. Я заметил, что две прекрасные маски с большим волнением следили за нашим уходом.
Тогда я повернулся к девушке и, впервые заговорив с ней en grand seigneur, [9] приказал ей беспрекословно выполнять все, чего от нее потребуют. Затем я подошел к двери, закрыл ее и стал ждать. Вскоре вбежал Лепорелло и начал умолять меня ради всего святого подумать о том, что я делаю, — гости уже начали перешептываться. Я велел ему дать девушке денег в награду за ее послушание. Он повиновался, и я сказал ей повелительным тоном: «Теперь вопи, как сто чертей».
Она медлила, но Лепорелло, видя, что я не шучу, ущипнул ее за руку, и она завопила не как сто, а как тысяча чертей. В следующую минуту дверь рухнула под напором жениха и его друзей, и мы все беспорядочной толпой устремились назад в зал. Если бы не Оттавио, который, взяв на себя руководство событиями, размахивал шпагой и читал мне нравоучения, они могли бы набраться смелости и напасть на меня. Я сказал ему, что если девушку кто и обидел, так это Лепорелло. Тут разразилась такая буря угроз и обвинений, что я на миг растерялся.
Потом, вне себя от гнева, я бросился на них и, конечно, наделал бы бед, если бы Оттавио не продолжал упрямо преграждать мне дорогу. Наконец Лепорелло вытащил пистолеты, мы кинулись к двери, и он пустился бежать сломя голову. После некоторого колебания я последовал за ним; мы взяли лошадей на ближайшей почтовой станции и благополучно прибыли в Севилью. Некоторое время затем я жил спокойно. Однажды вечером моя жена увидела меня из окна, но я отделался от нее несколькими любезностями, а йотом закутал Лепорелло в свой плащ и послал его к ней вместо себя.
Будучи, подобно большинству ревнивых женщин, слишком эгоистичной, чтобы заподозрить, что она мне просто неприятна, она распространила слух, что я отправил ее с Лепорелло, желая в ее отсутствие поухаживать за служанкой, — утверждение, для которого не было никаких оснований, но которому почти все поверили. Теперь я подхожу к странному происшествию, которое привело к мдей смерти. В тот же самый вечер Лепорелло, убежав от Эльвиры, встретился со мной на площади возле статуи командора, о которой я уже говорил в связи с надписью и муниципальным советом. Во время нашей беседы я случайно засмеялся. К моему изумлению, командор, или, вернее, статуя командора, тотчас выразил недовольство столь неприличным нарушением спокойствия.
Лепорелло, отчетливо слышавший слова статуи, пришел в такой ужас, что, возмущенный его трусостью, я наконец заставил его подойти к пьедесталу и прочесть надпись, — так я часто направлял пугливую лошадь к предмету, вызывавшему у нее страх. Но надпись не успокоила бедного малого, и, когда я, желая свести дело к шутке, потребовал, чтобы он пригласил статую домой поужинать с нами, он принялся убеждать меня, что истукан в самом деле кивнул в знак согласия. Во мне проснулось любопытство. Внимательно глядя на статую, я медленно и отчетливо спросил ее, придет ли она на ужин. Статуя ответила «да» странным, каменным голосом, но не поблагодарила за приглашение, что удивило меня еще больше, так как командор, человек старых традиций, всегда был щепетилен до мелочей в вопросах этикета.
Я решил было, что заболеваю или схожу с ума; но потом, поскольку Лепорелло тоже слышал голос — подумал, что сплю и все это мне снится. Я находил только два правдоподобных объяснения случившемуся. Мы ничего не ели с самого утра, и, возможно, от голода у нас начались галлюцинации, которыми мы заразили друг друга. А может быть, кто-то просто подшутил над нами. Я решил проверить это, вернувшись сюда на следующий день и тщательно осмотрев место.
