Книга и театр были двумя главными героями ее жизни с детских лет, а ее управленческие гены идут через поколения, рассказал Борис Любимов.
Авторская программа Владимира Легойды «Парсуна»: Борис Любимов
Длилась более полутора часов. Вместе с критиком, театроведом и ректором знаменитого Щепкинского училища обсуждали развитие сценического искусства в эпоху телевидения и интернета. А ещё — оптимизацию театров и работу на «кассу».
В серии интервью герой картины рассказывает о людях, сформировавших его, и о тех, кого сам он называет своими учителями. В рамках «10 встреч» Любимов также делится размышлениями о литературе , истории, религии, философии и жизни в целом. Документальный фильм станет частью киноцикла о деятелях, чья судьба неразрывно связана с Малым театром, Школой Малого театра и Школой Щепкинского театрального училища.
Для этого нажмите на кнопку «Поделиться» в верхнем правом углу плеера и скопируйте код для вставки. Дополнительное согласование не требуется.
Кстати, тоже очень любопытно, почему именно там. Троице-Сергиева Лавра была открыта только после войны, в 1946 году.
Начиная с 1947 года, отец в течение семи лет снимал дачу ровно посередине между Москвой и Лаврой, потому что ему, с одной стороны, нельзя было отрываться от Москвы надо было продукты привозить, в издательство ездить и так далее , а с другой стороны — Лавра, и каждый вечер всенощная, каждое воскресенье литургия. Пожалуй, мое отношение даже не просто к Церкви, а к монашеству связано с детством и с Лаврой. Больше так я никогда не был связан именно с монашеством. Родители рассказывали о моих первых впечатлениях: меня впервые привезли туда и потом спрашивали: «Что тебе больше всего понравилось? Не было там никакого Якова».
Оказалось, что мне очень понравился диакон. Я этого слова тогда еще не знал, оно мне запомнилось как Яков. С тех пор я «яковов» люблю. Вообще у отца было немало добрых знакомых среди этой части церковного сословия. Он оставил об этом воспоминания.
Я помню одного из почитаемых ныне покойных старцев игумена Савву, труды которого сейчас издаются, он к нам приезжал в Москву на метро «Аэропорт». Это, конечно, была картина, когда в 1960 или в 1961 году открываются двери нашего подъезда, где живут почтенные драматурги — Розов, Арбузов и так далее, и входит не в полном одеянии, но все-таки монашески одетый отец Савва со своими близкими людьми. У лифтерши глаза полезли на лоб, что называется. Кстати, я тогда немного посидел с ними и, каюсь, помчался играть в футбол при всей моей любви к Церкви. Отец Савва спрашивал отца: «Как сын к Церкви относится?
Но у меня было преткновение: я не мог сосредоточиться во время шестопсалмия на всенощной, запинка такая бывает у человека. Отец Савва спрашивает: «Почему? Отец Савва сказал: «Да, ему скучно, а бесам совсем не скучно». Не предполагал я, а он предполагал, что потом это будет один из самых любимых моих моментов в богослужении, и что я некоторое время буду читать шестопсалмие в одном из подмосковных храмов. Вот такие пути.
Иногда вспоминаешь какие-то точки на своей дороге, которые, тебе кажется, — просто какая-то станция, которую ты проехал, а она, оказывается, узловая. И таких узловых станций достаточно много было в моей жизни. Пионером был, комсомольцем — нет — Ведь опасно же в те времена — ребенок, который играет в белогвардейцев. Это даже страшно вообразить. Потом, в церковь ходить — тоже в школе не скажешь.
Была двойная жизнь. Родители об этом разговаривали? Чувствовался этот гнет, атмосфера времени? Я сам везунчик, всё-таки я родился уже после войны. Войну я не застал.
После войны материальное положение у семьи было довольно тяжелое примерно до начала 1950-х годов, когда вышел отцовский перевод «Дон Кихота» и уже пошли какие-то деньги. Но окружение тоже жило так бедно, что ты своей бедности не ощущал. Я знаю, что с первого гонорара за «Дон Кихота», еще с аванса, мне и моей старшей сестре были куплены шубки, я даже помню, как они выглядели. Но я этой бедности и военного лихолетья, как моя сестра, которая родилась в 1941 году, не застал. А гнет, конечно, был.
