В той или иной мере у всех людей есть консервативные убеждения, а вот что значит консервативный человек, и хорошо это или плохо, сейчас попробуем разобраться. это человек, который, прежде чем мостить дорожки на университетском кампусе в Кембридже, посмотрит, где толпы протоптали тропинки. Значение слова Консервативный на это I яющий старое, хорошо зарекомендовавшее себя. отт. Однако сама свобода понимается либерализмом крайне односторонне, если не сказать — искаженно, консерватизм же, с другой стороны, вовсе не равен подавлению личности, — противостоя «свободе» либеральной, он вовсе не противоречит настоящей свободе человека. Консерватизм, в широком смысле – обозначение умонастроения и жизненной позиции, характерными особенностями которых являются приверженность традиции.
Консервативность (Консерватизм) Консерватор
Консервативным называют человека, который является сторонником экономической, идеологической или общественно-политической консервативности. Её задача, говорят консерваторы, – дисциплинировать человека, потому что предоставить ему абсолютную свободу значило бы толкнуть его на путь порока. это, по мнению словарей, индивид, противящийся всем нововведениям, прогрессу. консерватизм — НОВАТОР — КОНСЕРВАТОР Новаторство — консерватизм новаторский — консервативный новаторски — консервативно Обыкновенно думают, что самые молодые обычные консерваторы — это старики, а новаторы — это молодые люди. Её задача, говорят консерваторы, – дисциплинировать человека, потому что предоставить ему абсолютную свободу значило бы толкнуть его на путь порока.
Справочник благоволиста - консервативность
реакцией на дестабилизацию, на распад социальных институтов, на результат действий в результате которых люди себя чувствовали дискомфортно. Конечно, в наиболее развитых странах консерваторы могут быть даже более прогрессивными, чем прогрессивные силы в некоторых особо консервативных обществах. Консервативное сознание, пробужденное к жизни ощущением своей связи с уходящим миром, попадает в ситуацию конфликта, но конфликта продуктивного: вынуждающего консерватора "делать себя вместо того, чтобы просто быть". Разберёмся, действительно ли с возрастом люди становятся консервативнее и почему это происходит. Что значит «консервативно», какой смысл чаще всего вкладывают в это слово и что подразумевает его употребление сегодня? Консервативное сознание, пробужденное к жизни ощущением своей связи с уходящим миром, попадает в ситуацию конфликта, но конфликта продуктивного: вынуждающего консерватора "делать себя вместо того, чтобы просто быть".
Что такое консервативный человек, особенности и примеры
КОНСЕРВАТИВНЫЙ — КОНСЕРВАТИВНЫЙ, консервативная, консервативное; консервативен, консервативна, консервативно (лат. conservativus охранительный) (книжн.). Отстаивающий неизменность прошлого против всякой новизны прогресса. Консерваторы считали, что люди различны, неодинаковы от природы. Если рассматривать консерватизм не в общем понятии, а с точки зрения политической идеологии, то можно отметить некоторые тенденции, к которым стремятся прийти консерваторы. — Консерватизм означает, что люди держатся за некоторую преемственность.
Справочник благоволиста - консервативность
Шатобриан основал журнал под названием «Консерватор», который выражал интересы аристократического сословия , выступавших за реставрацию. Берк, С. Кольридж, Л. Однако времена менялись, и сословные группы, ставших первыми консерваторами, ушли в прошлое, а понятие продолжало жить.
Отмежевание консерватизма от реакционности по-новому раскрывает суть этой позиции. Наиболее верно ее сформулировал политолог С.
В этом смысле консерватизм не связан с какой-либо определённой теорией, существует главным образом латентно и получает то или иное идеологическое оформление как ответ на вызовы, обращённые к конкретному обществу и подрывающие сложившийся уклад жизни. В более узком смысле консерватизм — одно из общественно-политических течений 19—20 вв. В отличие от либерализма и социализма , консерватизм, не имеющий идеала совершенного общественного строя, определяется С.
Хантингтоном как «институциональная идеология», т. Возникновение капитализма как политического течения в конце 18 — начале 19 вв. Своё первоначальное выражение он получил прежде всего в программных «Размышлениях о революции во Франции» 1790 Э. Бёрка , а также в сочинениях Ж. Бональда , раннего Ф.
