ВчераВ трех районах Акмолинской области объявлена чрезвычайная ситуация местного масштаба. 26 апреля 2024 года в Наримановском отделе МУК МЦБ Зимовниковского района в рамках Девятой Межрегиональной акции «Читаем Анатолия Митяева» был проведен литературный час «Писатель, историк, солдат», посвященный творчеству писателя, сценариста.
Исторический момент
Писатель, историк, журналист. По специальности историк-музеевед. Еще в студенческие годы выступил в качестве составителя сборников трудов философов-евразийцев. не фотошоп. Андрей Юрьевич Кравчук. Все новости Коррупция Мошенничество Депутаты и чиновники Криминал Судьи. сканворд, кроссворд. Количество символов: 7 букв.
Историк местного
Что общего у этих народов, а в чем заключается их различие? Об этом рассказывают эксперты-этнографы. Исторические корни У этих трех наций общий исторический предок — народ хань, проживавший на территории современного Северного Китая. Именно они заложили основу первой цивилизации возле реки Хуанхэ примерно 5500 лет назад... А нам что мешает? Покажу 8 сочетаний, которые они носят чаще всего Нет, это не тельняшка с беретом, которые уже давно набили оскомину и абсолютно не вписываются в российские реалии. Есть формулы стиля гораздо интереснее, а что еще более важно — актуальнее.
Если посмотреть на образ современной парижанки, то она выглядит собранно и стильно, но при этом излучает беззаботность. Хотя беззаботной их жизнь не назовешь, потому что каждая из них погружена в работу, ведет блог и собственные проекты. А помимо этого есть еще и семья с ребенком, которым тоже нужно внимание... Настало время для очередной статьи из серии «10 обычных вещей...
И более 30-ти лет своего служения культуре и богине Клио я пытался напоминать людям о том хорошем, добром, светлом и позитивном, что связывает латвийскую землю и Россию, что связывает русский народ и латышский. Пытался держать эту оборону в своем окопчике, потому что видел — есть немало тех, кто пытается через ненависть, радикализм разорвать, растоптать эти нити культуры, истории, которые связывают два народа, две страны", - рассказал Игорь Гусев. Ругательства и угрозы в адрес историка высказывались и раньше.
А в 2015 году после книги "История латвийских русских" о нем вышла целая телепередача на Латвийском телевидении, в которой напрямую задавался вопрос: "Когда Гусева, наконец, посадят? Тогда высказывать отличное от официально курса Латвии мнение на исторические темы еще разрешалось. Еще несколько лет назад один латыш средних лет прямо в истерике кричал на меня, что я гнусный провокатор, что никогда памятник Пушкина не будет снесен, а уже тогда наши публичные латышские интеллектуалы требовали убрать "символ русского империализма" - Пушкина. И когда я упомянул об этом где-то в публичной лекции, этот господин говорил, что такое невозможно. И вот прошло несколько лет, памятник Пушкина снесли. Причем под рукоплескание общественности. А когда уже на пустое место, где стоял Александр Сергеевич, люди приносили цветы, мало того, что там стоял наряд полиции, который не давал это сделать, так обычные прохожие подбегали, хватали эти цветы и бросали их в мусорник", - до сих пор поражается собеседник.
Вот до такой степени ненависть к Пушкину сегодня проникла в слои латвийского социума, говорит он. Отмечает, что держался до последнего, хотя еще много лет назад его ныне покойный друг и бывший президент русской общины Латвии Гарольд Астахов сказал: "Понимаешь, мы здесь как казачий форпост на дальних рубежах - державу бережем". Гусев отмечает, что до недавнего времени позволял себе такое говорить, хотя чувствовал, "как потихоньку винтики завинчиваются. Мне сказали буквально следующее: "Из цитат, надерганных из твоих книг, уже можно сшить хорошее, вкусное политическое дело". Из других источников также поступала информация, которая подтверждала это. И рассказали, что есть такой проект о полном удушении русской культуры. И поскольку община наша задавлена, русские общественники и политики сидят тише воды ниже травы, а выделенные средства надо как-то отрабатывать, будут поочередно прессовать достаточно ярких, заметных в сфере русской культуры людей", - рассказывает латвийский историк.