Пока же мы поспешили домой и набросились на ужин. Вскоре, к большому моему огорчению, в столовую ворвалась моя жена и вместо обычных упреков стала бессвязно призывать меня изменить образ жизни. Сначала я отвечал ей ласково, затем начал посмеиваться над ее истерическими страхами, желая успокоить. В конце концов, вне себя от возмущения, она выбежала из комнаты, но сразу же с воплями кинулась обратно и исчезла в направлении кухни. Лепорелло пошел посмотреть, что ее так напугало, и тут же вернулся, охваченный паническим страхом.
Он, задыхаясь, пробормотал что-то о статуе и попытался запереть дверь. Затем раздался громкий стук. Я подумал, что дом горит и сторож пришел предупредить нас, — право же, ни один смертный, кроме сторожа, не способен стучать с такой силой. Я открыл дверь и увидел на пороге статую. Нервы мои не выдержали, и я отшатнулся, не произнеся ни слова.
Статуя вошла за мной в комнату. Ее походка от долгого сидения на спине лошади была довольно неуклюжей, а поступь сотрясала дом с такой силой, что казалось, вот-вот пол проломится и статуя рухнет в подвал, — впрочем, я нисколько не был бы огорчен этим, несмотря на солидный счет за ремонт дома. Предлагать статуе сесть не имело смысла: ни один стул в доме не выдержал бы ее тяжести. Не теряя времени, она заговорила, и от звука ее голоса меня бросило в дрожь. Я пригласил ее к ужину, сказала она, и вот она явилась.
Разумеется, я мог только ответить, что я очень рад, и, извинившись за то, что мы сели, не подождав ее, я велел Лепорелло накрыть стол заново, не совсем понимая, как может есть истукан, высеченный из каменной глыбы. Статуя сказала, что не будет беспокоить нас, но сама приглашает меня на ужин, если у меня хватит смелости пойти с ней. Не будь я так испуган, я бы вежливо отказался. Но тут я вызывающе заявил, что готов сделать что угодно и пойти куда угодно. Лепорелло исчез, однако я слышал, как под столом стучат его зубы.
Тогда статуя попросила меня дать ей руку, что я исполнил, по-прежнему пытаясь держаться как герой. Когда ее каменная рука схватила мою, у меня вдруг заломило в висках и в спине, голова закружилась и я почувствовал томительную слабость. Я покрылся испариной, потерял способность координировать свои движения; предметы стали двоиться у меня в глазах, и я пошатнулся, точно страдал локомоторной атаксией. Перед глазами плясали какие-то странные видения. Мне чудилось, что статуя бессмысленно кричит; «Да, да!
Тут статуя ступила на подгнившую доску, и пол не выдержал. Я пролетел вниз около двадцати пяти футов, потом мое тело отделилось от меня и понеслось к центру вселенной. Я вскрикнул и обнаружил, что я мертв и нахожусь в аду. Здесь он впервые сделал паузу. Волосы у меня уже пять минут стояли дыбом.
Я бы дорого дала, чтобы осмелиться закричать или выпрыгнуть из вагона. Но я только спросила, заикаясь, что же представляет собой то место, которое он сейчас упомянул. Вы меня понимаете? Достаточно сказать, что я обнаружил там общество, состоявшее главным образом из людей вульгарных, истеричных, грубых, слабых, никчемных и полных самых лучших намерений — они поддерживали славу этого места, причиняя и себе, и друг другу столько неприятностей, сколько было в их силах. Мне они были скучны и противны; я тоже им не слишком нравился.
Князь Тьмы не джентльмен. Его осведомленность и проницательность поистине удивительны, но он ничем не превосходит тех, кто ее окружает. Он делал вид, будто ему нравится мое общество и беседы со мной; я со своей стороны был вежлив и старался, чтобы он не почувствовал моего превосходства. Тем не менее я понимал, что сердечность наших отношений ему тягостна так же, как и мне. И вот как-то раз один из его приближенных явился ко мне, и, заверив меня в своем уважении, которое якобы не позволяет ему слушать, как за моей спиной меня оскорбляют, сообщил, что Князь публично назвал мое появление здесь ошибкой и пожелал мне отправиться ко всем святым и вкусить небесного блаженства.
