1953), русского писателя, поэта и лауреата Нобелевской премии по литературе в 1933 году. В книгу входят: дневник писателя «Окаянные дни», циклы рассказов «Под Серпом и Молотом» и «Неизвестные рассказы», неизвестные советскому читателю стихотворения и «Воспоминания» И.А. Бунина — портреты его современников. Многими Бунин воспринимается исключительно как писатель-реалист, мастер жизненных зарисовок, а также тонкий изобразитель лирических состояний. Иван Бунин. произведений: 1243 томов: 16. книги в fb2 и epub. Бунин считал «Темные аллеи» своим лучшим произведением, а современников книга поразила не только жанровым разнообразием – от коротких сценок, новелл до мини-романа и стихотворений в прозе, но и описанием откровенных сцен.
Please wait while your request is being verified...
В нем через описание природы автор раскрывает внутренний мир героев: холодная и мрачная Москва символизирует непостоянство, мимолетность человеческих чувств и противопоставляется кавказским пейзажам, которые напоминают о состоянии счастья и умиротворения. В основе сюжета лежит любовный треугольник: женщина втайне уезжает с любовником на курорт, оставив мужа. Супруг, подозревая об измене, отправляется разыскивать жену. Финал произведения трагичен: автор показывает, на что способен человек, ощутивший предательство. Бунин выбрал именно такое название для новеллы, чтобы провести параллель между религиозным праздником и началом новой жизни героини.
Девушка переживает внутренний конфликт: она стоит перед выбором между непорочной любовью к Богу и греховными чувствами к мужчине. После духовного падения, физической близости, она решает очиститься от роскоши, праздности и изменить уклад жизни, уйдя в монастырь. Только этот поступок позволяет разрешить внутреннее противоречие. Иллюстрация Г.
Новожилова «Легкое дыхание» По словам писателя, замысел произведения родился в маленьком итальянском городе, когда на кладбище он заметил крест с изображением радостной девушки.
Ему были свойственны мировоззрение и образ жизни ближе к дворянскому патриархальному укладу, тем не менее, с ранних лет ему пришлось работать и зарабатывать. Первый поэтический сборник появляется в 1891 году Бунин 1870 года рождения а в 1903 писатель и поэт получает литературную Пушкинскую премию за сборник Листопад. Также был отмечен его перевод Песни о Гайавате. В 1909 году снова получил новые степени этой награды за собрание своих сочинений. Проживая в России Бунин писал довольно много стихов, а также рассказы.
От таких мрачных образов веет всеобщей безысходностью. Эту же роль выполняют экспрессивно окрашенные детали интерьера: «молчаливые» комнаты, «стонущие» двери. Для многих рассказов устойчивыми являются образы-символы: мертва тишина, море снегов. Писатель отражает не только внутреннее состояние героя, но и в целом всю печальную атмосферу человеческого существования. В сюжетной прозе Бунину было тесно. В произведениях 1900-х годов повествование подчиняется авторским раздумьям, напряженным и часто незавершенным. Именно они определяют разные жанровые структуры. Рассказы «Антоновские яблоки», «На Донце», «Эпитафия», «Перевал», «Новая дорога» - это развернутое авторское размышление о жизни. В некоторых произведениях, например, «Над городом», «Надежда», «Туман», «У истоков дней» исходным элементом оказывается факт прошлого, который проясняет мысль о том или ином явлении бытия. Бунин преодолевает конкретный материал и проникает в глубинные, сущностные процессы жизни. Писателя особенно сильно волновали вопросы развития мира.
Категория: Открываем Бунина вместе Опубликовано: 31. Из-под его пера вышло большое количество стихов, повестей и рассказов. По мотивам многих Бунина книг были поставлены пьесы и сняты художественные фильмы. Всеобщую любовь снискали знаменитые рассказы классика. Мы рекомендуем вам его произведения потому что... Чистый понедельник Рассказ очень маленький, и освещает лишь малую часть жизни героев. Исследователи бунинского творчества сходятся во мнении, что в «Чистом понедельнике» нашла отражение первая любовь автора. Солнечный удар Военный и очаровательная девушка знакомятся на палубе корабля. Ещё какое-то время назад она знать не знала о существовании этого мужчины, однако любовь толкает её на удивительные поступки. Это чувство здесь как метеорологическое явление — и как болезнь.
Краткие содержания произведений И. А. Бунина
Нигилизм, мещанство, сытое мудрствование писатель резко осуждает, не показывая ни капли снисхождения. А заблудшим сиротам, людям «без роду-племени» писатель всегда уделяет теплое внимание. Но самое большое сочувствие Бунин отдает крестьянам, которые оказались перед неразрешимыми трудностями например, «На чужой стороне», «На край света». Рассказы 1890-1900-х годов Проза И. Бунина 1890-х годов основана на богатом бытовом материале. Но за пластом конкретно явственно проступает обращение в целом к миру. В творчестве писателя происходит укрупнение изображаемого. Часто Бунин использует традиционные средства, такие, как предыстория героев и открытые авторские суждения. Но еще чаще голос автора включается «незаметно», акцентируя природу, воспринимаемую героем.
Так, после небольшого сообщения о «тоске осенних дней» Турбина идет символическая картина хмурого неба, косматого от туч, «черной ночи», занимающегося «нового скучного дня». От таких мрачных образов веет всеобщей безысходностью.
Однако коллеги не разделяли восторженного настроения его поклонников и называли Бунина старомодным пейзажистом.
В это время как раз входит в моду поэзия Валерия Брюсова , со строк которой «дышали городские улицы», и Александра Блока , с его невероятными персонажами. Свою рецензию на очередной сборник поэта «Стихотворения» опубликовал Максимилиан Волошин. Он говорил, что Бунин как будто бы «выпал» из модного движения, но зато сумел достичь вершины совершенства в своих поэзиях.
Самыми яркими работами Ивана Бунина того периода стали стихи «Вечер» и «Помню долгий зимний вечер». Иван Бунин — Вечер О счастье мы всегда лишь вспоминаем. А счастье всюду.