Не хотел становиться сакральной жертвой Поскольку Игорь Гусев считается одним из последних пишущих русских историков Латвии, флагманом русской культуры Латвии, он принял решение - бежать. Но не открыто — иначе спецслужбы смогли бы этому помешать. Именно так поступили спецслужбы Эстонии, арестовав за два дня до переезда в Россию журналиста и общественного деятеля Аллан Хантсома. Гусев предвидел такой расклад и все делал тайно — собрал вещи и вместе с супругой и 19-летней дочерью выехал из Латвии. Поэтому и статус переселенца оформлять они не стали. Чтобы информация о переезде никуда не просочилась. Схватить могли бы даже на границе.
Игорь с супругой — неграждане Латвии, поэтому для них выезд был беспрепятственным, виза понадобилась только дочери. Собрали необходимые вещи и поехали в Россию. Помогли деньги, которые Игорю Гусеву удалось собрать благодаря простым жителям Латвии. Как только он понял, что нужно бежать, бросил клич в соцсетях с просьбой финансово помочь его семье.
Однако в стратегическом плане эти события были не самыми страшными. Ещё хуже командование СЗФ было осведомлено о ситуации, сложившийся на левом фланге 11-й Армии, и захват ещё в первой половине дня 24 июня столицы советского Литвы города Вильнюс частями 39-го МК 3-й ТГ вермахта стал неприятнейшим сюрпризом как для командования СЗФ, так и для военного совета ЗФ.
В Латвии это немыслимо, там все люди холодные и смотрят друг на друга с недоверием", - искренне поражается новым реалиям латвийский историк. И добавляет, что чувствует, как его русская душа в России просто оттаивает от этого человеческого тепла. Поэтому весь негатив уходит на второй план. Боже упаси.
Я люблю Россию и всегда ее любил и в этой связи меня трудно чем-то запугать. Тем более, что я в отличие от многих уже выросших в Латвии русских людей, которые Россию любят заочно и никогда здесь не были, по Европам ездили, а в Россию как-то не сложилось, я Россию знаю. Латвия же все делала для того, чтобы разорвать семейные, дружеские связи. А у меня все детство прошло в России - я ездил к бабушке в Калининскую область. Помню вот эти вот свои ощущения, запах земли, стрелянные гильзы, которые мы с пацанами находили, рассказы тогда еще молодых ветеранов войны", - вспоминает собеседник. Историк говорит, что запомнил, как обязательным атрибутом деревенских домов тогда были немецкие каски — их крепили на длинные шесты и вычищали ими выгребные ямы уличных туалетов. А позже, когда в моду входило заигрывание с нацистской символикой и эти каски надевали байкеры, Гусев искренне не понимал этот модный финт: "Господи, такой симпатичный молодой человек, а зачем-то надел на голову черпак для дерьма". Для меня главное - это люди, а люди в России замечательные. И я, насколько это будет в моих силах, буду пытаться делать все, чтобы этим людям жилось лучше. Но пока никаких конкретных планов у меня нет.
Во-первых, мне надо отдышаться. Во-вторых, подлечить жену, потому что мою любимую супругу довели практически до невроза. Она работала в школе учителем истории и культуры, у нее педагогический стаж 37 лет, она блестящий педагог, но последние годы работы в школе для нее стали жесточайший стрессом", - поясняет Игорь Гусев. Учительницу вначале мучили языковыми проверками, от которых она с успехом отбивалась, хотя в буквальном смысле зубрила язык — на то это и проверки, чтобы пытаться найти хоть какой-то изъян. А в последнее время начались проверки на лояльность, а история — самый опасный предмет. И вот это уже было выше всех сил — приходилось ежедневно слушать латышское радио, чтобы понимать, что сегодня считается лояльным, а что нет. При этом из динамиков лился сплошной негатив. Она, бедная, сутками напролет слушала радио. Я сам бы слушать этот бред не стал, но она прослушивала, и я вынужденно делал это вместе с ней. Ощутил потоки этой лютой ненависти, которые льются из латвийских СМИ.
Моя супруга была вынуждена в этом вариться, чтобы правильно отвечать на хитрые вопросы, была уже на грани нервного срыва. Этой весной я просто силовым образом уволил ее с работы, потому что она мне дорога и я ее люблю, не хочу потерять", - с содроганием вспоминает ужасы латвийских реалий Игорь Гусев. Главное, чтобы Россия нас приняла У отца Сергия, говорит собеседник, они сейчас наслаждаются покоем, тишиной, счастьем. Он заметил, что супруга уже возрождается к жизни.