Это были очень сильные выражения, и я сразу же пошел к Князю и передал ему то, что слышал. Сначала он ответил весьма грубо — эта манера разговаривать меня всегда раздражала, — что мой осведомитель лжец; когда же я отверг это объяснение, он нехотя извинился и стал убеждать меня, что, во-первых, пожелал мне попасть на небеса только потому, что, по его искреннему убеждению, мне было бы там лучше, хотя сам он и не разделяет моих вкусов, а во-вторых, мое появление в его владениях действительно было ошибкой, ибо командор, которого он назвал старым каменным болваном, ввел их в заблуждение относительно моей персоны и все были обмануты в своих ожиданиях. Я спросил, по какому праву он в таком случае задерживает меня здесь. Он ответил, что вовсе меня не задерживает, и спросил, кто или что препятствует мне отправиться куда я хочу. Я был удивлен и поинтересовался, почему, если в аду действительно царит такая свобода, все черти не отправились на небо.
Смысл его ответа заключался в следующем: черти не уходят на небо по той же причине, по какой ваши соотечественники, играющие на скачках, не слишком часто слушают по понедельникам популярные концерты, хотя они могут так же свободно посещать их, как и вы. Но тут дьявол любезно выразил надежду, что мне небеса придутся по вкусу. Он предупредил меня, что обитатели небес бесчувственны, спесивы и педантичны, а все их разговоры и развлечения невыносимо скучны. Во всяком случае, я могу узнать их поближе и, если они мне не понравятся, вернуться обратно. Он всегда будет рад меня видеть, хотя я и не совсем тог человек, которого он представлял себе но описанию командора.
Он добавил, что с самого начала был против истории со статуей, ибо люди уже выросли из такой чепухи и продолжать заниматься подобными вещами в наше время — значит просто сделать из ада посмешище. Я согласился с ним и откланялся. Он обрадовался моему отбытию, но все же мое доброе мнение значило для него много, и он попросил меня не слишком строго судить их, пребывающих здесь, внизу. У них, разумеется, есть свои недостатки, сказал он, но что ни говори, а настоящую дружбу, чувства и привязанности, здоровый, честный, благотворный юмор и невинную любовь к развлечениям я могу найти только у них. Я откровенно сказал ему, что все-таки возвращаться не намерен и что он слишком умен, чтобы не признать моей правоты.
Ему это польстило, и мы расстались вполне дружески. Его вульгарность меня страшно раздражала, но он и не скрывал ее, и его популярность нельзя считать совсем уж незаслуженной. С тех пор я странствовал больше, чем принято среди тех, кто находится в моем положении. Когда кто-нибудь из нас оказывается в кругу родственных душ, у него возникает почти непреодолимое искушение остаться с ними навсегда. Однако некоторым все еще не удается отыскать такой круг.
И кое-кто из них — например, я сам — не потерял поэтому интереса к земле и время от времени навещает ее. Из-за этого нас считают чудаками; на самом же деле привидения — это безумцы того света, как вы выражаетесь. Для меня это просто любимое занятие, которому, впрочем, я предаюсь не слишком часто. Теперь я ответил на ваши вопросы о том, кто я и больно ли мне было умирать. Вы удовлетворены?
Она вновь надела траур и до сорока с лишним лет стойко оплакивала свои утраты, а потом вышла замуж за шотландца-пресвитериаиина и покинула Испанию. Эльвира, обнаружив, что ее брак со мной закрыл перед ней двери приличного общества, вернулась на время в свой монастырь. Потом она изо всех сил старалась снова выйти замуж, но почему-то не сумела, не знаю почему, ведь она была красивой женщиной. В конце концов ей пришлось зарабатывать на жизнь уроками пения. Деревенская девушка, имя которой я забыл, вскоре прославилась на всю округу как искусная прачка.
