Проблема любви в рассказах Бунина заключается в мимолетности и непостоянстве этого чувства. В замечательном с огромной силой выражается неповторимость и красота любви, о которой человек часто не подозревает. Единственным из рассматриваемых произведений Бунина, опубликованным до революции, является рассказ «Легкое дыхание» (1916). МДШ Сначала обидел Бунина Набоков, и подвел итог этим обидам в рассказе «Обида», опубликованном в июле 1931 года в парижских «Последних новостях» с посвящением Бунину.
Смысл рассказа «Грамматика любви» Бунина
Такому пониманию способствовал сам Бунин, который писал, что «все рассказы этой книги только о любви, о ее «темных» и чаще всего очень мрачных и жестоких аллеях» [Бабореко 1988: 609]. Ведущая подкаста Аглая Набатникова разбирает со своими гостями романтическую прозу Ивана Бунина. «Грамматика любви» — рассказ И. А. Бунина, посвященный любовной тематике. Рассказывает о любви дворянина к крепостной, показывает важность романтических чувств для жизни человека. Тёмные аллеи — рассказ Ивана Бунина, посвящённый темам чувств и социального неравенства. В рассказе «Темные аллеи» И. Бунин художественно исследует феномен любви как любви-воспоминания, любви-надежды. В основе сюжета произведения лежит история взаимоотношений мужчины и женщины, людей, когда-то близких друг другу. «Тёмные аллеи» — сборник рассказов о любви Ивана Алексеевича Бунина (1870—1953). Позже, в 1953 году, добавив к своему сборнику два рассказа, автор стал считать «Тёмные аллеи» своим лучшим произведением.
Алина ЧЕУЗОВА. ЛЮБОВЬ КАК НАПРЯЖЕНИЕ ДУХОВНЫХ СИЛ. Комментарий к рассказу Бунина «Кавказ»
Тема любви является одной из ключевых для понимания таланта и философии Ивана Бунина как выдающегося русского писателя. Романтическая любовь Концепция романтической любви занимает важное место в творчестве Ивана Бунина. Он исследует её прекрасные и сложные аспекты, передавая читателям нежность, страсть и мечты. В рассказе «Люди на берегу» Бунин описывает романтическую любовь главного героя к женщине, которая переворачивает его жизнь с ног на голову. Также в романе «Деревня» мы видим хрупкую романтику отношений главного героя с девушкой-сиротой, которые пронизываются тоской и непостижимой красотой. Бунин умел создавать образы возлюбленных, способных заставить сердце трепетать от радости или разбиваться от боли. Романтическая любовь — это одна из самых ярких тем его произведений. Патриархальная любовь Патриархальная любовь — ещё одна важная тема, которую Иван Бунин исследует в своих произведениях. Он описывает сложные отношения между супругами, основанные на уважении и преданности.
Особенности любви в творчестве Бунина можно проследить и в рассказе «Темные аллеи», где он размышляет о патриархальной семейной жизни и нежности, которая сохраняется даже после многих лет брака. В романе «Жизнь Арсеньева» автор изображает героя, чья любовь к жене проникает через все испытания и трудности времени.
Этот эффект был исследован знаменитым психологом Л. Выготским, посвятившим целый раздел книги «Психология искусства» данному рассказу. Иллюстрация О. Верейского Однако я не стану анализировать этот рассказ, предоставив вашему вниманию вполне качественный и развернутый анализ Е. Болдыревой и А.
Просьба ознакомиться с ним, а также с трудом Л. Выготского, ссылка на который приведена выше. Сам же я, следуя традиции анализировать один шедевр одного автора, сосредоточусь на менее известном, но, пожалуй, даже более сильном рассказе «Руся». Сходные пролог и эпилог разговор с женой в поезде гармонично обрамляют действие; этот прием называется закольцовкой. Еще одна закольцовка обрамляет самое глубокое и сокровенное воспоминание о Русе, которое герой переживает, лежа на постели в темном купе: начиная с родинок и заканчивая изгнанием. Внутри эта история не прерывается выходами в современность, как кусочки истории до и после нее. Вот это обрамление, весьма символичное: «Сине-лиловый глазок над дверью тихо глядел в темноту.
Она скоро заснула, он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в то лето... Обратите внимание на то, как это самое неделимое и сокровенное, обрамляемое двумя слоями закольцовки, меняет героя. Начнем с внутренней закольцовки, то есть со взгляда дверного глазка: сначала он «тихо глядел в темноту», а потом «неуклонно, загадочно, могильно смотрел на него из черной темноты». Динамика, что называется, налицо: сначала глазок спокоен, и взгляд его направлен в темноту, а потом взгляд поменял направление и уставился на героя «неуклонно, загадочно и могильно», да еще из «черной темноты» то есть эта самая темнота, в которую был устремлен главный герой с благостным спокойствием, поскольку она не казалась ему страшной он «мысленно смотрел в то лето» , вынесла ему неутешительный приговор.
Все рассказы сближает мотив воспоминаний о молодости и родине.
Все они вымышлены, что не раз подчёркивал сам автор. Однако они все вызваны состоянием души автора, воспоминаниями о молодости. Бунин пишет о незабвенном, что оставило глубокий след в человеческой душе. Глава 2. Особенности подхода к исследованию художественного произведения «Литературное произведение представляет собой сложную идейно- эстетическую целостность, поэтому его можно метафорически уподобить живому организму, в котором отдельные части тесно связаны и объединены друг с другом».
Разность этих двух подходов проявляется в наименовании предмета исследования: для литературоведа - это художественное произведение, для лингвиста- художественный текст. С точки зрения лингвиста, первоочередную задачу представляет собой анализ языкового материала. Однако лингвистический анализ оставляет без внимания такие важные компоненты произведения, как жанр, композиция, образная система, авторская точка зрения, хронотоп. В последнее время всё больше сторонников находит целостный, комплексный анализ произведения. Целостность предполагает совокупность элементов, каждый из которых сохраняет свойства целого.
Для исследования художественного мира литературного произведения и выявления в процессе анализа авторского замысла имеет значение каждый уровень текста. В произведениях, которые стали классикой, образцом, все компоненты гармонично связаны между собой и раскрывают авторский замысел, то, ради чего Мастер и создаёт своё творение. Мы представили это в схеме Каждый художественный текст неповторим, уникален. Мы исследовали на разных уровнях художественный мир двух рассказов И. Бунина из цикла «Тёмные аллеи» «Таня» и «Натали», чтобы в процессе работы доказать, что Мастер стремится убедить читателя в чистоте, незамутнённости ,здоровой естественности любви.
Порой в бунинском изображении любви преобладает «земной», чувственный характер, но это никогда не снижает главной, духовной значимости любви. Жанр всех рассказов из цикла «Темные аллеи» выбран Буниным не случайно. Это новеллы. Для воплощения замысла неожиданная, чаще трагическая, развязка необходима Мастеру. Глава 3.
Особенности художественного мира рассказа «Таня» Ведущая тема рассказа - любовь. Образная система предельно проста. Он - барин, ОНА — молоденькая горничная. Основа сюжета - любовная связь между героями. На первый взгляд, всё банально и даже пошло.
Но только не у Бунина, Мастера, владеющего тайной воздействия художественного слова на читателя. Анализируя рассказ «Таня», можно установить, что событийная сторона сюжет не представляется особенно важной. Первостепенное значение в изучении данного произведения имеет анализ опорных точек композиции. Это ключ к пониманию замысла автора. Понятие композиция более широкое, чем сюжет.