Истина и ложь в истории. О важнейших событиях истории Якутии в XVII веке
Из истории художественной жизни 1920-х годов» независимый исследователь и историк Михаил Бирюков задумал как биографию «амазонки. В гостях у Мамыкин ТВ — Александр Решидеович Дюков, российский историк и директор фонда «Историческая память». 26 апреля 2024 года в Наримановском отделе МУК МЦБ Зимовниковского района в рамках Девятой Межрегиональной акции «Читаем Анатолия Митяева» был проведен литературный час «Писатель, историк, солдат», посвященный творчеству писателя, сценариста. На местном же уровне оппозиция трубит о популизме «. Ученый пишет книгу о том, что правоверным даже обсуждать запрещено. Дамир Исхаков подробно изучил особенности древнетюркского секса и собирается выпустить Татарскую Камасутру. Как уверяет исследователь, это будет настоящая сенсация, в древних документах.
«Тульские новости» назвали Блогером 2023 года историка Илью Кошкина
Почему число их увеличивается из года в год? Елена Сенявская: Не буду подробно останавливаться на геббельсовской пропаганде, откуда этот миф пошел. Но вот что любопытно. Наши союзники быстро его подхватили и по-своему переработали. В 1947-м Ральф Киллинг выпускает в Чикаго книгу "Ужасная жатва. Дорогостоящая попытка истребить народ Германии", в основу которой легли, в частности, материалы слушаний в американском парламенте. Расистская риторика налицо: "С Востока пришли большевизированные монгольские и славянские орды, немедленно насиловавшие женщин и девушек, заражая их венерическими заболеваниями, оплодотворяя их будущей расой русско-германских полукровок... Далее, в 60-х годах книги немца Эриха Кубе "Русские в Берлине, 1945" и американца Корнелиуса Райэна "Последняя битва: Штурм Берлина глазами очевидцев" , возрастной диапазон жертв увеличивается даже в сравнении с заявлениями Геббельса: "Каждой женщине от восьми до восьмидесяти лет грозит изнасилование". Но настоящий "информационный бум" начался в середине 2000-х годов. Особенно "модной" тема стала после выхода книги "Падение Берлина.
А в 2005 году последовала очередная "сенсация" также от британского военного историка Макса Гастингса "Армагеддон: Битва за Германию, 1944-1945", где он рисует буквально ритуальное возмездие, чинимое Красной армией проигрывавшим войну немцам, и даже называет его "первобытным изнасилованием" целой нации". Немцы предполагали, что будет возмездие? Елена Сенявская: Многие немцы более или менее определенно знали, что именно произошло в Советском Союзе, и с ужасом ждали заслуженного возмездия. Один немецкий отпускник, служивший в СС, говорил своей матери: "Если сюда придут русские, то они не будут обливать вас розовым маслом". Акты мести были неизбежны. И руководство нашей армии принимало суровые меры, чтобы не допустить бесчинств. А что происходило в зоне ответственности союзников? Елена Сенявская: Там отнюдь не было той идиллии, образ которой сегодня внушается немецкому, да и всему западному сознанию. Например, в докладе 7-го отделения Политотдела 61-й армии 1-го Белорусского фронта от 11 мая 1945 года сообщалось: "Американским солдатам и офицерам запрещено общаться с местным населением.
Этот запрет, однако, нарушается.
Одной из разновидностей историков местного масштаба является краевед. Краеведы специализируются на исследовании истории конкретного региона.
Краевед — это мастер в своей области, который занимается изучением истории своего края. Он исследует источники, архивные документы, старые фотографии, разговаривает с местными жителями, собирает свидетельства прошлых событий. Одной из важных задач краеведа является восстановление истории местного населения.
Исследователь — это учёный, который глубоко погружается в изучение истории. Он анализирует источники, проводит археологические раскопки, изучает предметы и артефакты прошлого. Исследователь может быть как историком местного масштаба, так и национального, глобального.