Может быть, оно — Вот этот сад осенний за сараем И чистый воздух, льющийся в окно. В бездонном небе легким белым краем Встает, сияет облако. Давно Слежу за ним… Мы мало видим, знаем, А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села На подоконник птичка. И от книг Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело. Гул молотилки слышен на гумне… Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.
Для Бунина абсолютно неприемлемым кажется символизм, он не принимает революцию 1905 года. Самого себя он записывает в «свидетеля великого и подлого». В 1910-м выходит в свет его новая повесть, под лаконичным названием «Деревня».
Именно с нее начался цикл произведений, в которых запечатлена таинственная русская душа. Из той же серии вскоре вышли рассказы «Хорошая жизнь», «Сила», «Лапти», «Князь во князьях», и повесть «Суходол». Он печатает одни из лучших своих произведений — рассказы «Грамматика любви», «Господин из Сан-Франциско», «Сны Чанга», «Легкое дыхание».
В 1917-м литератор уезжает из мятежного Петрограда, не желая жить в «жуткой близости с врагом». На протяжении 6 месяцев он живет в Москве, в мае следующего года перебирается в Одессу. В этом городе он выпускает дневник под названием «Окаянные дни», в котором обличает революционное движение и новую власть большевиков.
Иван Бунин во Франции Такому яростному противнику действующей власти дальнейшее проживание в стране было опасным. В начале 1920-го года Бунин уезжает из страны. Сразу писатель поселяется в Константинополе, а в марте переезжает в Париж.
Именно во Франции поэт выпускает новый сборник своих произведений, который назвал «Господин из Сан-Франциско». Поклонники Ивана Бунина выразили ему по этому поводу свой восторг. Летом 1923 года Бунин переехал на виллу «Бельведер» в городе Грассе.
Он часто встречался с Сергеем Рахманиновым. В это время он продолжает плодотворно работать и печатает новую прозу — «Роза Иерихона», «Начальная любовь», «Митина любовь», «Цифры». В 1930-м вышел еще один рассказ писателя — «Тень птицы», а вскоре поклонники Бунина получили новый подарок в виде романа «Жизнь Арсеньева».
Он стал самым большим в его творчестве за рубежом. В нем явно прослеживается тоска по родине, которая по мнению автора «погибла в кратчайшие сроки». Ближе к 40-м годам Бунин поселился на вилле «Жаннет», где и пережил всю войну.
Он очень волновался за родину, радовался даже самой незначительной победе наших войск. В эти годы писатель узнал, что такое настоящая нищета. Свое трудное положение он описывал так: «Я был богатым, а сейчас по воле судьбы узнал, что такое нищета.
Познал мировую славу, а теперь оказался ненужным никому… Так сильно хочу домой! Вилла постепенно приходила в упадок.
Слова переливались словно мёд - затяжно, но красиво. Он любил её, но не успел признаться в своих чувствах, потому что Венера уехала из города.
ТИШИНА Здесь рассказывается о двух товарищах, которые плывут на лодке по прохладной и стеклянной воде среди высоких и таинственных гор. Место, где стоит закрыть глаза и прислушаться к тишине и спокойствию. Параллельно рассуждают, каждый сам для себя, - какое великое счастье жить, дышать и видеть солнце, видеть небо и природу. И как жаль, что наше время быстротечно.
Мальчик упрашивал своего дядю обучить его цифрам, на что тот сказал, что они могут позаниматься завтра, а не сегодня. На отказ начинаются капризы и истерики.
Бунин Кавказ анализ. Таблица Кавказ Бунин. Бунин Кавказ анализ произведения.
Интересные факты о книгах и писателях. Бунин творчество. Особенности творчества Бунина. Бунин Антоновские яблоки книга. Произведения Бунина рассказы.
Произведения Ивана Алексеевича Бунина. Бунин 1901. Темные аллеи иллюстрации к книге Бунина. Бунин темные аллеи иллюстрации к рассказу. Иллюстрации к произведениям Ивана Бунина.
Иллюстрации к произведениям Бунина темные аллеи. Творения Бунина. Творчество Бунина презентация. Первое произведение Бунина. Авторская позиция господин из Сан Франциско.
Нравственные уроки из рассказа Бунина «господин из Сан-Франциско?. План господин из Сан Франциско Бунин. Авторская позиция Бунина в рассказе господин из Сан Франциско. Иллюстрации к рассказу чистый понедельник Бунина. Бунин чистый понедельник обложка книги.
Детские книги Бунина. Бунин повести и рассказы. Бунин повести и рассказы книга. Литературная деятельность Ивана Бунина. Факультет Ивана Алексеевича Бунина.
Бунин тема человека. Мир природы и человека в произведениях Бунина. Бунин отрывки из произведений. Бунин идеи. Бунин презентация.
Бунин биография произведения. Произведения Лунина слайды. Презентация про Бунина. Бунин писатель 20 века. Анализ рассказа легкое дыхание Бунин.
Что такое легкое дыхание в рассказе Бунина. Анализ легкое дыхание Бунин. Композиция произведения Бунина легкое дыхание. Старший брат Ивана Алексеевича Бунина. Произведения Бунина.
Литературное творчество Бунина. Творческий путь Бунина. Бунин творческий путь кратко. Биография Ивана Алексеевича Бунина 4 класс кратко. Книги Ивана Бунина.
Короткие рассказы бунина для детей. «Сказка (И снилось мне, что мы, как в сказке…)» И
Короткий обзор рассказов в сборнике «Тёмные аллеи». Что касается И. Бунина, то у меня много озвучено его рассказов, и было бы очень приятно, если Вы и с другими его произведениями в моём исполнении познакомились и высказали своё мнение. Читать онлайн бесплатно и без регистрации полностью (целиком) все книги автора Иван Бунин на сайте электронной библиотеки «LibKing». Читать избранные короткие стихотворения русского поэта Ивана Бунина. Читаем интересные рассказы Ивана Бунина для детей: Цифры, Лапти, Косцы, Кавказ, Чистый понедельник, Господин из Сан-Франциско и многие другие.