Я помню такой момент, это, наверное, был январь 1953 года. Мне пять лет, я читать уже научился. Отец меня ориентировал только на русскую и зарубежную классическую литературу. Советскую литературу я почти не читал, кроме детской. Читал несколько басен Михалкова, знал Корнея Чуковского.
Кстати, Корней Иванович как-то приходил туда, в эту нашу тесноту, на площадь Маяковского. Это был первый писатель, к которому я был допущен, в компанию к взрослым. Время было довольно позднее, мне уже полагалось спать, а комнатка у нас одна, никуда не денешься, меня просто за ширмочкой положили. Обстановка, как в «Мальчиках» у Достоевского описано: у штабс-капитана Снегирева дети, теснота, уже не бедность, но не настолько не бедность, чтобы быть воплощенной в квартиру, в обстановку. Есть только книжные полки, кровати и раскладушка для старшей сестры.
Когда Корней Иванович узнал, что за занавесочкой мальчик, он потребовал мальчика к себе. Помню, что он мне читал про «Мауса и Котауса», потом даже отец говорил не то что с некоторой ревностью, но со смехом, что он со мной общался больше, чем с родителями. Видимо, действительно он по-настоящему любил детей, а не показно, как это иногда бывает. Возвращаюсь к январю 1953 года. У нас был тогда такой обычай — утром прибегать в кровать к родителям перед школой.
Я еще тогда был дошкольник, а сестре было одиннадцать лет. Я проснулся, но делаю вид, что сплю. Она прибегает и шепотом говорит, что во сне видела Сталина в гробу. Я тут ужаснулся, во-первых, потому что мне было пять лет, а во-вторых, потому что я был очень открытым и искренним. Вот сейчас, если бы я был открыт, как тогда, я был бы готов для Facebook: всё мог рассказать о себе и о том, что происходит дома.
Поэтому со мной на политические темы не разговаривали. А сестра уже была человеком посвященным. Я думал, что будет некий ужас, а отец шепотом сказал: «Дай-то Бог». Я это услышал и, при всей своей детской непосредственности, затаил. А потом, когда мы пошли с отцом гулять, я на улице заметьте, это уже во мне какой-то разведчик существовал сказал: «Я это слышал».
И отец мне очень коротко и очень логично и доступно не могу это сейчас воспроизвести объяснил, что происходит в стране последние тридцать пять лет. Он сказал: «Я тебя прошу никому об этом не говорить. Ты, конечно, это можешь сделать, но имей в виду, что нас тогда не будет». Когда через два месяца умер Сталин, я очень хорошо помню демонстрации, толпы людей, которые шли к Колонному залу по Тверской улице, а мы с мамой шли в магазин «Грузия». Я понимал, что они идут туда, а я-то нет, и это было уже сознательно.
Еще один разговор, который я помню, тоже касался вроде не меня, но ко мне имел отношение. Когда сестра в 1959-м поступила на первый курс в пединститут, ее стали тянуть в комсомол. Она сказала об этом отцу, и он ответил: «Ты можешь поступать, как ты считаешь нужным, я тебе обязательно буду материально помогать, но если ты вступишь в комсомол, знай, что у тебя отца не будет». Я думаю, что это было сказано из педагогических соображений, конечно, отец всё равно был бы, но, тем не менее, в комсомол она не вступила, как и я. В третьем классе, в 1957 году, вступил.
Что касается пионеров, тут особо и не спрашивали — как ты пошел в школу, так и пошел. Я очень хорошо помню, как я в Красноярске, году в 1985-м, сидел рядом с замечательным писателем и незауряднейшим человеком Виктором Петровичем Астафьевым. Зашла речь об этом, я говорю: «Я никогда в комсомольцах не был». Он говорит: «Батенька, я в пионерах никогда не был. Меня приняли, я сунул в карман галстук, он оттуда висел красной тряпкой», — и я вижу его, астафьевскую, ярость.
О себе я так сказать не могу. Галстук у меня был, но комсомольского значка никогда не было, естественно, и партбилета тоже. Моя Москва: четыре поколения — Расскажите про Москву своего детства. Какой она была? Какие места вы помните лучше других?