Колриджа , немецких публицистов и политических мыслителей Ф. Генца, А. Мюллера и др. Термин укоренился благодаря названию издававшегося Ф. Общим для этого раннего политического консерватизма явилось негативное отношение к попыткам пересоздать общество по какому-либо «рациональному» проекту: притязаниям просветительского «автономного» разума с его абстрактными концепциями идеального общественного устройства был противопоставлен авторитет традиции — коллективных верований, нравов и обычаев, в которых воплотился многовековой опыт данного народа, представленный такими исторически сложившимися институциями, как Церковь и государство религия как «основа гражданского общества» у Бёрка, союз «трона и алтаря» у Ж.
Традиция понимается Бёрком как преемственная связь не только с прошлыми, но и с будущими поколениями. Передаваемые традицией основополагающие ценности имеют своим источником трансцендентный моральный порядок, установленный Богом и превосходящий человеческое разумение. Зло изначально коренится не в тех или иных общественных учреждениях, как полагал Ж. Руссо , но в самой человеческой природе, несущей на себе печать первородного греха. Революционным требованиям равенства и либеральным доктринам, исходившим из социального атомизма, была противопоставлена концепция общества как иерархически устроенного органического целого, в котором различные индивиды и группы в силу традиции выполняют разные задачи на благо этого единого целого.
Теория общественного договора отвергалась как рационалистическая фикция. Консерватизм в англосаксонском мире был более либерален, чем в странах континентальной Европы, где центральная роль в сохранении социальной стабильности отводилась государству и Церкви. Бёрк, защитник личной свободы и британского парламентаризма, придавал важное значение в формировании индивида «малым кланам» — семье, гильдиям, ассоциациям.
Период после Второй мировой войны оценивается как наиболее благоприятный для консерваторов. В публикациях Р. В 1980-е годы Р. Взгляды Э. Берка охарактеризованы им как «главное русло консерватизма». В начале XXI в. Работа австро-британского экономиста и философа Ф.
Хайека «Дорога к рабству» 1944 , по существу, явилась манифестом либертаризма. Основатели либертаристского течения считали любую форму вмешательства в экономику неприемлемой и негативно относились к идее макроэкономического регулирования. В их представлении ночная свобода, равно как свобода политическая, правовая и духовная не может быть даже частично ограничена. В начале своей научной деятельности Ф. Основная проблематика Ф. Хайека с середины 1940-х гг. В работе «Дорога к рабству» Ф. Главное преимущество рыночной экономики Ф. Рыночная экономика, по Ф. Хайеку, это сложная, спонтанно действующая система, возникающая в процессе эволюционного развития, а не за счет движения к некоей запрограммированной цели.
Она функционирует благодаря соблюдению индивидами с различными интересами универсальных правил поведения. Согласно Ф. Ведущие представители современного либертаризма - недавно скончавшийся глава Чикагской школы монетаризма М. Фридман и Р. Нозик, автор широко известной книги «Анархия, государство и утопия» 1975. Либертаристы отвергли тезис неолибералов о необходимости планирования и регулирования экономики в рамках государства всеобщего благоденствия. Идеи классического либерализма сформировались в антифеодальной борьбе «третьего сословия» за свои права и свободы. Либертаризм же возник в иной ситуации, с одной стороны, монополизации экономики, а с другой - обретения государством социальных функций. Наиболее значимых результатов неоконсерватизм достиг в США и Великобритании. Разработкой неоконсервативных идей в США занимались И.
Кристол и Н. Подгорец, которых нередко называют «крестными отцами» неоконсерватизма, Д. Белл, С.
Среднегодовой курс доллара в консервативном сценарии ожидается в 2024 году на уровне 96,2 руб. Бюджет готовится на основе базового сценария прогноза, консервативный — менее вероятный, он нужен для указания рисков.
консерватизм
Им так комфортно, безопасно, интересно.. Это никак нельзя считать негативным явлением, люди разные бывают. Например, слишком огалтелые сторонники новшеств тоже не всегда добро приносят...
Тебе не нравится то, в каком направлении развивается государство и общество, но при этом ты не можешь себе представить другой реалистичный порядок, не обращаясь к образам прошлого. То есть у нас не получается объединиться относительно того, каким мы видим будущее, но мы сходимся в том, что текущее положение дел и направление движения нам явно не нравятся. Попросту говоря, дела идут не так и не туда, куда, на наш взгляд, должны идти. И происходит реакция на это движение — очень простая, базовая. Но мы же понимаем, что развитие общества и связанные с ним трансформации затормозить невозможно. В одну реку дважды не войти. Есть такой замечательный экономический историк Карл Поланьи. Он написал книгу «Великая трансформация», где приводит пример с политикой огораживания в Англии, когда в стране стали активно разводить овец и крупным землевладельцам стало выгоднее отдавать участки под пастбища, а не под выращивание злаков, которым занимались мелкие арендаторы.