Краткое содержание Тёмные аллеи, Бунин читать
В рассказе Бунин даёт описание природы. Бунин Иван Алексеевич. Биография. Жизнь и творчество. Повести и романы. Рассказы. Хронология. Галерея. Семья. Фильмы. Памятники. Афоризмы. В рассказе отразилось впечатление, которое произвело на Бунина известие об убийстве Фердинанда. Сборник Тёмные аллеи состоит из 37 рассказов, объединённых темой любви и заканчивающие в большинстве случаев трагически. Прошлому в значительной своей части посвящены произведения из цикла "Краткие рассказы",над которыми Бунин работал в начале 30-х юры,входящие в этот цикл,занимают от 6-7 строчек до 3-4 страничек.
Краткое содержание Тёмные аллеи, Бунин читать
Представляем Виртуальный путеводитель «По страницам рассказов И. А. Бунина», который охватывает наиболее значимые интернет-ресурсы, посвящённые трём рассказам великого писателя. В рассказе Бунин даёт описание природы. Список рассказов Бунина, в котором по алфавиту собраны все рассказы автора, даст вам возможность лучше ознакомиться с творчеством писателя. Рассказы Бунина И.А. Основными темами ранних рассказов писателя стали – изображение крестьянства и разоряющегося дворянства.
Иван Бунин
Те нанимают мужиков — главным образом для сбора яблок, запах которых наполняет усадьбы. В праздничные дни мещане ведут бойкую торговлю — продают свой урожай белоголовым мальчишкам, разнаряженным девкам, важной старостихе. Вечером суета стихает, только сторожа бодрствуют, охраняя плодовые деревья, чтобы те не отрясли. Глава II Осени радуются не только мещане, но и простое мужичье, крестьяне, которые по приметам престольных праздников выведывают, какой будет зима и весь следующий год.
Автор по-доброму завидует размеренному порядку в быту у зажиточных мужиков и радуется, что не застал крепостного права. Склад их жизни мало чем отличается от склада жизни старых дворян. По праздникам обязательны обильные застолья, когда щедрые угощения готовятся из того, что родит сад.
Глава III Родовых гнезд, хозяева которых жили на широкую ногу, осталось мало. Единственное, что теперь поддерживает дух и традиции прошлого во многих усадьбах, — это псарни и сады.
В деревне он преображался… Разложив вещи по своим местам… он несколько дней, самое большое неделю предавался чтению — журналов, книг, Библии, Корана. А затем, незаметно для себя, начинал писать». Сезон 3» Как и что пить: советы Бунина От шампанского до крестьянской водки, пахнущей сапогами 5. О революции «В тысячный раз пришло в голову: да, да, все это только комедия — большевицкие деяния. Ни разу за все четыре года не потрудились даже видимости сделать серьезности — все с такой цинической топорностью, которая совершенно неправдоподобна». Из дневника. Одной из главных черт русской революции он считал «маскарадность», намеренную установку на «карнавал» — изнаночное действие по отношению к истинной реальности, которая ввергла страну в «гигантский кровавый балаган». Бунин не последовал примеру своих близких друзей, писателей Алексея Николаевича Толстого и Александра Куприна, в разные годы вернувшихся в СССР, и отклонил предложения советской стороны вернуться на родину после войны.
О дне рождения «День моего рождения. И уже не особенно сильно чувствую ужас этого. Стал привыкать, притупился. День чудесный. Ходил в парк.
Финал произведения трагичен: автор показывает, на что способен человек, ощутивший предательство. Бунин выбрал именно такое название для новеллы, чтобы провести параллель между религиозным праздником и началом новой жизни героини. Девушка переживает внутренний конфликт: она стоит перед выбором между непорочной любовью к Богу и греховными чувствами к мужчине. После духовного падения, физической близости, она решает очиститься от роскоши, праздности и изменить уклад жизни, уйдя в монастырь. Только этот поступок позволяет разрешить внутреннее противоречие. Иллюстрация Г. Новожилова «Легкое дыхание» По словам писателя, замысел произведения родился в маленьком итальянском городе, когда на кладбище он заметил крест с изображением радостной девушки. Жизнь и смерть — две противоположности, сошедшиеся в этой новелле. Девочка Оля Мещерская ничем не отличалась от сверстниц, но, повзрослев, она стала выделяться из толпы красотой, жизнерадостностью и легким дыханием — воплощением женственности и грации. Героиня стремилась поскорее оставить детство, оказаться во взрослом мире и расцвести как девушка, но это не принесло ей счастья, а лишь привело к трагическому финалу.