Композиция — это состав и определённое расположение частей, образов, элементов произведения. Для рассказа «Таня» важнейшими элементами, участвующими в формировании эстетического впечатления, являются пейзаж, времена года, явления природы, образ главной героини. Раскрытию темы любви у Бунина присущи повышенная эмоциональность, лиризм, глубинное постижение мира природы и человека. В гармонии и красоте природы Бунин искал законы и нравственные нормы человеческих отношений. Повествование ведётся от третьего лица, поэтому внутренний мир героев раскрывается самим автором.
У Бунина это происходит очень своеобразно. Изучая художественный мир рассказа, можно заметить, какое огромное внимание уделяет Бунин раскрытию образа Тани. Герой, тратящий себя безрассудно, отнёсся к связи с Таней как к случайной… Для Тани же он стал тем, «с кем она, в некий срок, впервые должна была соединиться в самой тайной и блаженно-смертной близости. Эта близость, обоюдная, свершилась и уже ничем в мире расторгнута быть не может». Героя, избалованного связями с женщинами, как будто облагородила близость с чистой, невинной, покорившейся своему женскому началу девушкой.
ОН сливается с гармонией ночи, с осенним миром, с природой, становится чище и благороднее. Таня, с её милым простосердечным голоском, то радостными, то грустными, но всегда любящими, преданными глазами, - часть этого гармоничного мира.
В современном мире часто разум превышает чувства, любовь подменяется расчётом, а то и цинизмом. Значимость рассказов И. Бунина о любви в том, что автор утверждает: любовь — чувство высокое и прекрасное, и человек, способный любить, высоконравственен. В этом, мы думаем, заключается благотворное воспитательное воздействие рассказов Бунина на юные сердца и умы.
Поэтому так важно использовать художественное наследие писателя для воспитания молодого поколения. Погружаясь в художественный мир мастера, читатели соприкасаются с прекрасным, пытаются осмыслить вечные понятия добра и зла, учатся любви, культуре отношений, благородству чувств. Именно поэтому произведения Бунина занимают достойное место в ряду мировой художественной литературы. Целью своей работы мы считаем исследование художественного мира двух рассказов И. Бунина из цикла «Тёмные аллеи» «Натали» и «Таня». Мы попытаемся оценить художественный текст как единое целое, проанализировать авторский замысел, смысл подтекстовой информации, который содержится в отдельных словах, словосочетаниях, предложениях, фрагментах текста.
Художественное произведение представляет собой сложное единство; автор создаёт его ради определённой цели, творчески преображая действительность. Каждое произведение несёт в себе определённую систему ценностей и стремится её утвердить в сознании читателя. Именно это значимо для авторов работы, так как через исследование художественного мира рассказов И. Бунина о любви читатель приобщается к вечным духовным ценностям. Глава 1. Тема любви в творчестве Ивана Бунина.
К истории создания цикла новелл «Тёмные аллеи» Любовь - вечная тема бытия. Каждый писатель приходит к этой теме по-своему, по своей, только ему ведомой дорожке. Есть писатели, которые касаются этой темы нечаянно, невзначай; а есть такие, как Толстой, Тургенев, Бунин, которые идут ей навстречу, смело обращаются к самому таинственному, непонятному в ней. Для Бунина в истинной любви есть нечто общее с вечной красотой природы, поэтому прекрасна любовь, в которой нет ничего ложного, выдуманного. В рассказах о любви раскрылось чудесное дарование писателя, его способность проникать в интимные глубины сердца с их неизведанными законами. Писатель не скрывает, что любовь истинная приносит не только радость и счастье, но и разочарование, муки, а подчас горе и смерть.
Часто Бунин соединяет в своём творчестве самое прекрасное и самое страшное - любовь, смерть, разлуку. И действительно, Бунин описывает любовь, как бездну, загадочную и необъятную. Необыкновенная поэтичность рассказов Мастера привносит в повествование чувственность, что так необходимо для произведений с данной тематикой. Если проследить всё творчество Бунина от начала до конца, то можно разбить его на периоды, основываясь на том, какой теме в своих произведениях он отдаёт предпочтение. Авторов работы интересует сборник новелл «Тёмные аллеи». Ещё в 1920 году Бунин навсегда покидает Россию, не поняв и не приняв её новых порядков и законов.
Начинались долгие годы эмиграции — в Париже и на юге Франции, в Грассе , вблизи Канн. Бунин говорил своей жене, что «он не может жить в новом мире, что он принадлежит к старому миру, к миру Гончарова, Толстого , Москвы, Петербурга; что поэзия только там, а в новом мире он не улавливает её»[1, с. Здесь он написал книгу «Тёмные аллеи»- рассказы о любви, как он сам сказал, «о её «тёмных» и чаще всего очень мрачных и жестоких аллеях». Эта книга, по словам Бунина, говорит о трагичном и о многом нежном и прекрасном. Бунин считал, что это самое лучшее и самое оригинальное, что он написал в жизни. Создание цикла новелл «Тёмные аллеи» было для Бунина в военные годы родником душевного подъёма.
Цикл рассказов критика определила как «энциклопедию любви» или, ещё точнее,- энциклопедию любовных драм. Любовь изображается как самое высокое чувство. В каждом из рассказов цикла показан момент высочайшего торжества любви. Все рассказы сближает мотив воспоминаний о молодости и родине. Все они вымышлены, что не раз подчёркивал сам автор. Однако они все вызваны состоянием души автора, воспоминаниями о молодости.
Бунин пишет о незабвенном, что оставило глубокий след в человеческой душе. Глава 2. Особенности подхода к исследованию художественного произведения «Литературное произведение представляет собой сложную идейно- эстетическую целостность, поэтому его можно метафорически уподобить живому организму, в котором отдельные части тесно связаны и объединены друг с другом».
Рецензия на рассказ «Грамматика любви» Ивана Бунина
Чувство безысходной грусти и сожаления вызывает у автора запустение и вырождение дворянских гнезд, нравственное и духовное оскудение их хозяев. В эти годы писатель много путешествует по Европе и Востоку, что дает ему обильный материал для широких социально-философских обобщений. Главная тема этих сборников -вечный вопрос о смысле жизни и любви, о суетности поисков счастья, о несбывшихся надеждах. Писатель показывает как бесцельна и призрачна жизнь перед лицом смерти и как ничтожны власть и деньги, если смерть рядом. Перед лицом смерти все равны, перед ней стираются все социальные, классовые, имущественные грани, разделяющие людей. И ни при каком идеально устроенном обществе и самой счастливой личной судьбе человек не будет спокойно и безразлично к этому относиться. Но Бунин обращается и к вечным темам - любви, счастья. Но любовь в бунинских рассказах чаще соприкасается со смертью и даже как бы одухотворена ее близостью. Почти все любовные сюжеты у него завершаются смертью.
Слово в прозе Бунина насыщается особой образностью, выразительностью, что родит его с поэтическим словом. Каждое новое явление, деталь, чувство у Бунина является откровением для автора и читателя. Обыденные вещи воспринимаются с особым накалом чувства, обостренным видением, что создает картину повышенного напряжения, драматизма. Этот поэтический прием, именуемый Б. Томашевким «лирическим остранением» [7, С. Перемещение бунинских героев во времени и пространстве есть поиски единой сути всех времен, поиски платоновского идеала подлинной сущности вещей. Отодвинутые временем события, благодаря их соединению в сознании художника, рождают единый поток всей мировой истории. Исходя из всего вышесказанного, можно заключить, что через весь творческий путь И. Бунина проходит тема поиска идеала, которая выражается и в социальной тематике, и в трагической концепции любви, и в стилевой манере автора синтез поэзии и прозы , и в пространственно-временном решении его произведений, и в художественно-выразительных средствах лексика и семантика. Все эти поэтические особенности творческой лаборатории Бунина органично вытекают из специфического типа его художественного мышления. Афанасьев В. А, Бунин. Очерк творчества. Бунин И. Париж, 1930. Повести, рассказы, вспоминания. Московский рабочий, 1961. Седых А. Далекие, близкие. Словарь литературоведческих терминов под ред. Тимофеева и С.