В судьбе этих мелких земледельцев была заинтересована и королевская власть, для которой они были основой армии, и целый ряд других политических субъектов: в итоге англ ийский парламент на протяжении полутора веков принимал законы против огораживания. Но эти законы не могли остановить процесс, и социальная структура сельской Англии все равно менялась. Экономисты-классики любили вспоминать эту историю как демонстрацию незыблемых экономических законов: мол, экономика рулит. Что бы люди ни делали, какие усилия они ни предпринимали бы, все равно все свершится. Поланьи, разумеется, не возражает тому очевидному факту, что парламентские акты и разнообразные правительственные меры не смогли остановить огораживание — в итоге Англия обрела тот пейзаж, который будут воспевать в XIX веке: лугов и пастбищ, на которых мирно пасется скот по хрестоматийному выражению Томаса Мора, «съевший людей». Но исторический смысл в сопротивлении этому процессу оказывается сильно отличен от тех идей и упований, которые были присущи конкретным участникам — в итоге сопротивление не остановило происходящее, но существенно его замедлило. То есть если сразу согнать крестьян с земли и попытаться полностью изменить структуру сельского общества — произойдет социальный взрыв. И суть этого консервативного реакционного движения была в том, чтобы дать обществу время на адаптацию, а не вернуться в прошлое, в Англию мелких землевладельцев, где ни о каком огораживании и не слышали. То есть современные консерваторы лишь отдаляют нашу встречу с неизбежным? Мол, чему быть — того не миновать, но не на нашем веку.
Да, возможно, что целый ряд происходящих процессов в принципе неостановим в этой универсальной логике. Но скорость протекания этих процессов определяет не только время, за которое происходит какая-то общественная трансформация, она вполне себе меняет суть происходящего. То есть скорость протекания процесса оказывает влияние на сам процесс. Одно и то же событие, происходящее за год и происходящее за 20 лет, — это на самом деле два разных события. Другими словами, современный консерватизм и тот, который придет ему на смену завтра, ничем не отличаются от классического консерватизма XIX века? Некий консервативный консерватизм получается? А вот и нет. Что такое в контексте консерватизма XIX век? Это переход к индустриальному обществу.
Если отталкиваться от опыта, то оба. Каждый из них имеет свою доминанту, свою биографию, и рассматривать их лучше по отдельности. Ситуационный консерватизм Сначала, опять же, — о том, что проще. То есть — о ситуационно-охранительном консерватизме в сегодняшней России. Некоторые его представители уже названы. Но дело не в представителях, — таковые всегда найдутся, — а в общественной атмосфере. Настроения, питающие этот консерватизм статус-кво, стали ощутимы на стыке веков, то есть, попросту, в период утверждения Путина у власти. И дело не в том, что Путин стал лидером "охранительных" настроений или их объектом. Просто в его лице, популярная и подчеркнуто реалистичная власть позволила или, в каком-то смысле, заставила российское общество 90-х уверовать в собственную реальность. Ельцинская Россия ощущала себя как во сне, в ее событиях не было необратимости, в ее отношениях не было системности. Кто-то видел в этом дьявольский морок, кто-то — "уйму возможностей". Конечно, речь именно о самоощущении, но инстанция реальности, в том числе социальной, — и есть своего рода психологический конструкт. С появлением нарочито "вменяемой" власти, которая в России воспринимается как центр общества, реальность начала "обретать плоть". Вопреки многим ожиданиям, возникшая власть не повела народ прочь из безвременья, а предложила начать в нем обустраиваться. В этом и только в этом 3 — суть консерватизма путинского призыва. Благодаря небольшому символическому довеску, броуновское движение 1990-х приобрело характер системы, в отношении которой можно занять позицию "охранения" или постепенного "улучшения". Спонтанный консерватизм "путинской эпохи" выражается то в нарочитом социальном оптимизме, то в повышенной тревожности по поводу возможной потери достигнутого и сползания в хаос что в принципе психологически свойственно консерватору , то в энтузиазме реформирования, то в критике "отдельных недостатков". Но все эти модальности стабилизационного консерватизма до сих пор остаются на уровне настроений и не образуют никакой охранительной "системы мысли", даже пунктирной. Чтобы таковая возникла, необходимо довести спонтанно-охранительную установку до уровня того институционального сознания, о котором говорит Хантингтон. Для начала — обозначить, вычленить в данном, реально существующем политическом режиме и социальном укладе собственно базовые институты — обеспечивающие социальное воспроизводство, оказывающиеся под