2) верно подметил. Вэтой передаче журналист верно подметил о роли прошлого в человеческой жизни. какая здесь ошибка? а5 егэ. 275. Верно подмечено
"Вредные советы" от Минздрава
В любом возрасте существует своя прелесть. К примеру, 51 год без остатка на 17 делится… Давайте улыбаться вместе! Они выходят в любой шторм. Швартуются с полного хода в самых тесных гаванях.
Гость: evgen 18 февраля 2018, 21:38 пожаловаться хорошо seishin 28 января 2019, 6:38 пожаловаться Спасибо, приятно, глаз был бы слишком крупным пятном в таком масштабе половинку клетки же не укажешь.
YaFiona 12 мая 2019, 19:46 пожаловаться свет мой,зеркальце скажи,.
Техподдержка Woman. Здесь вы найдете советы и подсказки, как правильно худеть, что надеть на вечеринку и как создать незабываемый женственный образ. Женский сайт Woman. В каждом из разделов сайта представлены статьи, освещающие все важные жизненные аспекты жизни женщины.
Они выходят в любой шторм. Швартуются с полного хода в самых тесных гаванях. На полном ходу проходят самые узкие и извилистые фарватеры.
Посещают пиратские районы...
Верно подмечено.
Губы — ярко-красные от помады, щеки нарумянены, нос напудрен; и даже глаза подвела: они стали ярче. Сделала она это не очень умело, но и запросы Уинстона были весьма скромны. Он никогда не видел и не представлял себе партийную женщину с косметикой на лице. Джулия похорошела удивительно. Чуть-чуть краски в нужных местах — и она стала не только красивее, но и, самое главное, женственнее. Короткая стрижка и мальчишеский комбинезон лишь усиливали впечатление. Когда он обнял Джулию, на него пахнуло синтетическим запахом фиалок. Он вспомнил сумрак полуподвальной кухни и рот женщины, похожий на пещеру. От нее пахло теми же духами, но сейчас это не имело значения.
И знаешь, что я теперь сделаю? Где-нибудь достану настоящее платье и надену вместо этих гнусных брюк. Надену шелковые чулки и туфли на высоком каблуке. В этой комнате я буду женщина, а не товарищ! Они скинули одежду и забрались на громадную кровать из красного дерева. Он впервые разделся перед ней догола. До сих пор он стыдился своего бледного, хилого тела, синих вен на икрах, красного пятна над щиколоткой. Белья не было, но одеяло под ними было вытертое и мягкое, а ширина кровати обоих изумила.
Двуспальную кровать можно было увидеть только в домах у пролов. Уинстон спал на похожей в детстве; Джулия, сколько помнила, не лежала на такой ни разу. После они ненадолго уснули. Когда Уинстон проснулся, стрелки часов подбирались к девяти. Он не шевелился — Джулия спала у него на руке. Почти все румяна перешли на его лицо, на валик, но и то немногое, что осталось, все равно оттеняло красивую лепку ее скулы. Желтый луч закатного солнца падал на изножье кровати и освещал камин — там давно кипела вода в кастрюле. Женщина на дворе уже не пела, с улицы негромко доносились выкрики детей.
Он лениво подумал: неужели в отмененном прошлом это было о6ычным делом — мужчина и женщина могли лежать в постели прохладным вечером, ласкать друг друга когда захочется, разговаривать о чем вздумается и никуда не спешить — просто лежать и слушать мирный уличный шум? Нет, не могло быть такого времени, когда это считалось нормальным. Джулия проснулась, протерла глаза и, приподнявшись на локте, поглядела на керосинку. Еще час есть. У тебя в доме когда выключают свет? Но возвращаться надо раньше, иначе... Ах ты! Пошла, гадина!
Она свесилась с кровати, схватила с пола туфлю и, размахнувшись по-мальчишески, швырнула в угол, как тогда на двухминутке ненависти — словарем в Голдстейна. Из панели, тварь, морду высунула. Нора у ней там. Но я ее хорошо пугнула. А ты знаешь, что они нападают на детей? Кое-где женщины на минуту не могут оставить грудного. Бояться надо старых, коричневых. А самое противное — что эти твари...
Ты прямо побледнел. Что с тобой? Не переносишь крыс? Нет ничего страшней на свете. Она прижалась к нему, обвила его руками и ногами, словно хотела успокоить теплом своего тела. Он не сразу открыл глаза. Несколько мгновений у него было такое чувство, будто его погрузили в знакомый кошмар, который посещал его на протяжении всей жизни. Он стоит перед стеной мрака, а за ней — что-то невыносимое, настолько ужасное, что нет сил смотреть.