Сходные пролог и эпилог разговор с женой в поезде гармонично обрамляют действие; этот прием называется закольцовкой. Еще одна закольцовка обрамляет самое глубокое и сокровенное воспоминание о Русе, которое герой переживает, лежа на постели в темном купе: начиная с родинок и заканчивая изгнанием. Внутри эта история не прерывается выходами в современность, как кусочки истории до и после нее. Вот это обрамление, весьма символичное: «Сине-лиловый глазок над дверью тихо глядел в темноту. Она скоро заснула, он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в то лето... Обратите внимание на то, как это самое неделимое и сокровенное, обрамляемое двумя слоями закольцовки, меняет героя. Начнем с внутренней закольцовки, то есть со взгляда дверного глазка: сначала он «тихо глядел в темноту», а потом «неуклонно, загадочно, могильно смотрел на него из черной темноты». Динамика, что называется, налицо: сначала глазок спокоен, и взгляд его направлен в темноту, а потом взгляд поменял направление и уставился на героя «неуклонно, загадочно и могильно», да еще из «черной темноты» то есть эта самая темнота, в которую был устремлен главный герой с благостным спокойствием, поскольку она не казалась ему страшной он «мысленно смотрел в то лето» , вынесла ему неутешительный приговор. Теперь пройдемся по внешней закольцовке. В начале рассказа муж и жена ладят и доверяют друг другу, они едины, разговор их мирен: «Он облокотился на окно, она на его плечо. После ночных воспоминаний ситуация меняется: «За Курском, в вагоне-ресторане, когда после завтрака он пил кофе с коньяком, жена сказала ему: — Что это ты столько пьешь? Это уже, кажется, пятая рюмка. Все еще грустишь, вспоминаешь свою дачную девицу с костлявыми ступнями? Amata nobis quantum amabitur nulla! Что это значит? Очевидно, что мирное течение семейной жизни нарушилось, а перевод фразы таков: «Возлюбленная нами, как никакая другая возлюблена не будет!
Жил когда-то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и не велик был труд проехать каких-нибудь триста верст. А все не ехал, все откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия. Но вот уже нельзя больше откладывать: или теперь, или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо час поздний и никто не встретит меня. И я пошел по мосту через реку, далеко видя все вокруг в месячном свете июльской ночи. Мост был такой знакомый, прежний, точно я его видел вчера: грубо-древний, горбатый и как будто даже не каменный, а какой-то окаменевший от времени до вечной несокрушимости, — гимназистом я думал, что он был еще при Батые. Однако о древности города говорят только кое-какие следы городских стен на обрыве под собором да этот мост. Все прочее старо, провинциально, не более. Одно было странно, одно указывало, что все-таки кое-что изменилось на свете с тех пор, когда я был мальчиком, юношей: прежде река была не судоходная, а теперь ее, верно, углубили, расчистили; месяц был слева от меня, довольно далеко над рекой, и в его зыбком свете и в мерцающем, дрожащем блеске воды белел колесный пароход, который казался пустым, — так молчалив он был, — хотя все его иллюминаторы были освещены, похожи на неподвижные золотые глаза и все отражались в воде струистыми золотыми столбами: пароход точно на них и стоял. Это было и в Ярославле, и в Суэцком канале, и на Ниле. В Париже ночи сырые, темные, розовеет мглистое зарево на непроглядном небе, Сена течет под мостами черной смолой, но под ними тоже висят струистые столбы отражений от фонарей на мостах, только они трехцветные: белое, синее, красное — русские национальные флаги. Тут на мосту фонарей нет, и он сухой и пыльный. А впереди, на взгорье, темнеет садами город, над садами торчит пожарная каланча. Боже мой, какое это было несказанное счастье! Это во время ночного пожара я впервые поцеловал твою руку и ты сжала в ответ мою — я тебе никогда не забуду этого тайного согласия. Вся улица чернела от народа в зловещем, необычном озарении. Я был у вас в гостях, когда вдруг забил набат и все бросились к окнам, а потом за калитку. Горело далеко, за рекой, но страшно жарко, жадно, спешно. Там густо валили черно-багровым руном клубы дыма, высоко вырывались из них кумачные полотнища пламени, поблизости от нас они, дрожа, медно отсвечивали в куполе Михаила-архангела. И в тесноте, в толпе, среди тревожного, то жалостливого, то радостного говора отовсюду сбежавшегося простонародья, я слышал запах твоих девичьих волос, шеи, холстинкового платья — и вот вдруг решился, взял, замирая, твою руку… За мостом я поднялся на взгорье, пошел в город мощеной дорогой. В городе не было нигде ни единого огня, ни одной живой души. Все было немо и просторно, спокойно и печально — печалью русской степной ночи, спящего степного города. Одни сады чуть слышно, осторожно трепетали листвой от ровного тока слабого июльского ветра, который тянул откуда-то с полей, ласково дул на меня. Я шел — большой месяц тоже шел, катясь и сквозя в черноте ветвей зеркальным кругом; широкие улицы лежали в тени — только в домах направо, до которых тень не достигала, освещены были белые стены и траурным глянцем переливались черные стекла; а я шел в тени, ступал по пятнистому тротуару, — он сквозисто устлан был черными шелковыми кружевами. У нее было такое вечернее платье, очень нарядное, длинное и стройное. Оно необыкновенно шло к ее тонкому стану и черным молодым глазам. Она в нем была таинственна и оскорбительно не обращала на меня внимания. Где это было? В гостях у кого? Цель моя состояла в том, чтобы побывать на Старой улице. И я мог пройти туда другим, ближним путем. Но я оттого свернул в эти просторные улицы в садах, что хотел взглянуть на гимназию. И, дойдя до нее, опять подивился: и тут все осталось таким, как полвека назад; каменная ограда, каменный двор, большое каменное здание во дворе — все также казенно, скучно, как было когда-то, при мне. Я помедлил у ворот, хотел вызвать в себе грусть, жалость воспоминаний — и не мог: да, входил в эти ворота сперва стриженный под гребенку первоклассник в новеньком синем картузе с серебряными пальмочками над козырьком и в новой шинельке с серебряными пуговицами, потом худой юноша в серой куртке и в щегольских панталонах со штрипками; но разве это я? Старая улица показалась мне только немного уже, чем казалась прежде. Все прочее было неизменно. Ухабистая мостовая, ни одного деревца, по обе стороны запыленные купеческие дома, тротуары тоже ухабистые, такие, что лучше идти срединой улицы, в полном месячном свете… И ночь была почти такая же, как та. Только та была в конце августа, когда весь город пахнет яблоками, которые горами лежат на базарах, и так тепла, что наслаждением было идти в одной косоворотке, подпоясанной кавказским ремешком… Можно ли помнить эту ночь где-то там, будто бы в небе? Я все-таки не решился дойти до вашего дома. И он, верно, не изменился, но тем страшнее увидать его. Какие-то чужие, новые люди живут в нем теперь. Твой отец, твоя мать, твой брат — все пережили тебя, молодую, но в свой срок тоже умерли. Да и у меня все умерли; и не только родные, но и многие, многие, с кем я, в дружбе или приятельстве, начинал жизнь, давно ли начинали и они, уверенные, что ей и конца не будет, а все началось, протекло и завершилось на моих глазах, — так быстро и на моих глазах! И я сел на тумбу возле какого-то купеческого дома, неприступного за своими замками и воротами, и стал думать, какой она была в те далекие, наши с ней времена: просто убранные темные волосы, ясный взгляд, легкий загар юного лица, легкое летнее платье, под которым непорочность, крепость и свобода молодого тела… Это было начало нашей любви, время еще ничем не омраченного счастья, близости, доверчивости, восторженной нежности, радости… Есть нечто совсем особое в теплых и светлых ночах русских уездных городов в конце лета. Какой мир, какое