угрозой и нуждающиеся в защите и дополнительной "культивации". К таким институтам в любом обществе относятся — реальные механизмы преемственности и ротации власти; корпоративная этика правящего слоя и бюрократии; механизмы регулирования хозяйственной системы; общенациональная идентичность и официальная историческая мифология; нормы публичной общественной морали и, по ситуации, многое другое. Определенность по этим позициям не дает ни истины, ни программы действий. Но она дает хотя бы модель институционального каркаса общества, к которой консерватор может апеллировать для обоснования своей охранительной миссии. Если такой модели нет, то об "институциональном" или "ситуативном" консерватизме как интеллектуальном явлении говорить не приходится. Отсутствие этого институционального референта российские консерваторы статус-кво компенсируют ссылкой на "демократические завоевания" новой России. Эта парадоксальная формула Владимира Путина, недавно повторенная взыскующим "консерватизма" лидером "Наших" Василием Якеменко, в общем и целом, означает, что те институты либеральной демократии, которые были "импортированы", вкупе со всем остальным, после разрушения "железного занавеса", — и должны служить референтом охранительной идеологии постсоветской России. Институты либеральной демократии, в самом деле, по определению носят "базовый" характер. Но разве признание разрыва между фасадами либеральной демократии и реальным "modus vivendi" современной России — не является сегодня общим местом? Разумеется, всегда есть возможность сказать "тем хуже для фактов", то есть увидеть в этом знак порочности современной российской жизни и вектор ее преображения. Но подобный ход мысли будет как раз методологически антиконсервативным. Ведь сам пафос институционального консерватизма по Хантингтону состоит в том, чтобы не осуждать существующее от имени той или иной теории должного, а разобраться в том, как существует существующее, на основе какой внутренней логики и каких механизмов, — и произвести тонкую настройку, оптимизацию. Концепт "демократических завоеваний" — как блефа, купленного столь дорогой ценой, что теперь нельзя от него отказаться, — мешает постсоветским "охранителям" не только решить, но даже поставить эту задачу. Таким образом, современный институциональный консерватизм в России не является таковым даже по собственным критериям. Но ведь он существует! Произносятся речи, выходят книги, пишутся статьи, где идеи либеральной демократии и ценности рыночного общества аранжируются не утопическим гуманизмом, а охранительным патриотизмом, подчас даже с милитаристскими и алармистскими нотами. Да, это характерное для современного западного консерватизма сочленение паттернов либерального и националистического сознания, — действительно наблюдается в определенных кругах российских интеллектуалов. И я в данном случае лишен возможности сказать "тем хуже для фактов". Поэтому, чтобы объяснить существование этого феномена на интеллектуальном поле, мне придется, ad hoc, ввести еще одно понятие консерватизма: эпигонский консерватизм. Ему особенно подвержены именно интеллектуалы, которым свойственно жить под обаянием философских, литературных, политических героев прошлого. Это консерватизм, который утверждает свою идентичность через повторение тех или иных известных истории способов быть консерватором. Так, например, консерваторами — в свое время и на своем месте — считались президент Рейган и романтик Новалис. Значит ли это, что, избрав себе в кумиры их лично, воспроизводя их образ действия или стиль мышления, мы сами становимся сертифицированными консерваторами? Для эпигонского мышления — да, безусловно, значит. Целая линия в дискуссиях о консерватизме основана на этом прецедентном подходе — одновременно бессистемном и антиисторичном. Разумеется, англосаксонский буржуазный неоконсерватизм и реакционный феодальный романтизм имеют между собой мало общего. Но так же мало общего каждый из них имеет с ситуацией в современной России. Рейганизм был плодотворен и интересен в свое время и на своем месте — то есть именно как ситуационный консерватизм, каковым он и мыслил себя сам. Его ситуация была задана несколькими доминантными факторами: моральный и экономический кризис "общества благосостояния" вызов гедонистической и нигилистической контркультуры — пусть угасающий, но "неотвеченный" — на фоне кризиса кейнсианской модели роста плюс тупик холодной войны которая как модель отношений была во многом тупиковой именно для США 4. В этой и только в этой ситуации синтез рыночного и культурного фундаментализма, помноженный на милитаристский либерал-глобализм, был историчным и органичным для данного общества решением. В проекции на текущий этап российской истории этот синтез является абсолютной фикцией, симулякром консервативности.