В 1955 году мы поехали смотреть место, где этот дом будет. Я в ту сторону Москву знал до метро «Белорусская», мы туда ходили с мамой, там был магазин «Пионер», покупали мне какие-то спортивные вещи, игрушки, солдатиков. Еще я очень любил постоять у Белорусского вокзала, сверху посмотреть, как идут поезда. И все, дальше Москва заканчивается. Один раз я был у своего дальнего родственника, который жил около метро «Динамо».
Но за «Динамо» Москвы точно нет. Когда мы сели в троллейбус и поехали к метро «Аэропорт», меня охватил ужас, это была ссылка. Кроме того, для меня всегда были очень важны старые дома, особенно с момента, когда я стал играть в «Белую гвардию». Я думаю, что в те годы потом-то уже мироощущение расширялось я был главным реакционером, консерватором и монархистом-романтиком на земле. Притом этот мой монархизм абсолютно не был связан ни с династией Романовых, ни конкретно с последней царской семьей, которой я очень сострадал.
Я сейчас вспоминаю, что эта моя игра заканчивалась, когда мы с Алексеем Турбиным побеждали и захватывали Москву. Всё-таки думать, что государь жив, можно было в 1918 году, кому-то можно было думать так и в 1924-м, и в 1925-м, когда писалась «Белая гвардия», а в 1953-54-м, даже когда ты играешь, всё-таки должны быть какие-то правдоподобия чувств в предполагаемых обстоятельствах, как сказали бы Пушкин и Станиславский. Вот этого у меня совершенно не было. Очевидно, Иван Александрович Ильин назвал бы меня непредрешенцем. Мы с Алексеем Турбиным победили, мы сделали свое дело, а какая дальше будет власть — это, ребята, решайте сами: вот примерно так можно было бы мое детское мироощущение перевести.
Поэтому для меня было очень важно всё, что связано с русской историей. Отец переводил в это время Рабле, Доде, «Госпожу Бовари», у нас дом был окружен западниками по профессии, по знанию языков: редакторами, переводчиками, литературоведами, замечательными знатоками европейской литературы, но надо сказать, что, приходя в дом, они чаще всего говорили о русской литературе, о русской культуре. В Москве я больше всего любил, конечно, центр. Допуск в Кремль был разрешен только после смерти Сталина, туда начались экскурсии, и это было некоторым событием в жизни. Всё, что связано с центром Москвы, для меня почему-то всегда было по правую руку.
Представьте себе, когда-то памятника Маяковскому не было: он был поставлен на моей памяти после юбилея Маяковского в 1954 году, и любимая прогулка была от него по Тверской улице в центр, к Кремлю. Думал ли я, что буду в нем когда-то работать? Вторая линия, которую я очень любил, — это если от Пушкинской площади идешь направо по Тверскому бульвару и попадаешь как раз в дом Ермоловой, и сразу окунаешься в этот мир конца XIX века и начала XX, который мне был дорог. Чуть позднее, с начала 1960-х годов, эта тропинка по Тверскому бульвару еще продлевалась, потому что отец меня познакомил с Еленой Сергеевной Булгаковой, вдовой Михаила Афанасьевича, в такое достаточно благоприятное время, когда уже лед вокруг Булгакова тронулся, в 1955 году две его пьесы были напечатаны, в 1962-м — уже однотомничек, где и «Бег» был напечатан, и «Мольер». Примерно в это время мы и познакомились.
Я с ней, насколько это возможно при разнице в пятьдесят с лишним лет, подружился. Сохранилось ее письмо к моему отцу в год моего поступления в институт с очень лестными словами обо мне, настолько лестными, что даже неловко и публиковать это письмо. Я у нее стал бывать очень часто в этом домике. Одни окна выходили на Никитскую площадь, а другие на тогда еще, конечно, закрытый храм Феодора Студита. Из кухни мы смотрели туда.
Там я в машинописи прочитал все пьесы. И все впервые, кроме «Собачьего сердца», я его тоже читал в те же времена, но не от нее получил. В год моего поступления в институт она, наконец, дала мне прочитать мне уже было семнадцать лет «Мастера и Маргариту». Потом впечатления менялись, становились несколько иными, но тут что-то разверзлось. Так никто не писал.