Важно отметить, что исследователь должен обладать своим навыками и хорошими знаниями в своей области. Люди, занимающиеся историей, рассказывают о событиях и процессах, происходивших в прошлом, и важности их для понимания современности. Они помогают сохранить и передать наследие предыдущих поколений, формируют образ прошлого, которое создаёт основу идентичности и культурного наследия.
Конечно, название профессии историк может различаться в разных регионах и странах, но их цель и задачи остаются примерно одинаковыми. Важно, чтобы историки местного масштаба были грамотными, точными и объективными в своих исследованиях, чтобы помочь будущим поколениям лучше понять свое место в истории. Читайте также: Как различить деепричастие и наречие: подробное руководство Роль историка Историк — профессиональный учёный, занимающийся изучением прошлого.
Название историка местного масштаба зависит от особенностей его исследовательской работы. В отличие от университетских историков, историка местного масштаба называют краеведом или местным исследователем. Роль историка местного масштаба заключается в том, чтобы сохранить историческое наследие и культурные традиции своей местности.
Он изучает архивные документы, летописи, старинные карты и другие источники, чтобы восстановить образ прошлого. Историк местного масштаба становится своего рода мастером реконструирования и описания истории своего региона. Краеведы и местные исследователи отыскивают интересные факты и незнакомые исторические события, которые не всегда присутствуют в исторических учебниках или широко известны.
Они помогают местным жителям и туристам лучше понять и ценить историческое значение конкретного места. Историки местного масштаба играют важную роль в сохранении памяти о прошлом и нашей идентичности, что является одной из основных функций исторической науки. Они помогают нам узнать и понять, как формировалась и развивалась наша местность на протяжении веков и как это отразилось на современном облике населённых пунктов, культурных объектов и пейзажей.
Область деятельности Местным исследователем истории называют человека, который глубоко изучает историю конкретной местности или региона, а также документирует и сохраняет все полученные знания и материалы. Такой специалист, как правило, является краеведом и имеет подробные знания о географии, археологии, архитектуре и истории местности, с которой он работает. Краеведом может быть каждый, кто интересуется своими корнями, происхождением своей семьи, историческими особенностями родного города или деревни.
Такие люди собирают информацию, собирают предметы, делают фотографии, проводят интервью с местными жителями, чтобы расширить свои знания о своей местности. Краеведам посвящена огромная работа восстановлении истории местной местности. Историк местности является ученым, и его задача состоит в том, чтобы анализировать имеющиеся данные, составлять исторические карты и воскрешать события, которые произошли в прошлом.
Краеведы проводят археологические раскопки, изучают документы и архивы, а также интервьюируют старожилов, чтобы узнать больше о истории своего региона. Особенности историка местного масштаба Историк местного масштаба называется мастером своего дела и страстным исследователем. Этот учёный посвящает свою жизнь изучению истории конкретного места, его людей, событий и культуры.
Исследователь местной истории глубоко погружается в архивы, анализирует документы, изучает мемуары и личные архивы.
Его личное собрание исторической литературы поступило в фонд информационного краеведческого центра Центральной универсальной научной библиотеки. На вечере прозвучат воспоминания о Ю. Якобсоне его коллег и учеников — историков, работающих в государственных органах, вузах, архиве, музеях, библиотеках и др. Начало мероприятия - в 14.
Олег Лобов в своем выступлении отметил лучшие ячейки Крымского республиканского отделения Российского общества историков-архивистов, которыми стали города Армянск, Евпатория, Судак, Ялта и Черноморский район. Подчеркнул, что в городах Алушта, Симферополь, Феодосия и некоторых других муниципальных образованиях эффективность работы Крымского республиканского отделения Российского общества историков-архивистов остается низкой. Подведены итоги работы III Форума архивистов, историков и краеведов города Симферополя и Республики Крым, по результатам которых отмечена положительная динамика в решении вопросов, вынесенных на обсуждение форума, и обозначены наиболее значимые из них: увеличение штатной численности под потребность муниципальных архивных учреждений; обеспечение создания государственного архива новейшей истории на базе Государственного архива Республики Крым по личному составу; организация системной работы по проведению мероприятий, направленных на изучение и популяризацию исторического и документального наследия; активная работа по взаимодействию с архивными учреждениями субъектов Российской Федерации и центральными государственными архивами России, путем подборки документов для проведения совместных выставок. В ходе проведения форума были заслушаны доклады сотрудников кафедры документоведения и архивоведения исторического факультета Таврической академии Крымского федерального университета им.