Главным во сне было ощущение, что он себя обманывает: на самом деле ему известно, что находится за стеной мрака. Чудовищным усилием, выворотив кусок собственного мозга, он мог бы даже извлечь это на свет. Уинстон всегда просыпался, так и не выяснив, что там скрывалось... И вот прерванный на середине рассказ Джулии имел какое-то отношение к его кошмару. Крыс не люблю, больше ничего. Перед уходом заткну дыру тряпкой. А в следующий раз принесу штукатурку, и забьем как следует. Черный миг паники почти выветрился из головы.
Слегка устыдившись, Уинстон сел к изголовью. Джулия слезла с кровати, надела комбинезон и сварила кофе. Аромат из кастрюли был до того силен и соблазнителен, что они закрыли окно: почует кто-нибудь на дворе и станет любопытничать. Самым приятным в кофе был даже не вкус, а шелковистость на языке, которую придавал сахар, — ощущение, почти забытое за многие годы питья с сахарином. Джулия, засунув одну руку в карман, а в другой держа бутерброд с джемом, бродила по комнате, безразлично скользила взглядом по книжной полке, объясняла, как лучше всего починить раздвижной стол, падала в кресло — проверить, удобное ли, — весело и снисходительно разглядывала двенадцатичасовой циферблат. Принесла на кровать, поближе к свету, стеклянное пресс-папье. Уинстон взял его в руки и в который раз залюбовался мягкой дождевой глубиною стекла. За это она мне и нравится.
Маленький обломок истории, который забыли переделать. Весточка из прошлого века — знать бы, как ее прочесть. Пожалуй, позапрошлого. Трудно сказать. Теперь ведь возраста ни у чего не установишь. Джулия подошла к гравюре поближе. Я его где-то видела. Называлась — церковь святого Клемента у датчан.
К его изумлению, она подхватила: И звонит Сент-Мартин: Отдавай мне фартинг! А Олд-Бейли, ох, сердит, Возвращай должок! Что там дальше, не могу вспомнить. Помню только, что кончается с: «Вот зажгу я пару свеч — ты в постельку можешь лечь. Вот возьму я острый меч — и головка твоя с плеч». Это было как пароль и отзыв. Но после «Олд-Бейли» должно идти что-то еще. Может быть, удастся извлечь из памяти мистера Чаррингтона — если правильно его настроить.
Я была еще маленькой. Его распылили, когда мне было восемь лет... Интересно, какие они были, апельсины, — неожиданно сказала она. Желтоватые, остроносые. Такие кислые, что только понюхаешь, и то уже слюна бежит. Кажется, нам пора. Мне еще надо смыть краску. Какая тоска!
А потом сотру с тебя помаду. Уинстон еще несколько минут повалялся. В комнате темнело. Он повернулся к свету и стал смотреть на пресс-папье. Не коралл, а внутренность самого стекла — вот что без конца притягивало взгляд. Глубина и вместе с тем почти воздушная его прозрачность. Подобно небесному своду, стекло замкнуло в себе целый крохотный мир вместе с атмосферой. И чудилось Уинстону, что он мог бы попасть внутрь, что он уже внутри — и он, и эта кровать красного дерева, и раздвижной стол, и часы, и гравюра, и само пресс-папье.
Оно было этой комнатой, а коралл — жизнью его и Джулии, запаянной, словно в вечность, в сердцевину хрусталя. V Исчез Сайм. Утром не пришел на работу; недалекие люди поговорили о его отсутствии. На другой день о нем никто не упоминал. На третий Уинстон сходил в вестибюль отдела документации и посмотрел на доску объявлений. Там был печатный список Шахматного комитета, где состоял Сайм. Список выглядел почти как раньше — никто не вычеркнут, — только стал на одну фамилию короче. Все ясно.
Сайм перестал существовать; он никогда не существовал. Жара стояла изнурительная. В министерских лабиринтах, в кабинах без окон кондиционеры поддерживали нормальную температуру, но на улице тротуар обжигал ноги, и вонь в метро в часы пик была несусветная. Приготовления к Неделе ненависти шли полным ходом, и сотрудники министерств работали сверхурочно. Шествия, митинги, военные парады, лекции, выставки восковых фигур, показ кинофильмов, специальные телепрограммы — все это надо было организовать; надо было построить трибуны, смонтировать статуи, отшлифовать лозунги, сочинить песни, запустить слухи, подделать фотографии. В отделе литературы секцию Джулии сняли с романов и бросили на брошюры о зверствах. Уинстон в дополнение к обычной работе подолгу просиживал за подшивками «Таймс», меняя и разукрашивая сообщения, которые предстояло цитировать в докладах. Поздними вечерами, когда по улицам бродили толпы буйных пролов, Лондон словно лихорадило.