Я помню, видимо, она увидела что-то у меня на лице, и она дала мне вторую часть с собой, чего она обычно не делала. Я помню, что бежал. Как-то по-булгаковски пошел дождик, я бежал до метро по бульвару, зажав машинопись, думаю, сейчас кто-то нападет, а я буду спасать это… Это уже не детская, юношеская романтика. Слава Богу, никто не напал, я это прочитал дома. Но вот этот уголок Москвы еще добавился.
Конечно, были и знакомые, у которых была квартира в районе Арбата, тех арбатских переулков, поэтому они мне очень дороги. Это, конечно, мука — уничтожение Собачьей площадки, превращение ее в, как ее тогда называли, вставную челюсть — Новый Арбат. Тут просто руками можно развести от утраты дивных особняков. Всё, что сохранилось сейчас на Остоженке, Пречистенке — во славу Божию, там много оказывается вдруг дивных мест. Тогда же всё было дивное место.
Это, я думаю, было бы сейчас заповедной частью Москвы. Конечно, одна из самых горьких потерь уже на моей памяти — это храм Преображения Господня в Сокольниках, потому что это один из храмов, которые мы посещали в конце 1950-х — начале 1960-х годов, мы туда ездили с отцом. Он на моей памяти был уничтожен, там теперь метро. Я знаю, что сейчас есть решение о восстановлении храма, но, видимо, не на том же самом месте. Вот это для меня принципиально, хотелось бы дожить до этого.
Еще один уголок — это Лаврушинский переулок: и потому, что там Третьяковская галерея, и потому, что там был действующий храм на Ордынке и были знакомые в Лаврушинском переулке, даже не считая Пастернака, с которым у отца были хорошие отношения. Тем, что я ношу это имя, отчасти я обязан Борису Леонидовичу, потому что за полтора месяца до моего рождения он читал первые главы «Доктора Живаго» и первые стихи, написанные в 1946 году, у нас дома на площади Маяковского. Были разные идеи насчет моего имени. Одна — я должен был быть назван Михаилом в честь моего деда. А поскольку я родился на Тихона Калужского, отец, как калужский патриот, хотел назвать меня Тихоном, но настоятель храма и духовник моего отца и у меня первая исповедь и причастие были у него отец Александр Скворцов сказал: «Николай Михайлович, Тихонов сейчас нет.
Сейчас все громкие и оручие». А мама предложила, по-моему, после чтения стихов у нас дома: «Давай назовем Борисом». Так я стал Борисом. Позднее, мне кажется, в середине 1950-х годов как-то они меньше общались, поэтому Лаврушинский переулок у меня никак не связан с Борисом Леонидовичем, даже не знаю, в каком подъезде он жил, а снова восстановились отношения более-менее крепкие после истории с «Доктором Живаго» — и потому, что, понятно, отец не выступал против но его особо и не спрашивали , и потому, что он его поддержал и телефонными звонками, и потом, что самое главное, — работой. Первая работа, которая напечатана Пастернаком после всей этой истории, — это перевод «Стойкого принца» в двухтомнике Кальдерона.
Тогда сразу после этой истории власть искала возможности, как, с одной стороны, не дать Пастернаку печататься, а с другой стороны — дать. Перевод — это был вполне возможный вариант. Отец был редактором этого двухтомника. Старый перевод не годился, а новый, он сказал, на уровне «Стойкого принца» может сделать только один человек — Пастернак. Ему сказали, конечно: «Нет, но давайте попробуем».
Позвонили в ЦК, а там, наоборот, очень этому обрадовались — вот, мы перед заграницей скажем: «Кто у нас Пастернака трогает? Отец послал ему поздравительную телеграмму к семидесятилетию, и свое семидесятилетие он, видимо, в разных местах праздновал, но одно из празднований было — Пастернак, Ольга Всеволодовна Ивинская, отец и покойный переводчик Константин Богатырев. Для меня это было тоже одной из таких узловых станций. В одиннадцать лет я всё-таки прочитал «Доктора Живаго», который мне тогда совсем был недоступен, совсем, совершенно эта форма романа меня тогда не тронула. А стихи пленили даже одиннадцатилетнего.