благополучие! Бродит по ночному веселому городу старик с колотушкой, но только для собственного удовольствия: нечего стеречь, спите спокойно, добрые люди, вас стережет божье благоволение, это высокое сияющее небо, на которое беззаботно поглядывает старик, бродя по нагретой за день мостовой и только изредка, для забавы, запуская колотушкой плясовую трель. И вот в такую ночь, в тот поздний час, когда в городе не спал только он один, ты ждала меня в вашем уже подсохшем к осени саду, и я тайком проскользнул в него: тихо отворил калитку, заранее отпертую тобой, тихо и быстро пробежал по двору и за сараем в глубине двора вошел в пестрый сумрак сада, где слабо белело вдали, на скамье под яблонями, твое платье, и, быстро подойдя, с радостным испугом встретил блеск твоих ждущих глаз. И мы сидели, сидели в каком-то недоумении счастья. Одной рукой я обнимал тебя, слыша биение твоего сердца, в другой держал твою руку, чувствуя через нее всю тебя. И было уже так поздно, что даже и колотушки не было слышно, — лег где-нибудь на скамье и задремал с трубкой в зубах старик, греясь в месячном свете. Когда я глядел вправо, я видел, как высоко и безгрешно сияет над двором месяц и рыбьим блеском блестит крыша дома. Когда глядел влево, видел заросшую сухими травами дорожку, пропадавшую под другими травами, а за ними низко выглядывавшую из-за какого-то другого сада одинокую зеленую звезду, теплившуюся бесстрастно и вместе с тем выжидательно, что-то беззвучно говорившую. Но и двор и звезду я видел только мельком — одно было в мире: легкий сумрак и лучистое мерцание твоих глаз в сумраке. А потом ты проводила меня до калитки, и я сказал: — Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за все, что ты дала мне на земле. Я вышел на середину светлой улицы и пошел на свое подворье. Обернувшись, видел, что все еще белеет в калитке. Теперь, поднявшись с тумбы, я пошел назад тем же путем, каким пришел. Нет, у меня была, кроме Старой улицы, и другая цель, в которой мне было страшно признаться себе, но исполнение которой, я знал, было неминуемо. И я пошел — взглянуть и уйти уже навсегда. Дорога была опять знакома. Все прямо, потом влево, по базару, а с базара — по Монастырской — к выезду из города. Базар — как бы другой город в городе. Очень пахучие ряды. В Обжорном ряду, под навесами над длинными столами и скамьями, сумрачно. В Скобяном висит на цепи над срединой прохода икона большеглазого Спаса в ржавом окладе. В Мучном по утрам всегда бегали, клевали по мостовой целой стаей голуби. Идешь в гимназию — сколько их! И все толстые, с радужными зобами — клюют и бегут, женственно, щёпотко виляясь, покачиваясь, однообразно подергивая головками, будто не замечая тебя: взлетают, свистя крыльями, только тогда, когда чуть не наступишь на какого-нибудь из них. А ночью тут быстро и озабоченно носились крупные темные крысы, гадкие и страшные. Монастырская улица — пролет в поля и дорога: одним из города домой, в деревню, другим — в город мертвых. Дует с полей по Монастырской ветерок, и несут навстречу ему на полотенцах открытый гроб, покачивается рисовое лицо с пестрым венчиком на лбу, над закрытыми выпуклыми веками. Так несли и ее. На выезде, слева от шоссе, монастырь времен царя Алексея Михайловича, крепостные, всегда закрытые ворота и крепостные стены, из-за которых блестят золоченые репы собора. Дальше, совсем в поле, очень пространный квадрат других стен, но невысоких: в них заключена целая роща, разбитая пересекающимися долгими проспектами, по сторонам которых, под старыми вязами, липами и березами, все усеяно разнообразными крестами и памятниками. Тут ворота были раскрыты настежь, и я увидел главный проспект, ровный, бесконечный. Я несмело снял шляпу и вошел. Как поздно и как немо! Месяц стоял за деревьями уже низко, но все вокруг, насколько хватал глаз, было еще ясно видно. Все пространство этой рощи мертвых, крестов и памятников ее узорно пестрело в прозрачной тени. Ветер стих к предрассветному часу — светлые и темные пятна, все пестрившие под деревьями, спали. В дали рощи, из-за кладбищенской церкви, вдруг что-то мелькнуло и с бешеной быстротой, темным клубком понеслось на меня — я, вне себя, шарахнулся в сторону, вся голова у меня сразу оледенела и стянулась, сердце рванулось и замерло… Что это было? Пронеслось и скрылось. Но сердце в груди так и осталось стоять. И так, с остановившимся сердцем, неся его в себе, как тяжкую чашу, я двинулся дальше. Я знал, куда надо идти, я шел все прямо по проспекту — и в самом конце его, уже в нескольких шагах от задней стены, остановился: передо мной, на ровном месте, среди сухих трав, одиноко лежал удлиненный и довольно узкий камень, возглавием к стене. Из-за стены же дивным самоцветом глядела невысокая зеленая звезда, лучистая, как та, прежняя, но немая, неподвижная. В поезде, к опущенному окну вагона первого класса, подошли господин и дама. Через рельсы переходил кондуктор с красным фонарем в висящей руке, и дама спросила: — Послушайте. Почему мы стоим? Кондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский. На станции было темно и печально. Давно наступили сумерки, но на западе, за станцией, за чернеющими лесистыми полями, все еще мертвенно светила долгая летняя московская заря. В окно сыро пахло болотом. В тишине слышен был откуда-то равномерный и как будто тоже сырой скрип дергача. Он облокотился на окно, она на его плечо. Скучная местность. Мелкий лес, сороки, комары и стрекозы. Вида нигде никакого. В усадьбе любоваться горизонтом можно было только с мезонина. Дом, конечно, в русском дачном стиле и очень запущенный, — хозяева были люди обедневшие, — за домом некоторое подобие сада, за садом не то озеро, не то болото, заросшее кугой и кувшинками, и неизбежная плоскодонка возле топкого берега. Только девица была совсем не скучающая. Катал я ее все больше по ночам, и выходило даже поэтично. На западе небо всю ночь зеленоватое, прозрачное, и там, на горизонте, вот как сейчас, все что-то тлеет и тлеет… Весло нашлось только одно и то вроде лопаты, и я греб им, как дикарь, — то направо, то налево. На противоположном берегу было темно от мелкого леса, но за ним всю ночь стоял этот странный полусвет. И везде невообразимая тишина — только комары ноют и стрекозы летают. Никогда не думал, что они летают по ночам, — оказалось, что зачем-то летают. Прямо страшно. Зашумел наконец встречный поезд, налетел с грохотом и ветром, слившись в одну золотую полосу освещенных окон, и пронесся мимо. Вагон тотчас тронулся. Проводник вошел в купе, осветил его и стал готовить постели. Настоящий роман? Ты почему-то никогда не рассказывал мне о ней. Какая она была? Носила желтый ситцевый сарафан и крестьянские чуньки на босу ногу, плетенные из какой-то разноцветной шерсти. Не во что одеться, ну и сарафан. Кроме того, она была художница, училась в Строгановском училище живописи. Да она и сама была живописна, даже иконописна. Длинная черная коса на спине, смуглое лицо с маленькими темными родинками, узкий правильный нос, черные глаза, черные брови… Волосы, сухие и жесткие, слегка курчавились. Все это, при желтом сарафане и белых кисейных рукавах сорочки, выделялось очень красиво. Лодыжки и начало ступни в чуньках — все сухое, с выступающими под тонкой смуглой кожей костями. У меня на курсах такая подруга была. Истеричка, должно быть. Тем более что лицом была похожа на мать, а мать родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-то вроде черной меланхолии. Выходила только к столу. Выйдет, сядет и молчит, покашливает, не поднимая глаз, и все перекладывает то нож, то вилку. Если же вдруг заговорит, то так неожиданно и громко, что вздрогнешь. Прост и мил был только их мальчик, которого я репетировал. Проводник вышел из купе, сказал, что постели готовы, и пожелал покойной ночи. Он помолчал и сухо ответил: — Вероятно, и ей так казалось. Но пойдем спать.