Дона-Жуана ди Тенорио до сих пор хорошо помнят. О вас написана величайшая из пьес и величайшая из опер. Я хотел бы посмотреть, как это выглядит на сцене. Но скажите, дают ли они правильное представление о моей личности? Но показано ли в них, что сам я никогда не влюблялся, что я всячески старался напомнить им об их долге и непреклонно противостоял всем их уловкам?
Это объяснено? Скорей наоборот, мне кажется. Как прочно клевета пристает к репутации человека! И я известен и внушаю отвращение как распутник, хотя заслуживаю этого меньше, чем кто-либо другой. Вы очень популярны.
Все были бы ужасно разочарованы, если бы узнали правду. Жены моих друзей, когда я отказывался бежать с ними и даже угрожал рассказать обо всем их мужьям, если они не перестанут преследовать меня, называли меня рыбой и бесчувственным чурбаном. Вероятно, вы с ними согласны? Затем… не знаю, что сделалось со мной, но с другой стороны это был все-таки не обыкновенный мужчина. Я протянула к нему руку и сказала: — Вы были правы: это были не настоящие женщины.
Если бы они уважали себя, они никогда не решились бы соблазнять мужчину, но я… я… я… люблю… — Я остановилась, парализованная удивлением, сверкнувшим в его глазах.
Шекспира, Д. Беньяна, Библией, арабскими сказками «Тысяча и одна ночь». Шоу уже в молодости решил стать писателем, однако его рукописи поначалу не находили издателя.
Писатель занимался самообразованием, посещая читальный зал Британского музея. Впоследствии Шоу работал внештатным корреспондентом, а также музыкальным критиком. Бернард Шоу писал пьесы, рецензии, выступал как уличный оратор.
"Всегда говорите правду — нет ничего смешнее". Юмор и реализм в пьесах Бернарда Шоу
О музыке. Говоря о газетных статьях великого Бернарда Шоу (1856—1950) на музыкальные темы, автор подробной биографии писателя Хескет Пирсон рискует утверждать: «В первый и последний раз за всю историю английской критики человек. Бернард Шоу, читать онлайн все книги писателя. Полный список книг писателя Бернард Шоу на Целлюлозе, подборка книг сгруппирована по сериям (циклам книг). Бернард Шоу. Английские маффины (Кристи, Уайльд, Оруэлл, Вудхаус и другие). Описание. Джордж Бернард Шоу — известный британский (ирландский и английский) писатель, романист, драматург, лауреат Нобелевской премии в области литературы.
Интересные факты и случаи из жизни английского драматурга Джорджа Бернарда Шоу
Нельзя же ввести в бетховенскую симфонию паузу на пять тактов, чтобы успеть обглодать куриное крылышко; точно так же нельзя останавливать оркестр Шекспира для каких-то мизансцен. Чтобы в шекспировском спектакле наступила такая противоестественная вещь, как тишина, нужна, по меньшей мере, траурная процессия или смертельный поединок. Декарт , несомненно, извлекал из жизни больше радостей, чем Казанова. Ньютон создал универсум, который просуществовал 300 лет. Эйнштейн создал ещё один универсум, и я не могу сказать вам, как долго он будет существовать. Мы должны высказывать свои мнения так, чтобы люди, которые иначе повесили бы нас, думали, будто мы шутим. Бетховен оставался невылизанным щенком и тогда, когда превратился в поседевшего медведя. Покойный лорд Брайс, расхваливая Толстого, думал, что оказал ему величайшую честь, назвав его вторым романистом в мире после Джорджа Элиота.
Всю деловую сторону он взвалил на плечи Иуды. Не опера написана в стиле Шекспира, а пьеса написана в стиле итальянской оперы. Подобно Чайльд-Гарольду, который в рядовой момент своей жизни умудряется быть более трагичным, чем рядовой англичанин, который готовится к казни, Чайковский мог ввести роковую дробь барабанов или заставить тромбоны издавать похоронный глас судьбы без всякого повода. Но она поддала ногой этот шар и уже не могла достать его оттуда, куда он катился. Чтобы сделать это, нужен настоящий талант. Это был образцовый провал. Но вершин искусства достигают последние в роде, а не первые.