Живьем я видел Бориса Леонидовича один раз и до сих пор себе своей застенчивости простить не могу. Я катался на лыжах по Переделкино, это был март 1959 года, и вдруг мой товарищ, житель Переделкино, сказал: «Вон Пастернак». Мы катались недалеко от его дачи. Была весна, он был в пальто, без шапки, мне кажется, собака у него была. Мне безумно хотелось к нему подъехать и сказать, как я его люблю, как семья моя его любит, и я уверен, что ему бы это очень помогло — потому что это говорит ребенок, потому что он достаточно чувствовал свою изолированность, одиночество.
Оно выражено в одном из последних его стихотворений: «Я пропал, как зверь в загоне», — в это самое время. Но от застенчивости, от стеснительности не подъехал. До сих пор я думаю, что всё-таки оправдание есть, конечно, но застенчивость и стеснительность далеко не всегда являются добродетелью. Иногда это надо преодолевать и говорить человеку то, что ты на самом деле чувствуешь. Даже лауреату Нобелевской премии иногда бывает это важнее, чем дебютанту.
Потом — тоже узловая станция. Родители взяли меня на похороны Пастернака. Я думаю, что я — один из последних свидетелей этих похорон. Потом еще, конечно, точки, связанные с московскими храмами. Первый храм — это храм Воскресения Словущего в Филипповском переулке, где меня крестили, где отец входил в близкий круг настоятеля, был едва ли не председателем так называемой двадцатки.
Мы стояли обычно службу в алтаре. Так что мое детское восприятие, кроме самого раннего детства, — это пребывание в алтаре, где я в свои семь-восемь лет отстаивал всенощную. Справка о крещении Бориса Любимова Опять же всё относительно: в 1990-х годах настоятелем этого храма был старейший тогда по возрасту священник города Москвы отец Василий Серебренников, он скончался в 1996 году в возрасте под девяносто лет. А я помню, как он пришел в этот храм в 1955 году вторым священником, и во время богослужения он запнулся, отец Александр сделал ему какое-то кроткое замечание. Какой же я старый, если я помню одни из первых шагов старейшего священника города Москвы!
Когда мы переехали на «Аэропорт», конечно, «Сокол» был рядом, так что туда тоже ходили. А начиная с 1961 года — это храм Иоанна Предтечи на Пресне. Я помню тогдашнего настоятеля храма, одного из старейших тогда священников Москвы, отца Дмитрия Делекторского, дивного регента Германа Николаевича Агафонникова, ставшего другом моего отца. Туда пришел молодой священник отец Георгий Бреев в 1967 году, в 1972-м мы с ним познакомились. Он с молоденькой матушкой Наталией у нас был дома, а потом мы у них были.
И опять узловая станция. К этому опять же можно относиться как к случайному совпадению, хотя Федор Степун писал, что случай — это атеистический псевдоним чуда. Как я любил яковов диаконов , так отец мой любил регентов, у него было три друга регента: Герман Николаевич Агафонников, Виктор Степанович Комаров тогда старейший регент Москвы и в Киеве гениальный регент Михаил Петрович Гайдай во Владимирском соборе, просто великий дирижер. Так вот, вечером мы были у отца Георгия. Так получилось, что утром я был у одного своего духовного отца, вечером — у другого, а на следующий день я пошел в военкомат и ушел в армию на год.
Вот так, не выстраиваешь себе жизнь, а жизнь тебя выстраивает. Как-то я с дочерью и внуками ездил к отцу Георгию в Крылатское, они исповедовались и причащались. И я подумал: это очень редкий случай. И не только потому, что мы знакомы сорок три года, это не рекорд для книги Гиннеса, хотя не очень много сейчас прихожан, которые могут сказать: «Я сорок три года знаком со своим духовным отцом». Но это четвертое поколение.
Мой отец, я с женой, дочь, внуки — четыре поколения, которые лечатся у врача, или четвертое поколение, которое учится у учительницы в школе, или четвертое поколение, которое учится на кафедре филологии в таком-то институте, или четвертое поколение, которое исповедуется и причащается у одного священника. Для меня это очень важно, потому что я вообще считаю одной из трагедий истории России, и не только XX века, но и всей, — ее прерывность. У Шульгина есть книга «Три столицы» — это же многовато для одной страны. Кто сейчас может сказать: «Я живу в доме, в котором восемьдесят лет назад жили мои родители»? Мы переезжаем из города в город, с улицы на улицу.