О случайных связях в искусстве: эротика в творчестве Бунина
Любовь в рассказах Бунина драматична, она приходит внезапно, ослепляет человека и действует на него, как солнечный удар. Достоинства: всегда волнительно читать о любви,тем более у Бунина,строки произведения впечатываются в сердце. Своеобразие темы любви в творчестве Бунина: Трагедийная концепция любви. Автор И.А. Бунин Сборник рассказов о любви «Тёмные аллеи» полностью для бесплатного чтения. Читать произведение полный текст книги бесплатно и без регистрации на сайте Classica Online. Бунин сходил с ума, потому что ему был нанесен удар, по силе сопоставимый с новостью о Нобелевской премии, но только с обратным знаком: сразу после большой удачи пришло такое же большое несчастье, и он не мог не думать об этом как о мести судьбы.
Романтические рассказы Бунина: перечень, анализ, обзор. Выделенные черты любовных историй писателя
В другом рассказе Бунин описывает неразделенную любовь молодого парня к девушке, которая не обращает на него никакого внимания. Ещё более запоминающиеся рассказы Бунина, связанные с темой любви, – это "Митина любовь" и "Легкое дыхание". Достоинства: всегда волнительно читать о любви,тем более у Бунина,строки произведения впечатываются в сердце. Главная тема творчества и жизни Бунина — любовь.
Что скажете о пересказе?
- Рассказы Бунина.
- Сборник рассказов «Темные аллеи».
- Тема любви в рассказах Ивана Бунина (Александр Бельский Город Орёл) / Проза.ру
- Содержание курса
Алина ЧЕУЗОВА. ЛЮБОВЬ КАК НАПРЯЖЕНИЕ ДУХОВНЫХ СИЛ. Комментарий к рассказу Бунина «Кавказ»
Алина ЧЕУЗОВА ЛЮБОВЬ КАК НАПРЯЖЕНИЕДУХОВНЫХ СИЛ Комментарий к рассказу Бунина Кавказ Рассказ Кавказ впервые был опубликован в газете Последние новости (Париж, 1937, № 6077, 14 ноября) [1: 612; 2: 791]. Он вошёл уже в первое издание сборника Тёмные. Сборник рассказов «Темные аллеи», написанный Иваном Буниным – это классика русской прозы о любви. Под впечатлением от рассказов Бунина, как просто и искренне он пишет, признаваясь через своего героя, что днями, годами ждешь любви (рассказ "В Париже"). Очевидно, Бунин стремился создать нечто большее, чем рассказ о несчастной любви. Учитель: , разрабатывая тему любви в ранних своих рассказах, развил ее в произведениях позднего периода, создав цикл «Темные аллеи». У Бунина практически нет любовных хэппи-эндов.
Рецензия на рассказ «Грамматика любви» Ивана Бунина
Рассказы Бунина о любви – это не только прекрасные истории о страсти и романтике, но и глубокие психологические и философские размышления о человеческих отношениях. Значимость рассказов о любви в том, что автор утверждает: любовь – чувство высокое и прекрасное, и человек, способный любить, высоконравственен. Проблема любви в рассказах Бунина заключается в мимолетности и непостоянстве этого чувства. это небольшой по размеру рассказ, который читается за считанные минуты и ошеломляет по мере развития продвижения к финалу. Бунин редко использовал в названии рассказов о любви само слово «любовь».
К 150–летию Ивана Алексеевича Бунина
- Список стихотворений:
- Оглавление
- «Темные аллеи» анализ произведения Бунина – жанр, смысл, тема, проблемы рассказа
- Тема любви в рассказах Ивана Бунина
О случайных связях в искусстве: эротика в творчестве Бунина
Молодой человек с деланной усмешкой объясняет: «Это они сами сочинили... Реклама Через полчаса Ивлев с облегчением прощается с ним. Из всех книг он за большие деньги покупает только эту книжечку. На обратном пути кучер рассказывает, что молодой Хвощинский живёт с женой дьякона, но Ивлев не слушает.
Он думает о Лушке, о её ожерелье, которое оставило в нём сложное чувство, подобное испытанному им в одном итальянском городке при взгляде на реликвии святой. И внукам, правнукам покажут сию Грамматику Любви». Пересказала Юлия Песковая.
Нашли ошибку? Пожалуйста, отредактируйте этот пересказ в Народном Брифли. Что было непонятно?
Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите.
Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Проходя по мосту, базару и Монастырской площади, он восстанавливает в памяти утраченные образы. Прошлое и настоящее соединяются в одно целое. Этим целым становится осознание тленности всего живого на земле. Логическим заключением путешествия по городу становится кладбище. В рассказе оно является символом недолговечности любви.
На этом кладбище находится могила возлюбленной. Анализ рассказов Бунина о любви позволяет увидеть связь лирических мотивов писателя с ностальгией и осознанием бренности бытия. А порою ее можно сравнить скорее с животной страстью, которую может испытывать только человек чрезвычайно самовлюбленный и эгоистичный. В центре рассказа «Дурочка» — весьма аморальная и лицемерная личность. Хозяйский сын проводит лето у родителей. Будучи студентом духовной семинарии, он проявляет в учебе блестящие успехи.
При этом его душевный и нравственный мир исключительно беден. Воспользовавшись безответностью дурочки-кухарки, он овладел ею: «Она от страха даже крикнуть не смогла». Безнаказанность этих действий привела к тому, что молодой человек повторял их не раз. В конце концов кухарка родила мальчика. Но вид ребенка, как и облик самой «дурочки», удручал хозяйского сына, и он приказал прогнать ее со двора. С тех пор она скиталась по улицам с сыном, прося милостыню «Христа ради».
Лицемерие и жестокость главного персонажа приобретают особенно сильный эффект оттого, что он обладает духовным саном, является служителем церкви. История незамысловата, но благодаря неповторимому стилю Ивана Бунина вызывает у читателя сильные чувства. Скитания молодой матери не дополнены слезливыми эмоциями, а описаны очень кратко и лаконично. О ребенке автор говорит лишь несколько слов: «Он был урод, но когда улыбался, был очень мил». Молодой студент гостит у своих близких родственников. Дядя — генерал, прикованный к инвалидной коляске.
В его доме молодому человеку скучно и тоскливо. От скуки он предается фантазиям, сравнивает себя с пушкинским Онегиным. Но подушки он генералу не поправляет и лекарства не подносит. Эти обязанности лежат на сиделке — прекрасной молодой особе. С первого взгляда рождается страсть. Но студент не может встретиться с девушкой.
Она где-то близко, ее комната за стеной, но все же девушка пока недоступна. В один прекрасный день она появляется в его комнате, и следующее утро генеральский племянник встречает уже в ее постели. Связь мгновенно обнаруживается, и молодой женщине ничего не остается, как покинуть имение. Чем стали для нее эти мимолетные отношения? Особенности рассказов Бунина о любви — это, прежде всего, недосказанность и загадка. На некоторые вопросы читателю приходится самому находить ответы.