Почти каждый может что-то начать; трудно закончить начатое — создать нечто такое, что уже нельзя превзойти. Впоследствии Сальери откровенно заявил: « Смерть Моцарта всем нам на руку.
Среди собравшихся профессор фонетики Генри Хиггинс и исследователь индийских наречий полковник Пиккеринг, специально приехавший из Индии, чтобы повидаться с профессором. Неожиданная встреча приводит в восторг обоих. Мужчины начинают оживленный разговор, в который вмешивается невероятно грязная девушка-цветочница. Умоляя джентльменов купить у нее букетик фиалок, она издает такие немыслимые нечленораздельные звуки, что приводит в ужас профессора Хиггинса, рассуждающего о преимуществах своей методики обучения фонетике. Раздосадованный профессор клянется полковнику, что благодаря его урокам эта грязнуля запросто сможет стать продавщицей цветочного магазина, в который сейчас ее не пустят даже на порог. Более того, он клянется, что через три месяца сможет выдать ее за герцогиню на рауте у посланника.
Такие работы, как «Цезарь и Клеопатра» 1898 , «Человек и сверхчеловек» 1903 , «Майор Барбара» 1905 и «Врач перед дилеммой» 1906 , показывают зрелые взгляды автора, которому было уже 50 лет.
До 1910-х Шоу был полностью сформированным драматургом. Новые работы, такие как «Первая пьеса Фанни» 1911 и «Пигмалион» 1912 , были хорошо известны лондонской публике. Пьесы Бернарда Шоу, как и пьесы Оскара Уайльда, включают острый юмор, исключительный для драматургов викторианской эпохи.
Он надеется, что в голосе любимой им женщины сольется гармония всех песен, в ее облике — красота всей любовной лирики, а в душе — эмоции всех драм. Но он любит женщину из плоти и крови, которая энергично предъявляет свои права: для нее история начинается там, где она заканчивается для него.
В политике, как и в любви, Шоу хочет быть анти-романтиком. Остров Кинг Джордж. Антарктика 2020. Фото: Григорий Ярошенко Шоу выступает за сильное правительство; он всегда высоко отзывался о диктатуре Москвы. Но, будучи социалистом, он далек от ортодоксального социализма.
Он, как и Уэллс и это то немногое, что их роднит , категорически отвергает идею классовой борьбы: «Богатые и бедные одинаково отвратительны. Что до меня, я ненавижу бедных и страстно жажду их искоренения. Я немного жалею богатых, но также прилагаю все усилия, чтобы их истребить. Рабочие классы, профессиональные классы, зажиточные классы, руководящие классы — все они омерзительны, что те, что эти. У них вообще нет права на существование».
Несмотря на то, что Шоу — революционер и жаждет изменить существующий социальный порядок, он считает, что одной политической революции будет недостаточно. Бесспорно, человек должен измениться. Такой человек, каким он предстает сегодня, такой человек, какими являемся мы, не может существовать: он разрушает самого себя. Созданные им политические, коммерческие, международные законы предают его; его предает и его наука. Он должен породить Сверхчеловека, приспособленного к социальной жизни, к научной среде, иначе после нескольких войн и смертельных кризисов этот человек уступит место более совершенному биологическому виду.
Шоу верит в созидательную эволюцию, в усилие, свойственное каждому творению, дабы превзойти самое себя. Бог у Шоу находится в процессе создания самого себя. Эволюция — на пути к Божеству. Человек отличается от микроба лишь тем, что опередил его на этом пути. Если человек откажется от усилий, Жизнь пойдет на новый эксперимент.