Историк местного масштаба: как его называют и чем он занимается
Когда я был молодым студентом-историком после распада Советского Союза, у меня были иллюзии, что страна изменится. ответ: КРАЕВЕД. Историк регионального масштаба. Историк местного масштаба, 7 букв, на К начинается, на Д заканчивается. ИСТОРИКА. Школьный историк Виктор Тришкин. @historian_trishkin 1.5k. Патриотический канал учителя истории. Н. Л. Эрнст – филолог, историк, археолог, библиотекарь. История и историки: историографический ежегодник.
Обзор выступлений основных докладчиков на I Съезде историков России
Скорик в принципе отказался от исторического мифотворчества, и его книга начинает описывать события с 1876 г. Троицкая станица немногим старше: она была основана в 1865 г. Но для А. Шамары, очевидно, была очень важна преемственность с первыми черноморскими казаками, пришедшими на Кубань в конце XVIII в. Как видно из разобранных выше работ, краеведы-любители в подобной ситуации часто пытаются искусственно «удревнить» историю локуса, либо откровенно фальсифицируя ее, либо пытаясь придумать основания для доказательства более ранней даты. Отметим, что в случае с Троицкой станицей последний вариант был очевиден: она основана на территории военного поста русской армии и, соответственно, интерпретация этого поста как предшественника станицы добавило бы к ее истории несколько десятилетий [95]. Дюкарев пошел другим, куда более элегантным путем, не пытаясь связать станицу с типологически совершенно иным русским поселением на ее месте, однако и не разрушая локальный исторический миф: он начал свое повествование с конца XVIII в. Схожим образом А. Дюкарев пытается встроиться и в другие локальные исторические мифы, ища в них зерно действительности и показывая их связь с реальной историей.
Этому способствует еще одна особенность его текста. Выше мы видели, что А. Дюкарева интересуют «судьбы конкретных людей». Возможно, именно это позволило ему плодотворно сотрудничать с А. Шамарой, при всем различии в подходах к истории: А. Шамара также считал, что «историю вершат люди», а «главное достояние станицы Троицкой — ее жители» [97]. В итоге книга А. Дюкарева, хотя и посвящена фактически истории повседневности, постоянно связывает историю станицы Троицкой со значимыми людьми.
Только это не «внешние» по отношению к этой истории люди, знаменитость российского или хотя бы кубанского масштаба, а собственные локальные герои. Разумеется, о подобных локальных героях пишет и А. Скорик, однако у него им уделено не так много места, и повествование о них, как и весь нарратив, носит объективно-научный характер [98]. Дюкарев, напротив, описывает локальный миф о предках, куда более эмоциональный и образный. Так, один из дореволюционных атаманов, Н. Кравчук, описывается по устным рассказам его внука: он «был коренастым казаком, не имевшим косой сажени в плечах, зато имевшим мускулистые руки с широкими ладонями, в которых он одинаково крепко держал и эфес казачьей шашки, и чепиги крестьянского плуга» [99]. В итоге, хотя нарратив А. Дюкарева, как и нарратив А.
Скорика, неоднороден, и включает в себя как сухие научные описания и отрывки из документов, так и живые истории и воспоминания станичников, соотношение научных и популярных элементов в нем совсем иное, и популярные выражены куда более сильно. Аналогичный подход А. Дюкарев применяет и при описании наиболее сложных исторических сюжетов. Они описаны очень эмоционально, а не научно-объективно, но эту эмоциональность задают приводимые рассказы самих станичников. Вот какими словами, например, описывается красный террор в годы Гражданской войны: «Весной при установлении советской власти, как рассказывала мама, созвали сход около церкви. По спискам выкрикивали фамилии и вырывали из толпы. Яма уже была готова. Обреченных станичников тут же расстреливали.