Нет той златой ветви, цепи в кольчуге, где одно колечко вяжется на другое. Конечно, так не может быть, чтобы всё всегда передавалось по прямой линии, но когда есть какие-то связующие скрепы, это очень важно. Я, уже находясь в том возрасте, в каком я нахожусь, стоял и умилялся: вот уже четвертое поколение моего рода причащается и исповедуется у одного священника. И это одно для меня из очень важных и немногих свершений в жизни. Что-то должно быть сохранено.
Это может быть книга, которая переходит из поколения в поколение, крестик, который носила твоя бабушка, который потом достанется твоим внукам. У меня есть одна среди многих книг, которые достались мне от отца, очень важная принципиально. К сожалению, не знаю, кого из моих родственников. Ей сто шестьдесят лет, это не самая старая книга в библиотеке. Это богослужение Пасхальной Недели.
На этой книге написано: «Эту книгу мне подарила такая-то, когда я уходил на военную службу». И там потом подпись. Судя по надписи, ничего потом не произошло, потому что, если бы произошло, он бы писал: «Это такая-то, ставшая моей женой». Значит, почему-то не сложилось.
Ректор Щепкинского училища оценил назначение Любимовой главой Минкультуры
Фото: сайт мэра Москвы В одном из столичных кинотеатров 16 мая состоится премьера документального фильма о заместителе художественного руководителя Государственного академического Малого театра Борисе Любимове. Лента продемонстрирует серию встреч-интервью с главным героем, который рассказывает о людей сформировавших его взгляды и кого из них называет своими учителями, в их числе родной отец и по совместительству легендарный советский переводчик Николай Любимов, теоретик театра Павел Марков и многие другие.
Автор: Ревизор. Его ценят за доброжелательность, открытость и энциклопедическую память. Поздравления коллеги разместили на сайте театрального вуза: "Научные работы, монографии и критические статьи Бориса Николаевича вдохновляют на новые исследования театра сегодня его многочисленных и талантливых учеников. Его открытость, замечательное чувство юмора, энциклопедическая память - то, что вызывает неизменный восторг и - к сожалению или к счастью - всему этому очень хочется соответствовать и к этому стремиться, но повторить, конечно, невозможно", - говорится в поздравлении.
Поэтому манипулирование их еще не сложившимся мнением недопустимо. Неравнодушные пользователи сети, обеспокоенные агитацией малолетних, запустили в интернете хештег ДетиВнеПолитики. Так они надеются остановить участившиеся случаи призывов выйти на несанкционированные акции, которые распространяются в популярных социальных сетях — «ВКонтакте», TikTok, Instagram, Facebook, Twitter и YouTube. Для привлечения подростков зачастую используются фейковые аккаунты.
Указанная информация охраняется в соответствии с законодательством РФ и международными соглашениями. Частичное цитирование возможно только при условии гиперссылки на iz. Сайт функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации.
Борис Любимов — последние новости
Документальная кинокартина об историке театра, театроведе, театральном критике и педагоге Борисе Николаевиче Любимове. Ректор Щепкинского театрального училища Борис Любимов прокомментировал в беседе с RT назначение своей дочери, Ольги Любимовой, министром культуры России. Борис Любимов. Назначение Любимовой на пост министра культуры активно обсуждают в сети. В целом публика отнеслась к этой новости положительно. В последний тёплый осенний день в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына прошла премьера фильма «Борис Любимов.
Борис Любимов. Литература и культура в современном обществе
В этом выпуске – ректор Высшего театрального училища имени М. С. Щепкина Борис Любимов. Борис Грифцов был специалистом по французской культуре, искусствоведом, литературоведом и переводчиком, во многом повлиявшим на Николая Любимова. Борис Любимов рассказал студентам о том, в чем, по его мнению, заключается особенность театрального образования.