Список любовных историй включают повествования и о судьбоносном чувстве, и об эгоистичной страсти, и о быстротечном влечении.
Они станут преподавателями, трансляторами знаний. Сейчас, как и в советское время, о вечных темах мы имеем возможность говорить с детьми только на уроках литературы. Здесь ученики соприкасаются с тем вопросом, что тревожит их более всего, — с самым сокровенным вопросом нравственности. Любовь — явление, в котором особенно неотделимы друг от друга психология человека и его моральные основы. Проблема в том, что этот факт не осознан в полной мере самой школой. Особенно ярко это проявляется в ситуации, когда надо ставить оценку за сочинение ребёнку, нравственная позиция которого не совпадает с позицией учителя или постулатами критиков.
Что мы оцениваем в сочинениях, не считая знания орфографии и пунктуации? Почему мы не отделяем стилистику и грамотность речи от освещения тем морали и психологии? Итак, учителя литературы в настоящее время учат детей в основном отнюдь не стилистике и теории литературы. На уроках обсуждаются проблемы добра и зла, мужества и подлости, проблема поиска себя и своего места в мире. Повседневность даёт детям богатый жизненный опыт, но толчок к осмыслению его и направление этого осмысления часто дают именно уроки литературы. Необходимо осознать колоссальную ответственность учителей и авторов программ за трактовку нравственных вопросов, которых они касаются, даже не желая этого. К теме любви надо подходить с особой серьёзностью.
Бунина программа под редакцией А. Кутузова в 11-м классе рекомендует обратиться к темам «Трагедийная концепция любви» и «Любовь-страсть как первозданная глубинная стихия природы» на материале рассказов «Солнечный удар», «Грамматика любви» и «Лёгкое дыхание». Программа Г. Беленького и Ю. Лыссого предлагает эти же рассказы для самостоятельного чтения, не формулируя темы любви. Нас волнует реальное соотношение того, что изучается на уроках, и формулировки тем. Как правило, расхождения огромны.
Причина в том, что авторы учебников и программ не дают дефиниций нравственных понятий. Определяют литературоведческие термины, но оперируют, как правило, терминами морали и психологии. Прежде чем обратиться непосредственно к рассказам Бунина, хотелось бы сделать акцент на некоторых положениях. Необходимо говорить о разработке психолингвистических аспектов преподавания литературы. Психолингвистика изучает процессы порождения и восприятия речи — как устной, так и письменной. Текст литературного произведения — факт письменной речи. Современные психолингвисты В.
Белянин исследуют закономерности порождения текста, связи его особенностей с особенностями личности автора. В педагогике наиболее актуальным представляется иной подход — изучение восприятия учениками текстов, предлагаемых программой. Это особенно важно потому, что большая часть программного материала не соответствует читательским интересам школьников. Психолингвистические особенности некоторых классических произведений, изучаемых в школе, таковы, что могут вызвать у детей глубокую депрессию и полное отторжение. Это, как правило, выражается в нежелании читать то, что задали в школе. Как ученики воспринимают классику? Они включают её в контекст представлений о современности.
Основу этих представлений, в частности, составляют опошленные массовой культурой выводы психологической науки начала XX века и лозунги сексуальной революции. Нас могут упрекнуть в наивно-реалистическом подходе, указывая на то, что герои Бунина — не живые люди, а литературные образы. Тем не менее у школьников, как правило, преобладает наивно-реалистическое восприятие литературных героев да и не только у школьников. Позволим себе напомнить читателям содержание рассказа «Грамматика любви». Некто Ивлев проездом посещает усадьбу помещика Хвощинского, умершего в том же году. Двадцать лет назад Хвощинский полюбил свою горничную Лушку, которая родила ему сына и умерла в ранней молодости. После её смерти Хвощинский почти не выходил из комнаты покойной, перечитывая книжечку «Грамматика любви».
Но не оттого только, что наполняет ее радостью и счастьем, а прежде всего — от неизбежности собственной гибели, что придает трагическую значительность и ценность последующим переживаниям. Так отражается бунинское представление об общей катастрофичности бытия, непрочности всего того, что доселе казалось утвердившимся и, в конечном счете, - звучит отраженно и опосредствованно как эхо великих социальных потрясений, которые принес человечеству двадцатый век. Образ любви в творчестве Бунина — это особый синтез духа и плоти. Дух по Бунину невозможно постичь, не познав плоти. Бунин отстаивал в своих произведениях чистое отношение к плотскому и телесному. У него не было понятия женского греха, как в «Анне Карениной», «Войне и мире», «Крейцеровой сонате» Л. Толстого, не было настороженного, неприязненного отношения к женскому началу, свойственного Н. Гоголю, но не было и опошления любви. Его любовь — это земная радость, загадочное влечение одного пола к другому. Герои «Темных аллей» не противятся природе, часто их поступки абсолютно нелогичны и противоречат общепринятой морали пример тому — внезапная страсть героев в рассказе «Солнечный удар».
Любовь Бунина «на грани» — это почти переступание нормы, выход за рамки обыденности. Эта аморальность для Бунина даже, можно сказать, есть некий признак подлинности любви, поскольку обычная мораль оказывается, как и все установленное людьми, условной схемой, в которую не укладывается стихия естественной, живой жизни. При описании рискованных подробностей, связанных с телом, когда автор должен быть беспристрастным, чтобы не перейти хрупкую грань, отделяющую искусство от порнографии, Бунин, напротив, слишком много волнуется — до спазм в горле, до страстной дрожи: «... Для Бунина все, что связано с полом, чисто и значительно, все овеяно тайной и даже святостью. Как правило, за счастьем любви в «Темных аллеях» следует расставание или смерть. Герои упиваются близостью, но приводит она к разлуке, смерти, убийству. Счастье не может быть вечным. Натали «умерла на Женевском озере в преждевременных родах».
Романтические рассказы Бунина: перечень, анализ, обзор. Выделенные черты любовных историй писателя
Интересным является факт, что в произведениях И. Бунина любовь и брак почти несовместимы. Он убежден, что там, где царит любовь, не имеет значения социальный статус, любовь уравнивает людей, стирает значимость чинов и сословий. У любви свои законы и приоритеты.
Замечание 2 «Темные аллеи» относятся к жанру рассказа. Ряд исследователей считают их новеллами. Композиционно произведение можно разделить на три части: Приезд главного героя на постоялый двор; Встреча с бывшей возлюбленной; Отъезд героя из постоялого двора.
Главным героем рассказа «Темные аллеи» является Николай Алексеевич, высокий, стройный мужчина. Ему за шестьдесят. В молодости он был влюблен в крепостную женщину, однако женился на даме своего круга.
Автор показывает его уставшим, нерешительным, несчастливым.
Особенной его любовью пользовалась природа русской деревни, во многом этому способствовало детство писателя, прошедшее в имении под Орлом. Стихотворение «Листопад», давшее название сборнику, он написал в 1900-м году и посвятил его Максиму Горькому. А за сам сборник в 1903 году ему присудили Пушкинскую премию. Это был дебют 30-летнего Бунина как прозаика, вынесшего на суд читателей свой лирический монолог-воспоминание. Язык и стиль изложения настолько поэтичны и легки, что уже с первых строк ты невольно погружается в атмосферу ранней осени, пьянящего запаха созревающих яблок и прохладной свежести. Он писал его трудно, отталкиваясь от событий Первой русской революции, пытаясь найти ответ на вопрос, что же такое загадочная «русская душа», при этом на первый план им были выведены простые мужики, братья Красовы, Тихон и Кузьма. Произведение поначалу вызвало шквал критики у читающей публики, обвинения в непатриотизме. А вот Горький прочитал «Деревню» с волнением и радостью за ее автора. Как показало будущее, Бунин в своих неутешительных прогнозах грядущего был абсолютно прав.