У нее в запасе бесконечное Время и несчетное число попыток. Театр может существовать только в том случае, если зритель согласится с рядом условностей. Диалоги Шоу совершенно немыслимы в обычной жизни, но театр — это не обычная жизнь. В основе театра лежит религиозный обряд, и люди охотно воспринимают размышления о вечном, которые им предлагает религиозная обрядность. В Англии с 1900 года Шоу проповедовал на самые насущные темы.
Нравы элиты были в ту пору достаточно свободными, но Миф о респектабельности владел лучшими умами. Шоу нанес решающий удар и выиграл битву. Если английская молодежь лишена известного лицемерия, то это заслуга Шоу.
Интересные факты и случаи из жизни английского драматурга Джорджа Бернарда Шоу
Автор биографии делает попытку проникнуть в духовный мир писателя. Библиотека готова принять посетителей со вторника по субботу с 11:00 по 19:00. Выходные дни воскресение и понедельник. При посещении библиотеки необходимо соблюдать социальную дистанцию и быть в средствах индивидуальной защиты маска и перчатки.
За пять лет, с 1879 по 1883 год, им написаны пять романов: «Незрелость», «Неразумный брак», «Любовь среди художников», «Профессия Кэшела Байрона», «Неуживчивый социалист». Но известность пришла к Бернарду Шоу далеко не сразу, хотя, несомненно, он обладал высокой работоспособностью и талантом, занимал активную жизненную позицию. Во многом этому не способствовали его политические взгляды. В предисловии к роману «Незрелость», опубликованному через сорок с лишним лет после его создания, Шоу трижды повторяет, что он «прирожденный коммунист» и что именно этим объясняется его нежелание стать винтиком в машине капиталистического общества. О том, как складывались обстоятельства жизни Бернарда Шоу, прекрасно описано Эмрисом Хьюзом в серии биографий «Жизнь замечательных людей». Автор был хорошо знаком с Бернардом Шоу.
Почти всю книгу писал он в библиотеке Палаты общин. Помощь в этом ему оказывали и в библиотеке Британского музея, и в России его друзья, в том числе Самуил Яковлевич Маршак, встречавшийся с Бернардом Шоу в Ленинграде во время его визита в советскую Россию.
Шоу ничему не научился в школах, которые посещал, но многое почерпнул из книг Ч. Диккенса, У. Шекспира, Д. Беньяна, Библии, арабских сказок Тысяча и одна ночь, а также слушая оперы и оратории, в которых пела мать, и созерцая картины в Ирландской национальной галерее. В пятнадцатилетнем возрасте Шоу устроился клерком в фирму по продаже земельных участков.
Спустя год он стал кассиром и занимал эту должность в течение четырех лет. Не в силах превозмочь отвращение к такой работе, он в двадцатилетнем возрасте уехал в Лондон к матери, которая после развода с мужем зарабатывала на жизнь уроками пения. Шоу уже в молодости решил зарабатывать на жизнь литературным трудом, и хотя рассылаемые статьи возвращались к нему с удручающей регулярностью, он продолжал осаждать редакции. Только одну его статью приняли к печати, заплатив автору пятнадцать шиллингов, — и это было все, что Шоу заработал пером за девять лет. За эти годы он написал пять романов, которые отвергли все английские издательства. В 1884 Шоу вступил в Фабианское общество и вскоре стал одним из самых блестящих его ораторов. Одновременно он совершенствовал свое образование в читальном зале Британского музея, где познакомился с писателем У.
Делайте, что вам угодно, — похоже, говорит Шоу, — но не противьтесь соблазнам, бросайте женщин, если нет выхода, убивайте мужчин, но только ясно отдавайте себе отчет в том, что именно вы делаете, и не пытайтесь доказать, что совершаете нечто иное. Если в пьесах Шоу «сентиментальный» означает «предатель», то реалист в них всегда герой. Но кто тогда реалист среди представителей рода человеческого?
Часто кажется, что они ратуют за сентиментальную любовь, но на самом деле, это одни слова и хитроумные уловки. Цель женщин, о которой те порой сами не догадываются, но всегда к ней стремятся в поисках женского счастья, — это выйти замуж и завести детей. Что может быть естественнее, коль скоро в том далеком делении рода человеческого на два пола главная роль отведена женщине?