Тогда у нее забрали ребенка и кинули его в толпу, а ее расстреляли вместе с молодым мужем-казаком» [100]. Подобный подход в определенной мере снимает ответственность за «нелицеприятные» сюжеты нарратива с историка и перекладывает их на самих жителей локуса старшего поколения. Таким образом, если А. Скорик в своем нарративе о станице Милютинской смотрит на местный исторический миф извне, с позиции историка, то А. Дюкарев оказывается внутри местного мифа, фиксируя и транслируя его, но одновременно убирая откровенно фантастичные сюжеты и сопоставляя истории жителей с реальной историей России и Кубани. Мы считаем уместным сравнить его с В. Граф: он тоже оказывается «кодификатором» локального мифа, однако, если В. Граф кодифицирует совершенно различные источники информации, включая заведомо недостоверные мифы, искусственно созданные другими краеведами, причем делает это без должной критики, то А.
Дюкарев выполняет ту же самую работу куда более профессионально. С другой стороны, если А. Скорик пытался реформировать социально-ориентированный жанр «истории поселения», то А. Дюкарев жанрово остается в рамках традиционного для авторов-любителей «историй поселений» конструирования местного мифа, но сконструировал этот миф на гораздо более профессиональном уровне, чем это было сделано в большинстве аналогичных работ. Поэтому вполне логично, что текст А. Дюкарева, созданный в соответствии с идеей влиятельного жителя станицы Троицкой, А. Шамары, уже сейчас, непосредственно после выхода, оказался востребован обычными читателями «историй поселений», местными жителями, чиновниками, библиотекарями. Сама презентация книги стала центральным элементом празднования 157-летия станицы [101].
При этом в описании данного события в прессе мы сталкиваемся со многими уже знакомыми нам элементами презентации «историй поселений» местными жителями. Например, подчеркивалось использование в книге такого априори субъективного источника информации, как воспоминания старожилов: «Спикеры рассказали, что при написании книги обращались к федеральным и краевым архивам, ну и конечно, к воспоминаниям, личным документам и фотографиям жителей» [102]. В то же время нельзя не заметить, что в новости об этом событии на сайте местной газеты подчеркивается как «семейность», так и «объективность» данной книги: «Получилась достоверная, объективная, но при этом буквально семейная книга, которая станет настольной во многих домах станицы, будет храниться бережно и передаваться из поколения в поколение» [103]. Однако насколько в действительности достоверна книга А. Как нам представляется, ответить на этот вопрос не так просто, как может показаться на первый взгляд. Хорошо известно, что личные воспоминания людей часто субъективны. Дюкарев же нередко приводит информацию, полученную из вторых-третьих рук. Так, мы видели, что дореволюционный атаман станицы Троицкой Н.
Кравчук описывался по словам его внука, а для характеристики красного террора приводился рассказ некой женщины, которая даже сама его не видела, но слышала о нем от матери. Более того, сам А. Дюкарев с информантами в данном случае не разговаривал, а использовал наработки местных краеведов Ф. Терехова и В. Голышева [104]. Однако даже там, где он лично опрашивал старожилов, вопрос о степени достоверности их информации остается фактически не поставленным. И это порождает серьезнейшую проблему. Хотя А.
Дюкарев не идеализирует действительность и описывает сложные и кровавые периоды истории станицы, угрозы и опасности для ее жителей почти всегда исходят от внешних лиц или природных факторов. Ярким примером этого может служить описание им сталинских репрессий. Как видно из публикуемых А. Дюкаревым документов, в организации репрессий участвовали станичные власти [105]. Но вопрос участия местных жителей в организации репрессий исследователем вообще не ставится. Вот как, например, он описывает ситуацию с доносами: «Планомерно и неуклонно выстраивалась тоталитарная система советского государства, контролировавшая все стороны жизни человека и породившая отвратительное явление — донос» [106]. Далее приводится конкретный донос, написанный неким Пикаловым, однако ничего об авторе доноса не сообщается, и ответственность за него таким образом фактически оказывается возложена на «тоталитарную систему советского государства», а не кого-то из местных жителей [107]. Напротив, репрессируемые станичники описываются подробно, по воспоминаниям знакомых, и, разумеется, положительно: «Своей порядочностью, добротой, трудолюбием, а также высокой культурой земледелия Драгановы снискали уважение станичников, и одним из знаков этого уважения было снятие шапки при встрече» [108].