Иван Алексеевич справедливо полагал, что его популярность в России как писателя началась именно с «Деревни». В ней Бунин продолжает рисовать незавидную картину обнищания и вырождения русского народа. И теперь он пристально исследует столбовых дворян. Повесть полна драматизма и боли, ведь в судьбах ее героев — потомственных аристократов Хрущевых угадываются факты подлинной семейной истории рода Буниных. Писатель стремиться понять, почему после отмены крепостного права так быстро разорилось и исчезло целое сословие? Ведь происходящее в Суходоле было характерно для всей России того периода. И опять предчувствия его тревожны, полны горьких ожиданий и фатальной обреченности. Как писал сам Бунин, «Суходол» относится к произведениям, «резко рисовавшим русскую душу, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы». А что касается «буревестника революции», то он вообще охарактеризовал «Суходол» как одну из самых «жутких русских книг».
Глаза ее были ласковы и тихи. Я удивился, но поспешил сказать: — Хочу! Я удивился еще больше: — На кладбище? Это знаменитое раскольничье? Допетровская Русь! Хоронили ихнего архиепископа. И вот представьте себе: гроб — дубовая колода, как в древности, золотая парча будто кованая, лик усопшего закрыт белым «воздухом», шитым крупной черной вязью — красота и ужас. А у гроба диаконы с рипидами и трикириями... Рипиды, трикирии! Я не знаю что... Но я, например, часто хожу по утрам или по вечерам, когда вы не таскаете меня по ресторанам, в кремлевские соборы, а вы даже и не подозреваете этого... Так вот: диаконы — да какие! Пересвет и Ослябя! И на двух клиросах два хора, тоже все Пересветы: высокие, могучие, в длинных черных кафтанах, поют, перекликаясь, — то один хор, то другой, — и все в унисон, и не по нотам, а по «крюкам». А могила была внутри выложена блестящими еловыми ветвями, а на дворе мороз, солнце, слепит снег... Да нет, вы этого не понимаете! Вечер был мирный, солнечный, с инеем на деревьях; на кирпично-кровавых стенах монастыря болтали в тишине галки, похожие на монашенок, куранты то и дело тонко и грустно играли на колокольне. Скрипя в тишине по снегу, мы вошли в ворота, пошли по снежным дорожкам по кладбищу, — солнце только что село, еще совсем было светло, дивно рисовались на золотой эмали заката серым кораллом сучья в инее, и таинственно теплились вокруг нас спокойными, грустными огоньками неугасимые лампадки, рассеянные над могилами. Я шел за ней, с умилением глядел на ее маленький след, на звездочки, которые оставляли на снегу новые черные ботики, — она вдруг обернулась, почувствовав это: — Правда, как вы меня любите! Мы постояли возле могил Эртеля, Чехова. Держа руки в опущенной муфте, она долго глядела на чеховский могильный памятник, потом пожала плечом: — Какая противная смесь сусального русского стиля и Художественного театра! Стало темнеть, морозило, мы медленно вышли из ворот, возле которых покорно сидел на козлах мой Федор. Только не шибко, Федор, — правда?
А потом ты проводила меня до калитки, и я сказал: — Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за все, что ты дала мне на земле. Я вышел на середину светлой улицы и пошел на свое подворье. Обернувшись, видел, что все еще белеет в калитке. Теперь, поднявшись с тумбы, я пошел назад тем же путем, каким пришел. Нет, у меня была, кроме Старой улицы, и другая цель, в которой мне было страшно признаться себе, но исполнение которой, я знал, было неминуемо. И я пошел — взглянуть и уйти уже навсегда. Дорога была опять знакома. Все прямо, потом влево, по базару, а с базара — по Монастырской — к выезду из города. Базар — как бы другой город в городе. Очень пахучие ряды. В Обжорном ряду, под навесами над длинными столами и скамьями, сумрачно. В Скобяном висит на цепи над срединой прохода икона большеглазого Спаса в ржавом окладе. В Мучном по утрам всегда бегали, клевали по мостовой целой стаей голуби. Идешь в гимназию — сколько их! И все толстые, с радужными зобами — клюют и бегут, женственно, щёпотко виляясь, покачиваясь, однообразно подергивая головками, будто не замечая тебя: взлетают, свистя крыльями, только тогда, когда чуть не наступишь на какого-нибудь из них. А ночью тут быстро и озабоченно носились крупные темные крысы, гадкие и страшные. Монастырская улица — пролет в поля и дорога: одним из города домой, в деревню, другим — в город мертвых. Дует с полей по Монастырской ветерок, и несут навстречу ему на полотенцах открытый гроб, покачивается рисовое лицо с пестрым венчиком на лбу, над закрытыми выпуклыми веками. Так несли и ее. На выезде, слева от шоссе, монастырь времен царя Алексея Михайловича, крепостные, всегда закрытые ворота и крепостные стены, из-за которых блестят золоченые репы собора. Дальше, совсем в поле, очень пространный квадрат других стен, но невысоких: в них заключена целая роща, разбитая пересекающимися долгими проспектами, по сторонам которых, под старыми вязами, липами и березами, все усеяно разнообразными крестами и памятниками. Тут ворота были раскрыты настежь, и я увидел главный проспект, ровный, бесконечный. Я несмело снял шляпу и вошел. Как поздно и как немо! Месяц стоял за деревьями уже низко, но все вокруг, насколько хватал глаз, было еще ясно видно. Все пространство этой рощи мертвых, крестов и памятников ее узорно пестрело в прозрачной тени. Ветер стих к предрассветному часу — светлые и темные пятна, все пестрившие под деревьями, спали. В дали рощи, из-за кладбищенской церкви, вдруг что-то мелькнуло и с бешеной быстротой, темным клубком понеслось на меня — я, вне себя, шарахнулся в сторону, вся голова у меня сразу оледенела и стянулась, сердце рванулось и замерло… Что это было? Пронеслось и скрылось. Но сердце в груди так и осталось стоять. И так, с остановившимся сердцем, неся его в себе, как тяжкую чашу, я двинулся дальше. Я знал, куда надо идти, я шел все прямо по проспекту — и в самом конце его, уже в нескольких шагах от задней стены, остановился: передо мной, на ровном месте, среди сухих трав, одиноко лежал удлиненный и довольно узкий камень, возглавием к стене. Из-за стены же дивным самоцветом глядела невысокая зеленая звезда, лучистая, как та, прежняя, но немая, неподвижная. В поезде, к опущенному окну вагона первого класса, подошли господин и дама. Через рельсы переходил кондуктор с красным фонарем в висящей руке, и дама спросила: — Послушайте. Почему мы стоим? Кондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский. На станции было темно и печально. Давно наступили сумерки, но на западе, за станцией, за чернеющими лесистыми полями, все еще мертвенно светила долгая летняя московская заря. В окно сыро пахло болотом. В тишине слышен был откуда-то равномерный и как будто тоже сырой скрип дергача. Он облокотился на окно, она на его плечо. Скучная местность. Мелкий лес, сороки, комары и стрекозы. Вида нигде никакого. В усадьбе любоваться горизонтом можно было только с мезонина. Дом, конечно, в русском дачном стиле и очень запущенный, — хозяева были люди обедневшие, — за домом некоторое подобие сада, за садом не то озеро, не то болото, заросшее кугой и кувшинками, и неизбежная плоскодонка возле топкого берега. Только девица была совсем не скучающая. Катал я ее все больше по ночам, и выходило даже поэтично. На западе небо всю ночь зеленоватое, прозрачное, и там, на горизонте, вот как сейчас, все что-то тлеет и тлеет… Весло нашлось только одно