Так же легко, беззаботно и возвратился он в гостиницу. Однако что-то уж изменилось. Номер без нее показался каким-то совсем другим, чем был при ней. Он был еще полон ею — и пуст. Это было странно! Еще пахло ее хорошим английским одеколоном, еще стояла на подносе ее недопитая чашка, а ее уже не было... И сердце поручика вдруг сжалось такой нежностью, что поручик поспешил закурить и несколько раз прошелся взад и вперед по комнате. Ширма была отодвинута, постель еще не убрана. И он почувствовал, что просто нет сил смотреть теперь на эту постель. Он закрыл ее ширмой, затворил окна, чтобы не слышать базарного говора и скрипа колес, опустил белые пузырившиеся занавески, сел на диван... Да, вот и конец этому «дорожному приключению»! Уехала — и теперь уже далеко, сидит, вероятно, в стеклянном белом салоне или на палубе и смотрит на огромную, блестящую под солнцем реку, на встречные плоты, на желтые отмели, на сияющую даль воды и неба, на весь этот безмерный волжский простор... И прости, и уже навсегда, навеки... Потому что где же они теперь могут встретиться? Нет, этого не может быть! Это было бы слишком дико, неестественно, неправдоподобно! И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни без нее, что его охватил ужас, отчаяние. И что в ней особенного и что, собственно, случилось? В самом деле, точно какой-то солнечный удар! И главное, как же я проведу теперь, без нее, целый день в этом захолустье? Чувство только что испытанных наслаждений всей ее женской прелестью было еще живо в нем необыкновенно, но теперь главным было все-таки это второе, совсем новое чувство — то странное, непонятное чувство, которого он даже предположить в себе не мог, затевая вчера это, как он думал, только забавное знакомство, и о котором уже нельзя было сказать ей теперь! И что делать, как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой, в этом Богом забытом городишке над той самой сияющей Волгой, по которой унес ее этот розовый пароход! Он решительно надел картуз, взял стек, быстро прошел, звеня шпорами, по пустому коридору, сбежал по крутой лестнице на подъезд... Да, но куда идти? У подъезда стоял извозчик, молодой, в ловкой поддевке, и спокойно курил цигарку. Поручик взглянул на него растерянно и с изумлением: как это можно так спокойно сидеть на козлах[ 6 ], курить и вообще быть простым, беспечным, равнодушным? Базар уже разъезжался. Он зачем-то походил по свежему навозу среди телег, среди возов с огурцами, среди новых мисок и горшков, и бабы, сидевшие на земле, наперебой зазывали его, брали горшки в руки и стучали, звенели в них пальцами, показывая их добротность, мужики оглушали его, кричали ему: «Вот первый сорт огурчики, ваше благородие! Он пошел в собор, где пели уже громко, весело и решительно, с сознанием исполненного долга, потом долго шагал, кружил по маленькому, жаркому и запущенному садику на обрыве горы, над неоглядной светло-стальной ширью реки... Погоны и пуговицы его кителя так нажгло, что к ним нельзя было прикоснуться. Околыш картуза был внутри мокрый от пота, лицо пылало... Возвратясь в гостиницу, он с наслаждением вошел в большую и пустую прохладную столовую в нижнем этаже, с наслаждением снял картуз и сел за столик возле открытого окна, в которое несло жаром, но все-таки веяло воздухом, заказал ботвинью со льдом... Все было хорошо, во всем было безмерное счастье, великая радость; даже в этом зное и во всех базарных запахах, во всем этом незнакомом городишке и в этой старой уездной гостинице была она, эта радость, а вместе с тем сердце просто разрывалось на части. Он выпил несколько рюмок водки, закусывая малосольными огурцами с укропом и чувствуя, что он, не задумываясь, умер бы завтра, если бы можно было каким-нибудь чудом вернуть ее, провести с ней еще один, нынешний день, — провести только затем, только затем, чтобы высказать ей и чем-нибудь доказать, убедить, как он мучительно и восторженно любит ее... Зачем доказать? Зачем убедить? Он не знал зачем, но это было необходимее жизни. Он отодвинул от себя ботвинью, спросил черного кофе и стал курить и напряженно думать: что же теперь делать ему, как избавиться от этой внезапной, неожиданной любви? Но избавиться — он это чувствовал слишком живо — было невозможно. И он вдруг опять быстро встал, взял картуз и стек и, спросив, где почта, торопливо пошел туда с уже готовой в голове фразой телеграммы: «Отныне вся моя жизнь навеки, до гроба, ваша, в вашей власти». Но, дойдя до старого толстостенного дома, где была почта и телеграф, в ужасе остановился: он знал город, где она живет, знал, что у нее есть муж и трехлетняя дочка, но не знал ни фамилии, ни имени ее! Он несколько раз спрашивал ее об этом вчера за обедом и в гостинице, и каждый раз она смеялась и говорила: — А зачем вам нужно знать, кто я, как меня зовут? На углу, возле почты, была фотографическая витрина. Он долго смотрел на большой портрет какого-то военного в густых эполетах, с выпуклыми глазами, с низким лбом, с поразительно великолепными бакенбардами и широчайшей грудью, сплошь украшенной орденами... Как дико, страшно все будничное, обычное, когда сердце поражено, — да, поражено, он теперь понимал это, — этим страшным «солнечным ударом», слишком большой любовью, слишком большим счастьем! Он взглянул на чету новобрачных — молодой человек в длинном сюртуке и белом галстуке, стриженный ежиком, вытянувшийся во фронт под руку с девицей в подвенечном газе[ 7 ], — перевел глаза на портрет какой-то хорошенькой и задорной барышни в студенческом картузе набекрень... Потом, томясь мучительной завистью ко всем этим неизвестным ему, не страдающим людям, стал напряженно смотреть вдоль улицы. Что делать? Улица была совершенно пуста. Дома были все одинаковые, белые, двухэтажные, купеческие, с большими садами, и казалось, что в них нет ни души; белая густая пыль лежала на мостовой; и все это слепило, все было залито жарким, пламенным и радостным, но здесь как будто бесцельным солнцем. Вдали улица поднималась, горбилась и упиралась в безоблачный, сероватый, с отблеском небосклон. В этом было что-то южное, напоминающее Севастополь, Керчь... Это было особенно нестерпимо. И поручик, с опущенной головой, щурясь от света, сосредоточенно глядя себе под ноги, шатаясь, спотыкаясь, цепляясь шпорой за шпору, зашагал назад. Он вернулся в гостиницу настолько разбитый усталостью, точно совершил огромный переход где-нибудь в Туркестане, в Сахаре. Он, собирая последние силы, вошел в свой большой и пустой номер. Номер был уже прибран, лишен последних следов ее, — только одна шпилька, забытая ею, лежала на ночном столике! Он снял китель и взглянул на себя в зеркало: лицо его, — обычное офицерское лицо, серое от загара, с белесыми, выгоревшими от солнца усами и голубоватой белизной глаз, от загара казавшихся еще белее, — имело теперь возбужденное, сумасшедшее