Можно их всех назвать консерваторами и на их примере нарисовать политическое будущее западной цивилизации? Все-таки это достаточно разные люди, но связка с идеей какого-то «светлого прошлого» существует у всех. Собственно, это и дает возможность говорить о консерватизме. Но платформа Ле Пен, Орбана и Трампа — это не о возврате к прошлому, а о создании в современных условиях схожей социальной системы, о ее адаптации к сегодняшнему дню Отсылка к прошлому, которая их объединяет, — это, в сущности, очень понятная идеологическая альтернатива. Тебе не нравится то, в каком направлении развивается государство и общество, но при этом ты не можешь себе представить другой реалистичный порядок, не обращаясь к образам прошлого. У прошлого в данном случае есть одна очень важная сторона: оно действительно было, его социальная и политическая системы уже зарекомендовали себя как реалистичные, поэтому к нему апеллируют как к определенной рамке человеческого существования То есть у нас не получается объединиться относительно того, каким мы видим будущее, но мы сходимся в том, что текущее положение дел и направление движения нам явно не нравятся. Попросту говоря, дела идут не так и не туда, куда, на наш взгляд, должны идти. И происходит реакция на это движение — очень простая, базовая. Если дела пошли не так, то как минимум самое разумное, что мы можем сделать, — нажать на тормоза. Отсюда и возникает консерватизм как идеологическое основание этих движений Но мы же понимаем, что развитие общества и связанные с ним трансформации затормозить невозможно. В одну реку дважды не войти. Есть такой замечательный экономический историк Карл Поланьи. Он написал книгу «Великая трансформация», где приводит пример с политикой огораживания в Англии, когда в стране стали активно разводить овец и крупным землевладельцам стало выгоднее отдавать участки под пастбища, а не под выращивание злаков, которым занимались мелкие арендаторы. В судьбе этих мелких земледельцев была заинтересована и королевская власть, для которой они были основой армии, и целый ряд других политических субъектов: в итоге английский парламент на протяжении полутора веков принимал законы против огораживания. Но эти законы не могли остановить процесс, и социальная структура сельской Англии все равно менялась. Экономисты-классики любили вспоминать эту историю как демонстрацию незыблемых экономических законов: мол, экономика рулит. Что бы люди ни делали, какие усилия они ни предпринимали бы, все равно все свершится. Поланьи, разумеется, не возражает тому очевидному факту, что парламентские акты и разнообразные правительственные меры не смогли остановить огораживание — в итоге Англия обрела тот пейзаж, который будут воспевать в XIX веке: лугов и пастбищ, на которых мирно пасется скот по хрестоматийному выражению Томаса Мора, «съевший людей». Но исторический смысл в сопротивлении этому процессу оказывается сильно отличен от тех идей и упований, которые были присущи конкретным участникам — в итоге сопротивление не остановило происходящее, но существенно его замедлило. То есть если сразу согнать крестьян с земли и попытаться полностью изменить структуру сельского общества — произойдет социальный взрыв. А если процесс трансформации замедлить, то общество будет меняться более плавно, сможет адаптироваться к переменам И суть этого консервативного реакционного движения была в том, чтобы дать обществу время на адаптацию, а не вернуться в прошлое, в Англию мелких землевладельцев, где ни о каком огораживании и не слышали. То есть современные консерваторы лишь отдаляют нашу встречу с неизбежным? Мол, чему быть — того не миновать, но не на нашем веку. Да, возможно, что целый ряд происходящих процессов в принципе неостановим в этой универсальной логике. Но скорость протекания этих процессов определяет не только время, за которое происходит какая-то общественная трансформация, она вполне себе меняет суть происходящего. То есть скорость протекания процесса оказывает влияние на сам процесс. Одно и то же событие, происходящее за год и происходящее за 20 лет, — это на самом деле два разных события. Реакция как замедление перемен меняет саму суть происходящего Другими словами, современный консерватизм и тот, который придет ему на смену завтра, ничем не отличаются от классического консерватизма XIX века? Некий консервативный консерватизм получается? А вот и нет. Что такое в контексте консерватизма XIX век? Это переход к индустриальному обществу. Это формирование современной промышленности, формирование современных городов, большой социальный процесс. И здесь консерватизм опирается на старый порядок, аграрный по своей природе, на старые отношения. Он про существующую систему власти, про существующий порядок отношений между этой властью и обществом. И связать современный консерватизм и консерватизм классический у нас не получится, потому что радикально изменилась социальная рамка Нет прежней ситуации, когда, например, существуют те же самые отчетливые классы, буржуа и аристократы, как это было в век больших идеологий. На протяжении всего XIX века в той или иной степени сохранялись прежние порядки, старые земельные аристократии, традиционные системы власти. И при этом поднимались новые социальные группы — например, промышленники, которые требовали представительства, требовали влияния на политический процесс. И борьба между консерваторами и либералами была борьбой за баланс между элементами старого мира и мира нового.