Поскольку мужчина ей требуется для осуществления самого насущного творения природы, она захватывает его по естественному праву. И поэтому в любовных делах женщина всегда берет инициативу на себя. Разумеется, в целях собственной защиты мужчины выдумали очень несовершенную романтическую условность: женщина должна ждать, ничего не предпринимая, до тех пор, пока к ней смиренно не обратятся с мольбой.
Это настолько принято по умолчанию, что даже в театре никого не вводит в заблуждение. Дон Жуан у Шоу станет добычей, а не охотником. Он будет защищаться и отбиваться.
В этой борьбе мужчина всегда проигрывает, поскольку наделен излишне живым воображением. Почти все великие артисты — мужчины, и они приучили мужчину, своего собрата, жить в мире иллюзий. Музыкант учит его нежности звуков, художник ласкает его взор, поэт помогает постичь глубину чувств.
Когда Жизненная Сила толкает мужчину испытать любовь, он, как водится, путает это неизведанное чувство с уже знакомыми ему эмоциями. Он надеется, что в любви женщины сумеет обрести всю романтическую прелесть любви поэта. Он надеется, что в голосе любимой им женщины сольется гармония всех песен, в ее облике — красота всей любовной лирики, а в душе — эмоции всех драм.
Но он любит женщину из плоти и крови, которая энергично предъявляет свои права: для нее история начинается там, где она заканчивается для него. В политике, как и в любви, Шоу хочет быть анти-романтиком. Остров Кинг Джордж.
Антарктика 2020. Фото: Григорий Ярошенко Шоу выступает за сильное правительство; он всегда высоко отзывался о диктатуре Москвы. Но, будучи социалистом, он далек от ортодоксального социализма.
Он, как и Уэллс и это то немногое, что их роднит , категорически отвергает идею классовой борьбы: «Богатые и бедные одинаково отвратительны. Что до меня, я ненавижу бедных и страстно жажду их искоренения. Я немного жалею богатых, но также прилагаю все усилия, чтобы их истребить.
Рабочие классы, профессиональные классы, зажиточные классы, руководящие классы — все они омерзительны, что те, что эти. У них вообще нет права на существование». Несмотря на то, что Шоу — революционер и жаждет изменить существующий социальный порядок, он считает, что одной политической революции будет недостаточно.
Shaw Bernard, Shaw George Bernard
- Купить книги в - Магазин научной книги
- Бернард Шоу — биография
- Не нужно «Нобеля»
- Библиография
- Шоу Бернард - слушать аудиокниги автора онлайн
Бернард Шоу — книги
Джордж Бернард Шоу. Бернард Шоу (George Bernard Shaw, 1856-1950). За что Бернард Джордж Шоу получил Нобелевскую премию по литературе за какую книгу или книги. Шоу Джордж Бернард ирландский драматург, философ и прозаик, выдающийся критик своего времени и самый прославленный — после Шекспира — драматург, писавший на английском языке. Никогда не понимала зачем целый день повторять одни и те же новости, оказывается, что аудитория сильно меняется в течение дня и перетекает. После начала 2000-ных крупных исследований и измерений в теории не проводилось. биография, фотографии, список произведений, интервью, статьи, новости, рецензии.
Бернард Шоу «Автобиографические заметки. Статьи. Письма»
Home» Новости» Бернард Шоу. Бесплатная доставка книг автора Шоу Джордж Бернард в магазины сети и другие удобные способы получения заказа. Акции и скидки! Джордж Бернард Шоу. Список книг автора Бернард Шоу, которые можно читать онлайн бесплатно или скачать в формате fb2. библиотека ЛибКинг. Главная > Книги > Топ-10 лучших произведений Бернарда Шоу. Бернард Шоу – один из самых известных ирландских деятелей, драматург и романист.