выражение, а в белой тонкой рубашке со стоячим крахмальным воротничком было что-то юное и глубоко несчастное. Он лег на кровать на спину, положил запыленные сапоги на отвал. Окна были открыты, занавески опущены, и легкий ветерок от времени до времени надувал их, веял в комнату зноем нагретых железных крыш и всего этого светоносного и совершенно теперь опустевшего, безмолвного волжского мира. Он лежал, подложив руки под затылок, и пристально глядел перед собой. Потом стиснул зубы, закрыл веки, чувствуя, как по щекам катятся из-под них слезы, — и наконец заснул, а когда снова открыл глаза, за занавесками уже красновато желтело вечернее солнце. Ветер стих, в номере было душно и сухо, как в духовой печи... И вчерашний день и нынешнее утро вспомнились так, точно они были десять лет тому назад. Он не спеша встал, не спеша умылся, поднял занавески, позвонил и спросил самовар и счет, долго пил чай с лимоном. Потом приказал привести извозчика, вынести вещи и, садясь в пролетку, на ее рыжее, выгоревшее сиденье, дал лакею целых пять рублей. Когда спустились к пристани, уже синела над Волгой синяя летняя ночь, и уже много разноцветных огоньков было рассеяно по реке, и огни висели на мачтах подбегающего парохода. Поручик и ему дал пять рублей, взял билет, прошел на пристань... Так же, как вчера, был мягкий стук в ее причал и легкое головокружение от зыбкости под ногами, потом летящий конец, шум закипевшей и побежавшей вперед воды под колесами несколько назад подавшегося парохода... И необыкновенно приветливо, хорошо показалось от многолюдства этого парохода, уже везде освещенного и пахнущего кухней. Через минуту побежали дальше, вверх, туда же, куда унесло и ее давеча утром. Темная летняя заря потухала далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, еще кое-где светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарей, и плыли и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг. Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет. Приморские Альпы. Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке[ 10 ] мой кучер — от Красных ворот[ 11 ] к храму Христа Спасителя[ 12 ]: она жила против него; каждый вечер я возил ее обедать в «Прагу», в «Эрмитаж», в «Метрополь»[ 13 ], после обеда в театры , на концерты, а там к «Яру» в «Стрельну»[ 14 ]... Чем все это должно кончиться, я не знал и старался не думать, не додумывать: было бесполезно — так же, как говорить с ней об этом: она раз навсегда отвела разговоры о нашем будущем; она была загадочна, непонятна для меня, странны были и наши с ней отношения — совсем близки мы все еще не были; и все это без конца держало меня в неразрешающемся напряжении, в мучительном ожидании — и вместе с тем был я несказанно счастлив каждым часом, проведенным возле нее. Она зачем-то училась на курсах[ 15 ], довольно редко посещала их, но посещала. Я как-то спросил: «Зачем? Разве мы понимаем что-нибудь в наших поступках?
Рассказы Ивана Бунина слушать онлайн
Представляем Виртуальный путеводитель «По страницам рассказов И. А. Бунина», который охватывает наиболее значимые интернет-ресурсы, посвящённые трём рассказам великого писателя. Проблема любви в рассказах Бунина заключается в мимолетности и непостоянстве этого чувства. В 1933 году Бунин стал лауреатом Нобелевской премии по литературе за «строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы»[1].
Иван Бунин - список книг по порядку, биография
Исследователи бунинского творчества сходятся во мнении, что в «Чистом понедельнике» нашла отражение первая любовь автора. Солнечный удар Военный и очаровательная девушка знакомятся на палубе корабля. Ещё какое-то время назад она знать не знала о существовании этого мужчины, однако любовь толкает её на удивительные поступки. Это чувство здесь как метеорологическое явление — и как болезнь. Очень щемящее чувство. Жизнь Арсеньева Книга представляет из себя лирическое биографическое произведение в пяти частях. В 1933 году Бунин получил благодаря «Жизни Арсеньева» Нобелевскую премию. Роман представляет собой воспоминания главного героя от самого детства до поры взросления, его философские размышления и лирические переживания. Многие исследователи называют "Жизнь Арсеньева" автобиографией писателя, хотя сам Бунин не подтверждал эту версию.
Поздний час В произведении рассказывается о пожилом господине, который встретился со своим прошлым.
В кабинет к нему во время «процесса» можно было входить запросто.
Об этом пишут многие достоверные мемуаристы: Бахрах, Яков и Александр Полонские и другие. Более того, Бунин работал порой под музыку. Очень любил американский джаз, под который приплясывал.
Иногда настраивался на московскую волну на нобелевские деньги приобрел громадный приемник «Дюкрете». Случалось, прервав работу, сбегал вниз в столовую, служившую гостиной, с уморительным видом выкрикивал частушку, только что услышанную по радио: Сорвала я, сорвала Шлем мы Сталину привет И Климу Ворошилову. С семейными Бунин чаще всего бывал веселым, доступным, чуть насмешливым.
Раздражался он лишь на одного домочадца — неудачливого литератора Леонида Зурова. Тот явился без предупреждения из Риги 23 ноября 1929 года — «на недельку» и прожил в бунинском доме более 40 лет. Этот Зуров неоднократно лечился в психлечебницах и с кулаками бросался на старого писателя об этом, в частности, есть в письмах самого Бунина.
Зурову, после смерти супругов Буниных, достался их архив. Он его продал в Эдинбург. Встреча с Пушкиным Бунин всегда восхищался великим Пушкиным и всем, что связано с его именем.
Яков Полонский 11 апреля 1942 года записал со слов Бунина рассказ о том, как он увидал «Сашку» — любимого сына поэта. Однажды 20-летним юношей Бунин приехал из Орла в Москву. Зашел в Страстной монастырь.
Идет служба. Стоит старый седой генерал в сюртуке, а лицо Пушкина. Стою и боюсь пошевелиться, а глаз оторвать не могу… Пушкин — это волшебство, это божественное, я уверен, что нигде в мире, ни в какой литературе ничего подобного нет».
Александр Александрович Пушкин в молодости. Без женщин жизнь плохая Дневниковая запись Я.
А через минуту оттуда уже слышались грохот опрокидываемых стульев и удалые крики… И весь день нельзя было унять тебя. И обедал ты наспех, рассеянно, болтая ногами, и все смотрел на меня блестящими странными глазами. Но радость, смешанная с нетерпением, волновала тебя все больше и больше. И вот, когда мы — бабушка, мама и я — сидели перед вечером за чаем, ты нашел еще один исход своему волнению.
III Ты придумал отличную игру: подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и при этом так звонко вскрикивать, что у нас чуть не лопались барабанные перепонки. В ответ на это ты — трах ногами в пол! Но бабушки-то ты уж и совсем не боишься. Трах ногами в пол! Я пожал плечом и сделал вид, что больше не замечаю тебя. Но вот тут-то и начинается история.