Малый театр покажет документалку о Борисе Любимове
Фильм начинается со строк школьного сочинения 12-летнего Бориса Любимова про его трудный утренний подъём на учёбу, а затем появляется на экране сам Борис Николаевич — скромный седовласый человек, отметивший 75-летие, и мы уже вовлечены в его личную историю, ведущую нас по волнам памяти. Вместе с героем фильма мы попадаем в Государственный литературный музей на выставку «Художник перевода — Николай Любимов», посвящённую 110-летию его отца. Театральные афиши, книги, фотографии — и нам открывается необычный мир Николая Любимова, который живёт в книгах каждой библиотеки, театра, школы… Удачей фильма можно назвать ту тёплую, искреннюю интонацию, благодаря которой длинный разговор пролетает незаметно и оставляет ощущение, будто бы ты побеседовал с близким человеком. Очень важно, что в неигровом кино появляются картины, способные неплакатным языком говорить о любви к Отечеству через тему любви к семье, русскому искусству, через тему свободы художника и его ответственности… — Красота может спасти мир?
Адрес: Москва, Нижняя Радищевская, д.
Таганская — кольцевая , Дом русского зарубежья Вход свободный. Количество мест ограничено.
Мэр отвечает за уборку города, еще какие-то замы отвечают, наверное, по культуре. А профильный зам у нас не отвечает за эту уборку.
Ну это что за дурь-то такая?! Надо спрашивать с того, кто должен отвечать за уборку города в полной мере».
Позже состоялось личное знакомство с Александром Исаевичем Солженицыным и постановка спектакля «Пир победителей» по одноименной пьесе писателя в Малом театре.
Размышления о жизни и литературе, театре и истории, религии и философии — все это 10 встреч с Борисом Любимовым. Фильм представит режиссер Денис Бродский.
Борис Любимов, Валерий Кипелов и Тамара Синявская получили награды и звания
Луначарского по специальности "Театроведение" курс Павла Маркова , в 1974 году — аспирантуру кафедра истории русского дореволюционного и советского театра. Кандидат искусствоведения 1977. Профессор, художественный руководитель курса. С 2003 по 2007 год он работает директором Государственного центрального Театрального музея им.
Подробнее смотрите в видео.
Потому что я не снимаю про сиськи и пиписьки, я не снимаю сериалы про барабашек, не рассказываю, как лечить натоптыши или как правильно выбрать питьевой йогурт, — признавалась она.
Ольга Любимова с дочерью Варварой Евгений Баранов с дочерью Варварой В свободное время Любимовой нравится заниматься домашними делами: готовить, вместе с мужем смотреть сериалы. Еще она признается, что любит "торчать в фейсбуке". Кстати, в этой социальной сети у нее закрытый профиль, а вот аккаунта в инстаграме у нее, похоже, и вовсе нет. В предшествующие годы было сделано в отрасли очень много. Сейчас много копий мечут в этом направлении, но никогда отрасль не финансировалась так, как в последние семь-восемь лет. Это касается и выставок, и концертных залов, и кинематографа, и театров.
Эту сторону, мне кажется, нужно не ломать, а развивать. Главное, в чем я вижу проблему, — это проблема кадрового резерва, руководителей, скажем, смены театров, руководителей концертных залов и так далее. Как только уходит тот или иной руководитель, сразу возникает проблема, и оказывается, что смена неравносильна. Очень важно искать человеческий материал. Мне кажется, что эта сторона всегда была у нее сильна в характере, и я думаю, что с этим она может и должна справиться. Ольга — внучка великого русского актера Василия Ивановича Качалова.
С детских лет она видела автографы Чехова, Бунина, Блока. С другой стороны, по моей линии ее дед, мой отец — переводчик Николай Любимов, который перевел на русский язык Сервантеса, Рабле, Боккаччо, Пруста, Мопассана, Флобера. Книга и театр были двумя главными героями ее жизни с детских лет. Я думаю, ее управленческие гены идут оттуда, через поколения. Это ответственность перед русской культурой и государственностью... Если она почувствует ответственность и сможет это реализовать по отношению ко всей территории России от Владивостока до Калининграда, от Смоленска и Пскова до Домбая и Баксана, тогда все сложится, — считает он.