В итоге возникает без преувеличения парадоксальная ситуация: А. Дюкарев не жалеет обвинений в адрес советской власти вообще, утверждая, что она «ломала чувство собственного достоинства, выкорчевывала имевшиеся убеждения и веру в справедливость» у местных жителей — а буквально в следующем абзаце комплементарно называет поддерживающих ее станичников «активом станицы, строившим в ней новую жизнь» [109]. И так постоянно: люди, связанные с локусом, местные жители и местные власти почти никогда ни в чем не виноваты и почти всегда героизированы. Как нам представляется, подобная картина мира сама может быть частью местного мифа, оправдывающей темные стороны истории локуса: одним из вариантов преодоления исторической травмы может быть ее объяснение непреодолимыми объективными факторами, которым нельзя было противостоять, но только вытерпеть, что снимает едва ли не всю ответственность с участников событий. Исследование данной темы могло бы быть очень интересным, но А. Дюкарев не анализирует, а просто транслирует и описания событий, и философию своих героев: «Там в семье — А. Но именно в трудностях решались проблемы разного характера. Я всегда старался особенно не бежать вперед, но и не отставать» [111] и т.
Преодоление, претерпевание, борьба с трудностями, сохранение человеческого достоинства в сложных условиях: в нарративе А. Шамары жители станицы Троицкой занимаются этим с 1860 гг. Но объективна ли эта картина, или местная память убрала из нее все неблаговидные сюжеты, например, об участии самих станичников в сталинских репрессиях? Для чего, собственно говоря, были все эти трудности и жертвы, и кто в них виноват? Ответа на эти вопросы мы не получим. Окончательные выводы Мы разобрали пять попыток создания «истории поселения», из которых три предпринимались местными краеведами, и две — профессиональными учеными-историками. Как мы видим, полным успехом не увенчалась ни одна из них, однако как раз из опыта этих попыток хорошо видна основная проблема. Румянцева правы, принципиально разводя «социально ориентированное историописание» и научно ориентированную «новую локальную историю».
Большая часть «историй поселений» не просто социально ориентирована, но еще и направлена на закрепление патриотического мифа об истории локуса. При этом методика закрепления подобного мифа может быть разнообразной: одни авторы ориентированы на «создание» мифа путем фактической фальсификации событий локальной истории, другие «создают» миф путем реинтерпретации и преувеличения реальных событий, а третьи вообще ориентированы только на «кодификацию» мифа, на сбор непроверенных или в принципе не проверяемых комплиментарных сведений о локальной истории. Но, в любом случае, создаваемый в итоге нарратив, с точки зрения значительной части целевой аудитории, должен прежде всего пробуждать любовь к родному краю. Подобные читатели вообще не оценивают научный уровень исследования, зато для них принципиальны социальные последствия создания подобного мифа. В двух случаях в Аксае и в Стефанидодаре мы могли видеть, как вопрос исторической достоверности местного мифа вообще отбрасывался его потребителями как неважный: возможная сфальсифицированность музейных объектов игнорировалась из-за их востребованности, а дату основания поселения определяли его жители, без учета замечаний профессиональных историков, зато выслушав выступление своего земляка-краеведа. В подобной ситуации возможен, конечно, простой отказ от конкуренции между исторической наукой и любительским краеведением. Проблема, однако, заключается в том, что подобный отказ ведет к значительным негативным последствиям: ниша «историй поселений», востребованная местными жителями, региональными чиновниками, музеями и библиотеками, оказывается захвачена заведомо недостаточно компетентными людьми. В результате искажается само представление читателей о том, как должна выглядеть настоящая история.
Пример такого мы тоже видели: А. Скорик написал фундаментальную и востребованную учеными научно-популярную книгу о Милютинской станице, вовлекающую в научный оборот много новых архивных материалов, однако критика им местного краеведа Н. Приходько оказалась фактически не услышанной местными читателями, и труды этого краеведа, судя по текстам на сайтах районной администрации и библиотеки, по-прежнему играют большую роль в формировании локальной памяти жителей района. Следовательно, единственный способ избежать обесценивания исторической науки в глазах той части читателей, которые потребляют «истории поселений», заключается в том, чтобы предложить им более профессиональные и качественные с научной точки зрения «истории поселений», в то же время способные выиграть конкуренцию за внимание местных читателей. Однако представляется, как минимум, дискуссионным вопрос о том, как при этом должен измениться сам жанр «истории поселения». В двух разобранных нами «историях поселений», написанных профессиональными историками, трансформация жанра происходит по-разному: А. Скорик предлагает читателю научно-популярный текст, отказываясь от изучения локального мифа в пользу исторической объективности и проверяемых фактов, а А. Дюкарев, напротив, принимает этот локальный миф, и кодифицирует его в той части, которая явно не противоречит известной истории.