Я, говорю, сделал вид, что не замечаю тебя. Но сказать ли правду? Я не только не забыл о тебе после твоего дерзкого крика, но весь похолодел от внезапной ненависти к тебе. И уже должен был употреблять усилия, чтобы делать вид, что не замечаю тебя, и продолжать разыгрывать роль спокойного и рассудительного. Но и этим дело не кончилось. Ты крикнул снова.
Крикнул, совершенно позабыв о нас и весь отдавшись тому, что происходило в твоей переполненной жизнью душе, — крикнул таким звонким криком беспричинной, божественной радости, что сам Господь Бог улыбнулся бы при этом крике. Я же в бешенстве вскочил со стула. Какой черт окатил меня в эту минуту целым ушатом злобы? У меня помутилось сознание. И надо было видеть, как дрогнуло, как исказилось на мгновение твое лицо молнией ужаса! И уже без всякой радости, а только для того, чтобы показать, что ты не испугался, криво и жалко ударил в пол каблуками.
А я — я кинулся к тебе, дернул тебя за руку, да так, что ты волчком перевернулся передо мною, крепко и с наслаждением шлепнул тебя и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь. Вот тебе и цифры! IV От боли, от острого и внезапного оскорбления, так грубо ударившего тебя в сердце в один из самых радостных моментов твоего детства, ты, вылетевши за дверь, закатился таким страшным, таким пронзительным альтом, на какой не способен ни один певец в мире. И надолго, надолго замер… Затем набрал в легкие воздуху еще больше и поднял альт уже до невероятной высоты… Затем паузы между верхней и нижней нотами стали сокращаться, — вопли потекли без умолку. К воплям прибавились рыдания, к рыданиям — крики о помощи. Сознание твое стало проясняться, и ты начал играть, с мучительным наслаждением играть роль умирающего.
Ой, мамочка, умираю! Но ты не смолкал. Разговор, конечно, оборвался. Мне было уже стыдно, и я зажигал папиросу, не поднимая глаз на бабушку. А у бабушки вдруг задрожали губы, брови, и, отвернувшись к окну, она стала быстро, быстро колотить чайной ложкой по столу. Ой, милая моя бабушка!
И бабушка едва сидела на месте. Ее сердце рвалось в детскую, но, в угоду мне и маме, она крепилась, смотрела из-под дрожащих бровей на темневшую улицу и быстро стучала ложечкой по столу. Понял тогда и ты, что мы решили не сдаваться, что никто не утолит твоей боли и обиды поцелуями, мольбами о прощении. Да и слёз уже не хватало. Ты до изнеможения упился своими рыданиями, своим детским горем, с которым не сравнится, может быть, ни одно человеческое горе, но прекратить вопли сразу было невозможно, хотя бы из-за одного самолюбия. Ясно было слышно: кричать тебе уже не хочется, голос охрип и срывается, слёз нет.
Но ты все кричал и кричал! Было невмоготу и мне. Хотелось встать с места, распахнуть дверь в детскую и сразу, каким-нибудь одним горячим словом, пресечь твои страдания. Но разве это согласуется с правилами разумного воспитания и с достоинством справедливого, хотя и строгого дяди? Наконец ты затих… V — И мы тотчас помирились? Нет, я таки выдержал характер.
Я, по крайней мере, через полчаса после того, как ты затих, заглянул в детскую. И то как? Подошел к дверям, сделал серьезное лицо и растворил их с таким видом, точно у меня было какое-то дело. А ты в это время уже возвращался мало-помалу к обыденной жизни. Ты сидел на полу, изредка подергивался от глубоких прерывистых вздохов, обычных у детей после долгого плача, и с потемневшим от размазанных слёз личиком забавлялся своими незатейливыми игрушками — пустыми коробочками от спичек, — расставляя их по полу, между раздвинутых ног, в каком-то, только тебе одному известном порядке. Как сжалось мое сердце при виде этих коробочек!
Но, делая вид, что отношения наши прерваны, что я оскорблен тобою, я едва взглянул на тебя. Я внимательно и строго осмотрел подоконники, столы… Где это мой портсигар?.. И уже хотел выйти, как вдруг ты поднял голову и, глядя на меня злыми, полными презрения глазами, хрипло сказал: — Теперь я никогда больше не буду любить тебя. Потом подумал, хотел сказать еще что-то очень обидное, но запнулся, не нашелся и сказал первое, что пришло в голову: — И никогда ничего не куплю тебе. Я от такого дурного мальчика и не взял бы ничего. Впрочем, это твое дело.
Потом заходили к тебе мама и бабушка. И так же, как я, делали сначала вид, что вошли случайно… по делу… Затем качали головами и, стараясь не придавать своим словам значения, заводили речь о том, как это нехорошо, когда дети растут непослушными, дерзкими и добиваются того, что их никто не любит. А кончали тем, что советовали тебе пойти ко мне и попросить у меня прощения. И, переждав, пока пожилая худая горничная, всегда молчаливая и печальная от сознания, что она — вдова машиниста, зажгла в столовой лампу, прибавил: — Вот так мальчик! И мы сделали вид, что совсем забыли о тебе. VI В детской огня еще не зажигали, и стекла ее окон казались теперь синими-синими.
Зимний вечер стоял за ними, и в детской было сумрачно и грустно. Ты сидел на полу и передвигал коробочки. И эти коробочки мучили меня. Я встал и решил побродить по городу. Но тут послышался шепот бабушки. Это лишнее.
Тут дело не в гостинцах. Но бабушка знала, что делает. И, помолчав, ударила по самой чувствительной струне твоего сердца: — А кто же купит ему теперь пенал, бумаги, книжку с картинками? Да что пенал! Пенал — туда-сюда. А цифры?
Ведь уж этого не купишь ни за какие деньги. Впрочем, — прибавила она, — делай как знаешь. Сиди тут один в темноте. И вышла из детской. Конечно, самолюбие твое было сломлено! Ты был побежден.
Чем неосуществимее мечта, тем пленительнее, чем пленительнее, тем неосуществимее. Я уже знаю это. С самых ранних дней моих я у нее во власти. Но я знаю и то, что, чем дороже мне моя мечта, тем менее надежд на достижение ее. И я уже давно в борьбе с нею. Я лукавлю: делаю вид, что я равнодушен.