и то вроде лопаты, и я греб им, как дикарь, — то направо, то налево. На противоположном берегу было темно от мелкого леса, но за ним всю ночь стоял этот странный полусвет. И везде невообразимая тишина — только комары ноют и стрекозы летают. Никогда не думал, что они летают по ночам, — оказалось, что зачем-то летают. Прямо страшно. Зашумел наконец встречный поезд, налетел с грохотом и ветром, слившись в одну золотую полосу освещенных окон, и пронесся мимо. Вагон тотчас тронулся. Проводник вошел в купе, осветил его и стал готовить постели. Настоящий роман? Ты почему-то никогда не рассказывал мне о ней. Какая она была? Носила желтый ситцевый сарафан и крестьянские чуньки на босу ногу, плетенные из какой-то разноцветной шерсти. Не во что одеться, ну и сарафан. Кроме того, она была художница, училась в Строгановском училище живописи. Да она и сама была живописна, даже иконописна. Длинная черная коса на спине, смуглое лицо с маленькими темными родинками, узкий правильный нос, черные глаза, черные брови… Волосы, сухие и жесткие, слегка курчавились. Все это, при желтом сарафане и белых кисейных рукавах сорочки, выделялось очень красиво. Лодыжки и начало ступни в чуньках — все сухое, с выступающими под тонкой смуглой кожей костями. У меня на курсах такая подруга была. Истеричка, должно быть. Тем более что лицом была похожа на мать, а мать родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-то вроде черной меланхолии. Выходила только к столу. Выйдет, сядет и молчит, покашливает, не поднимая глаз, и все перекладывает то нож, то вилку. Если же вдруг заговорит, то так неожиданно и громко, что вздрогнешь. Прост и мил был только их мальчик, которого я репетировал. Проводник вышел из купе, сказал, что постели готовы, и пожелал покойной ночи. Он помолчал и сухо ответил: — Вероятно, и ей так казалось. Но пойдем спать. Я ужасно устал за день. Только даром заинтересовал. Ну, расскажи хоть в двух словах, чем и как ваш роман кончился. Уехал, и делу конец. Сине-лиловый глазок над дверью тихо глядел в темноту. Она скоро заснула, он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в то лето… На теле у нее тоже было много маленьких темных родинок — эта особенность была прелестна. Оттого, что она ходила в мягкой обуви, без каблуков, все тело ее волновалось под желтым сарафаном. Сарафан был широкий, легкий, и в нем так свободно было ее долгому девичьему телу. Однажды она промочила в дождь ноги, вбежала из сада в гостиную, и он кинулся разувать и целовать ее мокрые узкие ступни — подобного счастья не было во всей его жизни. Свежий, пахучий дождь шумел все быстрее и гуще за открытыми на балкон дверями, в потемневшем доме все спали после обеда — и как страшно испугал его и ее какой-то черный с металлически-зеленым отливом петух в большой огненной короне, вдруг тоже вбежавший из сада со стуком коготков по полу в ту самую горячую минуту, когда они забыли всякую осторожность. Увидав, как они вскочили с дивана, он торопливо и согнувшись, точно из деликатности, побежал назад под дождь с опущенным блестящим хвостом… Первое время она все приглядывалась к нему; когда он заговаривал с ней, темно краснела и отвечала насмешливым бормотанием; за столом часто задевала его, громко обращаясь к отцу: — Не угощайте его, папа, напрасно. Он вареников не любит. Впрочем, он и окрошки не любит, и лапши не любит, и простоквашу презирает, и творог ненавидит. По утрам он был занят с мальчиком, она по хозяйству — весь дом был на ней. Обедали в час, и после обеда она уходила к себе в мезонин или, если не было дождя, в сад, где стоял под березой ее мольберт, и, отмахиваясь от комаров, писала с натуры. Потом стала выходить на балкон, где он после обеда сидел с книгой в косом камышовом кресле, стояла, заложив руки за спину, и посматривала на него с неопределенной усмешкой: — Можно узнать, какие премудрости вы изволите штудировать? Я и не знала, что у нас в доме оказался революционер! Убедилась в своей бездарности. Давайте развлекаться. Душегубка наша, правда, довольно гнилая и с дырявым дном, но мы с Петей все дыры забили кугой… День был жаркий, парило, прибрежные травы, испещренные желтыми цветочками куриной слепоты, были душно нагреты влажным теплом, и над ними низко вились несметные бледно-зеленые мотыльки. Он усвоил себе ее постоянный насмешливый тон и, подходя к лодке, сказал: — Наконец-то вы снизошли до меня! Он мельком увидал блестящую смуглость ее голых ног, схватил с носа весло, стукнул им извивавшегося по дну лодки ужа и, поддев его, далеко отбросил в воду. Она была бледна какой-то индусской бледностью, родинки на ее лице стали темней, чернота волос и глаз как будто еще чернее. Она облегченно передохнула: — Ох, какая гадость! Недаром слово «ужас» происходит от ужа. Они у нас тут повсюду, и в саду, и под домом… И Петя, представьте, берет их в руки! Впервые заговорила она с ним просто, и впервые взглянули они друг другу в глаза прямо. Как вы его здорово стукнули! Она совсем пришла в себя, улыбнулась и, перебежав с носа на корму, весело села. В своем испуге она поразила его красотой, сейчас он с нежностью подумал: да она совсем еще девчонка! Но, сделав равнодушный вид, озабоченно перешагнул в лодку и, упирая веслом в студенистое дно, повернул ее вперед носом и потянул по спутанной гуще подводных трав на зеленые щетки куги и цветущие кувшинки, все впереди покрывавшие сплошным слоем своей толстой, круглой листвы, вывел ее на воду и сел на лавочку посередине, гребя направо и налево. Она положила картуз к себе на колени. Она прижала картуз к груди: — Нет, я его буду беречь! У него опять нежно дрогнуло сердце, но он опять отвернулся и стал усиленно запускать весло в блестевшую среди куги и кувшинок воду. К лицу и рукам липли комары, кругом все слепило теплым серебром: парной воздух, зыбкий солнечный свет, курчавая белизна облаков, мягко сиявших в небе и в прогалинах воды среди островов из куги и кувшинок; везде было так мелко, что видно было дно с подводными травами, но оно как-то не мешало той бездонной глубине, в которую уходило отраженное небо с облаками. Вдруг она опять взвизгнула — и лодка повалилась набок: она сунула с кормы руку в воду и, поймав стебель кувшинки, так рванула его к себе, что завалилась вместе с лодкой — он едва успел вскочить и поймать ее под мышки. Она захохотала и, упав на корму спиной, брызнула с мокрой руки прямо ему в глаза. Тогда он опять схватил ее и, не понимая, что делает, поцеловал в хохочущие губы. Она быстро обняла его за шею и неловко поцеловала в щеку… С тех пор они стали плавать по ночам. На другой день она вызвала его после обеда в сад и спросила: — Ты меня любишь? Он горячо ответил, помня вчерашние поцелуи в лодке: — С первого дня нашей встречи! Но, слава Богу, все это уже прошлое. Нынче вечером, как все улягутся, ступай опять туда и жди меня. Только выйди из дому как можно осторожнее — мама за каждым шагом моим следит, ревнива до безумия. Ночью она пришла на берег с пледом на руке. От радости он встретил ее растерянно, только спросил: — А плед зачем? Нам же будет холодно. Ну, скорей садись и греби к тому берегу… Всю дорогу они молчали. Когда подплыли к лесу на той стороне, она сказала: — Ну вот. Теперь иди ко мне. Где плед? Ах, он подо мной. Прикрой меня, я озябла, и садись. Вот так… Нет, погоди, вчера мы целовались как-то бестолково, теперь я сначала сама поцелую тебя, только тихо, тихо.