Книги: «О сценичности произведений Достоевского» 1981 , «Действо и действие» 1997. Составитель сборника статей «Театральная критика: история и теория» 1989 , к 100-летию со дня рождения П. Маркова «Театр, течения» 1998 и других. Является членом редакционных советов журналов «Новый мир», «Театральная жизнь», «Вестник русского христианского движения», членом жюри литературной премии А. В 2008-2011 годах — Секретарь Союза театральных деятелей России.
СЛОВО. БОРИС ЛЮБИМОВ
сообщил Любимов. Борис Дмитриевич—один из основоположников стрельбы из лука в Бирске и Республике Башкортостан. Сегодня, 30 сентября, в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына состоится премьера документального фильма «Борис Любимов. Борис Любимов не из тех, кто на свой день рождения сбегает из Москвы и прячется подальше от поздравлений.
Папа Министра культуры РФ о том, кто придёт на смену
Медаль имени Михаила Чехова 2023 год [11] Труды и монографии править Автор более 500 научных трудов, статей и монографий. Основные работы посвящены истории русского театра, теории театра; актуальным проблемам современного российского театрального процесса и русского классического репертуара, методологии театроведения, русской литературе, а также истории Русской православной церкви, русской религиозно-философской и общественной мысли. Книги: «О сценичности произведений Достоевского» 1981 , «Действо и действие» 1997.
Позже состоялось личное знакомство с Александром Исаевичем Солженицыным и постановка спектакля «Пир победителей» по одноименной пьесе писателя в Малом театре.
Размышления о жизни и литературе, театре и истории, религии и философии — все это 10 встреч с Борисом Любимовым. Фильм представит режиссер Денис Бродский.
Зеленина, музы плотным кольцом окружили Николая Любимова и его потомков. Фильм начинается со строк школьного сочинения 12-летнего Бориса Любимова про его трудный утренний подъём на учёбу, а затем появляется на экране сам Борис Николаевич — скромный седовласый человек, отметивший 75-летие, и мы уже вовлечены в его личную историю, ведущую нас по волнам памяти. Вместе с героем фильма мы попадаем в Государственный литературный музей на выставку «Художник перевода — Николай Любимов», посвящённую 110-летию его отца. Театральные афиши, книги, фотографии — и нам открывается необычный мир Николая Любимова, который живёт в книгах каждой библиотеки, театра, школы… Удачей фильма можно назвать ту тёплую, искреннюю интонацию, благодаря которой длинный разговор пролетает незаметно и оставляет ощущение, будто бы ты побеседовал с близким человеком.
Для кого-то они были политическими, для кого-то национальными, для кого-то социальными, а для кого-то религиозными. Но природа жизни такова, что мы не можем вернуться назад, скопировать и повторить то, что уже прошло», — считает Любимов. Возрождение античности не становится античностью, а просто становится возрождением», — говорит он. Любимову задали вопрос, ощущает ли Россия какие-либо потери в сфере культуры и искусства после распада Советского Союза? Потеряли очень много. Потому что в этом многообразии национальностей, которые входили в состав большого государства, даже самая малая нация несет в себе какой-то отсвет того, что задумал о ней Бог. Это так важно для художника — проверить, а как ты звучишь для художника, как ты звучишь для писателя на другом языке? Сколько зрителей посмотрит фильм кинорежиссера, снявшего фильм, который будет показан только в Латвии? А тут какой-нибудь фильм с Вией Артмане идет от Калининграда до Владивостока… Это обогащало и переводчиков, в самом прямом, материальном смысле этого слова.
А сейчас каким тиражом, допустим, может быть издан писатель в Эстонии, в Латвии, Литве? Конечно, потенциального читателя, как и потенциального зрителя у театра или у кинематографа, у художника, будет немного. Нужно быть сверхгениальным художником, чтобы вырваться в какой-нибудь мировой проект. Поэтому очень важно, когда есть возможность общения и взаимообогащения, — подчеркнул Любимов. Ему также задали вопрос относительно тенденции, когда многие певцы, комедианты, блогеры снимаются в фильмах, играют в театрах, не получив никакого образования в сфере актерского мастерства, в то время, когда люди, которые потратили годы, учились профессии актера, не получают достойного признания и славы. Но это не поэзия.