С нашей точки зрения, допустимы оба пути, но они не способны привести к однозначному успеху. Научно-популярный нарратив все же ориентирован на подготовленного потребителя, а местный читатель часто и плохо подготовлен к восприятию серьезного текста, и просто не заинтересован в чтении «нелицеприятной» истории о своем локусе. Соглашаясь же участвовать в создании локального мифа, профессиональный историк, напротив, рискует создать не вполне достоверный труд. С нашей точки зрения, возможен еще третий вариант работы с материалом: изучение локального мифа, но не с позиции его принятия, а с позиции аналитической, с попытками объяснить, почему именно эти мифы оказались востребованы у жителей локуса. Мы, собственно, попытались применить его в своей статье, однако и он не является оптимальным, поскольку вообще деконструирует дорогой многим жителям локальный миф. Тем не менее, можно констатировать одно: несмотря на недостаточное внимание со стороны профессиональных историков, жанр «истории поселений» востребован читателями и важен для формирования исторической памяти. Как нам представляется, необходимо изучать его, в том числе и методологически: обычно, когда мы говорим о кризисе современной исторической науки, мы упускаем из виду подобное давление на историю снизу, попытки непрофессиональных историков писать исторические труды, не относящиеся к «фольк-хистори», не противопоставляющие себя исторической науке — но, на самом деле, все равно лежащие вне ее и искажающие взгляды своих читателей на «настоящую» историю. Хочу помочь журналу [1] Кательников Е.
Историческое сведение Войска Донского о Верхне-Курмоярской станице, составленное из сказаний старожилов и собственных примечаний 1818 года декабря 31 дня. Новочеркасск, 1886. Донской историк есаул Евлампий Никифорович Кательников. Ростов-на-Дону, 2011. Лобжанидзе В. Ростов-на-Дону, 2004. Ростов-на-Дону, 2008. Аксайскому военно-историческому музею - 70 лет.
Ростов-на-Дону, 2018. Год 2019-й. Ростов-на-Дону, 2017. Сколько лет Стефанидинодару? Наш Константиновск. Ростов-на-Дону, 2012. Ростов-на-Дону, 2007. Ростов-на-Дону, 2013.
Ростов-на-Дону, 1984. Все что мы говорим - ерунда для них". Интервью с А. Интервью с К. История локуса в классической, неклассической и постнеклассической моделях исторической науки. Милютинский казачий юрт: опыт исторической реконструкции. Новочеркасск, 2015. Летопись Милютинского края: 125-летию образования Милютинского юрта посвящается.
Волгодонск, 2001. Белый террор. Гражданская война в России.
Кроме того, фактически ещё 23 июня была разорвана локтевая связь между 8-й и 11-й Армиями фронта.
Самое печальное, что командующий и штаб СЗФ довольно смутно представляли обстановку в полосе действий основных сил как правофланговой 8-й Армии, части которой противник теснил на Шауляйском направлении, так и левофланговой 11-й Армии, соединения который были охвачены противником с обоих флангов и медленно отходили на Каунасском направлении.
Также, историк подчеркнул, что постоянно в литературе и в медиа происходит подмена исторических понятий. Как пример он привел термин «землепроходцы», который сегодня представляется как идеологизированный, хотя он изначально возник в русских документах, как представление со стороны Российского государства о продвижении за Урал.
Отличная лекция!
Об этом в подкасте проекта о развитии Новороссии «Будем жить» Семёна Уралова сообщил бывший первый вице-губернатор Запорожской области и замглавы Военно-гражданской администрации Запорожской области Сергей Толмачев, передает корреспондент «ПолитНавигатора». Остальным — добро пожаловать работать. Но там есть наследие украинской бытовой коррупционной культуры, и ее искоренение — это серьезная задача, даже серьезнее денацификации. Всё, абсолютно всё делалось за взятку, не подмажешь — не поедешь.