Но что мог сделать ты? Счастье, счастье! Ты открыл утром глаза, переполненный жаждою счастья. И с детской доверчивостью, с открытым сердцем кинулся к жизни: скорее, скорее! Но жизнь ответила: — Ну пожалуйста! И на время смолк.
Но сердце твое буйствовало. Ты бесновался, с грохотом валял стулья, бил ногами в пол, звонко вскрикивал от переполнявшей твое сердце радостной жажды… Тогда жизнь со всего размаха ударила тебя в сердце тупым ножом обиды. И ты закатился бешеным криком боли, призывом на помощь. Но и тут не дрогнул ни один мускул на лице жизни… Смирись, смирись! И ты смирился. VII Помнишь ли, как робко вышел ты из детской и что ты сказал мне?
И дай мне хоть каплю того счастья, жажда которого так сладко мучит меня. Но жизнь обидчива. Я понимаю, что это счастье… Но ты не любишь дядю, огорчаешь его… — Да нет, неправда, — люблю, очень люблю! И жизнь наконец смилостивилась. Неси сюда, к столу, стул, давай карандаш, бумагу… И какой радостью засияли твои глаза! Как хлопотал ты!
Как боялся рассердить меня, каким покорным, деликатным, осторожным в каждом своем движении старался ты быть! И как жадно ловил ты каждое мое слово! Глубоко дыша от волнения, поминутно слюнявя огрызок карандаша, с каким старанием налегал ты на стол грудью и крутил головой, выводя таинственные, полные какого-то божественного значения черточки! Теперь уже и я наслаждался твоею радостью, с нежностью обоняя запах твоих волос: детские волосы хорошо пахнут — совсем как маленькие птички. Один, два, три, четыре. Молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь лет прожила она у нас в Луневе, прожила как родная, а не как бывшая раба, простая дворовая.
Но недаром говорится, что, как волка ни корми, он все в лес смотрит: выходив, вырастив нас, снова воротилась она в Суходол. Помню отрывки наших детских разговоров с нею: — Ты ведь сирота, Наталья? Вся в господ своих. Бабушка-то ваша Анна Григорьевна куда как рано ручки белые сложила! Не хуже моего батюшки с матушкой. Батюшку господа в солдаты отдали за провинности, матушка веку не дожила из-за индюшат господских.
Я-то, конечно, не помню-с, где мне, а на дворне сказывали: была она птишницей, индюшат под ее начальством было несть числа, захватил их град на выгоне и запорол всех до единого… Кинулась бечь она, добежала, глянула — да и дух вон от ужасти! За то-то и меня, грешную, барышней ославили. Мы ли не чувствовали, что Наталья, полвека своего прожившая с нашим отцом почти одинаковой жизнью, — истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! И вот оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат! Господа за Можай ее загнали бы! Для нас Суходол был только поэтическим памятником былого.
А для Натальи? Ведь это она, как бы отвечая на какую-то свою думу, с великой горечью сказала однажды: — Что ж! В Суходоле с татарками за стол садились! Вспомнить даже страшно. Дня не проходило без войны! Горячие все были — чистый порох.
Мы-то млели при ее словах и восторженно переглядывались: долго представлялся нам потом огромный сад, огромная усадьба, дом с дубовыми бревенчатыми стенами под тяжелой и черной от времени соломенной крышей — и обед в зале этого дома: все сидят за столом, все едят, бросая кости на пол, охотничьим собакам, косятся друг на друга — и у каждого арапник на коленях: мы мечтали о том золотом времени, когда мы вырастем и тоже будем обедать с арапниками на коленях. Но ведь хорошо понимали мы, что не Наталье доставляли радость эти арапники. И все же ушла она из Лунева в Суходол, к источнику своих темных воспоминаний. Ни своего угла, ни близких родных не было у ней там; и служила она теперь в Суходоле уже не прежней госпоже своей, не тете Тоне, а вдове покойного Петра Петровича, Клавдии Марковне. Да вот без усадьбы-то этой и не могла жить Наталья. Где родился, там годился… И не одна она страдала привязанностью к Суходолу.
Боже, какими страстными любителями воспоминаний, какими горячими приверженцами Суходола были и все прочие суходольцы! В нищете, в избе обитала тетя Тоня. И счастья, и разума, и облика человеческого лишил ее Суходол. Но она даже мысли не допускала никогда, несмотря на все уговоры нашего отца, покинуть родное гнездо, поселиться в Луневе. Отец был беззаботный человек; для него, казалось, не существовало никаких привязанностей. Но глубокая грусть слышалась и в его рассказах о Суходоле.
Уже давным-давно выселился он из Суходола в Лунево, полевое поместье бабки нашей Ольги Кирилловны. Но жаловался чуть не до самой кончины своей: — Один, один Хрущев остался теперь в свете. Да и тот не в Суходоле! Правда, нередко случалось и то, что, вслед за такими словами, задумывался он, глядя в окно, в поле, и вдруг насмешливо улыбался, снимая со стены гитару. Но душа-то и в нем была суходольская, — душа, над которой так безмерно велика власть воспоминаний, власть степи, косного ее быта, той древней семейственности, что воедино сливала и деревню, и дворню, и дом в Суходоле. Правда, столбовые мы, Хрущевы, в шестую книгу [12] вписанные, и много было среди наших легендарных предков знатных людей вековой литовской крови да татарских князьков.
Но ведь кровь Хрущевых мешалась с кровью дворни и деревни спокон веку. Кто дал жизнь Петру Кириллычу? Разно говорят о том предания. Кто был родителем Герваськи, убийцы его? С ранних лет мы слышали, что Петр Кириллыч. Откуда истекало столь резкое несходство в характерах отца и дяди?
Об этом тоже разно говорят. Молочной же сестрой отца была Наталья, с Герваськой он крестами менялся… Давно, давно пора Хрущевым посчитаться родней с своей дворней и деревней! В тяготенье к Суходолу, в обольщении его стариною долго жили и мы с сестрой. Дворня, деревня и дом в Суходоле составляли одну семью. Правили этой семьей еще наши пращуры. А ведь и в потомстве это долго чувствуется.
Жизнь семьи, рода, клана глубока, узловата, таинственна, зачастую страшна. Но темной глубиной своей да вот еще преданиями, прошлым и сильна-то она. Письменными и прочими памятниками Суходол не богаче любого улуса в башкирской степи. Их на Руси заменяет предание. А предание да песня — отрава для славянской души! Бывшие наши дворовые, страстные лентяи, мечтатели, — где они могли отвести душу, как не в нашем доме?
Единственным представителем суходольских господ оставался наш отец. И первый язык, на котором мы заговорили, был суходольский. Первые повествования, первые песни, тронувшие нас, — тоже суходольские, Натальины, отцовы. Да и мог ли кто-нибудь петь так, как отец, ученик дворовых, — с такой беззаботной печалью, с таким ласковым укором, с такой слабовольной задушевностью про «верную-манерную сударушку свою»? Мог ли кто-нибудь рассказывать так, как Наталья? И кто был роднее нам суходольских мужиков?
Распри, ссоры — вот чем спокон веку славились Хрущевы, как и всякая долго и тесно живущая в единении семья. А во времена нашего детства случилась такая ссора между Суходолом и Луневом, что чуть не десять лет не переступала нога отца родного порога. Так путем и не видали мы в детстве Суходола: были там только раз, да и то проездом в Задонск. Но ведь сны порой сильнее всякой яви. И, слушая повествования об этом убийстве, без конца грезили мы этими желтыми, куда-то уходящими оврагами: все казалось, что по ним-то и бежал Герваська, сделав свое страшное дело и «канув как ключ на дно моря». Мужики суходольские навещали Лунево не с теми целями, что дворовые, а насчет земельки больше; но и они как в родной входили в наш дом.
Они кланялись отцу в пояс, целовали ему руку, затем, тряхнув волосами, троекратно целовались и с ним, и с Натальей, и с нами в губы. Они привозили в подарок мед, яйца, полотенца. И мы, выросшие в поле, чуткие к запахам, жадные до них не менее, чем до песен, преданий, навсегда запомнили тот особый, приятный, конопляный какой-то запах, что ощущали, целуясь с суходольцами; запомнили и то, что старой степной деревней пахли их подарки: мед — цветущей гречей и дубовыми гнилыми ульями, полотенца — пуньками, курными избами времен дедушки… Мужики суходольские ничего не рассказывали. Да что им и рассказывать-то было! У них даже и преданий не существовало. Их могилы безымянны.
А жизни так похожи друг на друга, так скудны и бесследны! Ибо плодами трудов и забот их был лишь хлеб, самый настоящий хлеб, что съедается. Копали они пруды в каменистом ложе давно иссякнувшей речки Каменки. Но пруды ведь ненадежны — высыхают. Строили они жилища. Но жилища их недолговечны: при малейшей искре дотла сгорают они… Так что же тянуло нас всех даже к голому выгону, к избам и оврагам, к разоренной усадьбе Суходола?
II В усадьбу, породившую душу Натальи, владевшую всей ее жизнью, в усадьбу, о которой так много слышали мы, довелось нам попасть уже в позднем отрочестве. Помню так, точно вчера это было. Разразился ливень с оглушительными громовыми ударами и ослепительно-быстрыми, огненными змеями молний, когда мы под вечер подъезжали к Суходолу. Черно-лиловая туча тяжко свалилась к северо-западу, величаво заступила полнеба напротив. Плоско, четко и мертвенно-бледно зеленела равнина хлебов под ее огромным фоном, ярка и необыкновенно свежа была мелкая мокрая трава на большой дороге. Мокрые, точно сразу похудевшие лошади шлепали, блестя подковами, по синей грязи, тарантас влажно шуршал… И вдруг, у самого поворота в Суходол, увидали мы в высоких мокрых ржах высокую и престранную фигуру в халате и шлыке [13] , фигуру не то старика, не то старухи, бьющую хворостиной пегую комолую корову [14].
При нашем приближении хворостина заработала сильнее, и корова неуклюже, крутя хвостом, выбежала на дорогу. А старуха, что-то крича, направилась к тарантасу и, подойдя, потянулась к нам бледным лицом. Со страхом глядя в черные безумные глаза, чувствуя прикосновение острого холодного носа и крепкий запах избы, поцеловались мы с подошедшей. Не сама ли это Баба-яга? Но высокий шлык из какой-то грязной тряпки торчал на голове Бабы-яги, на голое тело ее был надет рваный и по пояс мокрый халат, не закрывавший тощих грудей. И кричала она так, точно мы были глухие, точно с целью затеять яростную брань.
И по крику мы поняли: это тетя Тоня. Закричала, но весело, институтски-восторженно и Клавдия Марковна, толстая, маленькая, с седенькой бородкой, с необыкновенно живыми глазками, сидевшая у открытого окна в доме с двумя большими крыльцами, вязавшая нитяный носок и, подняв очки на лоб, глядевшая на выгон, слившийся с двором. Низко, с тихой улыбкой поклонилась стоявшая на правом крыльце Наталья — дробненькая, загорелая, в лаптях, в шерстяной красной юбке и в серой рубахе с широким вырезом вокруг темной, сморщенной шеи. Взглянув на эту шею, на худые ключицы, на устало-грустные глаза, помню, подумал я: это она росла с нашим отцом — давным-давно, но вот именно здесь, где от дедовского дубового дома, много раз горевшего, остался вот этот, невзрачный, от сада — кустарники да несколько старых берез и тополей, от служб и людских — изба, амбар, глиняный сарай да ледник, заросший полынью и подсвекольником… Запахло самоваром, посыпались расспросы; стали появляться из столетней горки хрустальные вазочки для варенья, золотые ложечки, истончившиеся до кленового листа, сахарные сушки, сбереженные на случай гостей. И пока разгорался разговор, усиленно дружелюбный после долгой ссоры, пошли мы бродить по темнеющим горницам, ища балкона, выхода в сад.