Ракеты падали на город чаще обычного, а иногда в отдалении слышались чудовищные взрывы — объяснить эти взрывы никто не мог, и о них ползли дикие слухи. Сочинена уже была и беспрерывно передавалась по телекрану музыкальная тема Недели — новая мелодия под названием «Песня ненависти». Построенная на свирепом, лающем ритме и мало чем похожая на музыку, она больше всего напоминала барабанный бой. Когда ее орали в тысячу глоток, под топот ног, впечатление получалось устрашающее. Она полюбилась пролам и уже теснила на ночных улицах до сих пор популярную «Давно уж нет мечтаний». Дети Парсонса исполняли ее в любой час дня и ночи, убийственно, на гребенках. Теперь вечера Уинстона были загружены еще больше. Отряды добровольцев, набранные Парсонсом, готовили улицу к Неделе ненависти, делали транспаранты, рисовали плакаты, ставили на крышах флагштоки, с опасностью для жизни натягивали через улицу проволоку для будущих лозунгов.
Парсонс хвастал, что дом «Победа» один вывесит четыреста погонных метров флагов и транспарантов. Он был в своей стихии и радовался, как дитя. Благодаря жаре и физическому труду он имел полное основание переодеваться вечером в шорты и свободную рубашку. Он был повсюду одновременно — тянул, толкал, пилил, заколачивал, изобретал, по-товарищески подбадривал и каждой складкой неиссякаемого тела источал едко пахнущий пот. Вдруг весь Лондон украсился новым плакатом. Без подписи: огромный, в три-четыре метра, евразийский солдат с непроницаемым монголоидным лицом и в гигантских сапогах шел на зрителя с автоматом, целясь от бедра. Где бы ты ни стал, увеличенное перспективой дуло автомата смотрело на тебя. Эту штуку клеили на каждом свободном месте, на каждой стене, и численно она превзошла даже портреты Старшего Брата.
У пролов, войной обычно не интересовавшихся, сделался, как это периодически с ними бывало, припадок патриотизма. И, словно для поддержания воинственного духа, ракеты стали уничтожать больше людей, чем всегда. Одна угодила в переполненный кинотеатр в районе Степни и погребла под развалинами несколько сот человек. На похороны собрались все жители района; процессия тянулась несколько часов и вылилась в митинг протеста. Другая ракета упала на пустырь, занятый под детскую площадку, и разорвала в клочья несколько десятков детей. Снова были гневные демонстрации, жгли чучело Голдстейна, сотнями срывали и предавали огню плакаты с евразийцем; во время беспорядков разграбили несколько магазинов; потом разнесет слух, что шпионы наводят ракеты при помощи радиоволн, — у старой четы, заподозренной в иностранном происхождении, подожгли дом, и старики задохнулись в дыму. В комнате над лавкой мистера Чаррингтона Джулия и Уинстон ложились на незастланную кровать и лежали под окном голые из-за жары. Крыса больше не появлялась, но клоп плодился в тепле ужасающе.
Их это не трогало. Грязная ли, чистая ли, комната была раем. Едва переступив порог, они посыпали все перцем, купленным на черном рынке, скидывали одежду и, потные, предавались любви; потом их смаривало, а проснувшись, они обнаруживали, что клопы воспряли и стягиваются для контратаки. Четыре, пять, шесть... Уинстон избавился от привычки пить джин во всякое время дня. И как будто не испытывал в нем потребности. Он пополнел, варикозная язва его затянулась, оставив после себя только коричневое пятно над щиколоткой; прекратились и утренние приступы кашля. Процесс жизни перестал быть невыносимым; Уинстона уже не подмывало, как раньше, скорчить рожу телекрану или выругаться во весь голос.
Теперь, когда у них было надежное пристанище, почти свой дом, не казалось лишением даже то, что приходить сюда они могут только изредка и на каких-нибудь два часа. Важно было, что у них есть эта комната над лавкой старьевщика. Знать, что она есть и неприкосновенна, — почти то же самое, что находиться в ней. Комната была миром, заказником прошлого, где могут бродить вымершие животные. Мистер Чаррингтон тоже вымершее животное, думал Уинстон. По дороге наверх он останавливался поговорить с хозяином. Старик, по-видимому, редко выходил на улицу, если вообще выходил; с другой стороны, и покупателей у него почти не бывало. Незаметная жизнь его протекала между крохотной темной лавкой и еще более крохотной кухонькой в тылу, где он стряпал себе еду и где стоял среди прочих предметов невероятно древний граммофон с огромнейшим раструбом.
Старик был рад любому случаю поговорить. Длинноносый и сутулый, в толстых очках и бархатном пиджаке, он бродил среди своих бесполезных товаров, похожий скорее на коллекционера, чем на торговца. С несколько остывшим энтузиазмом он брал в руку тот или иной пустяк — фарфоровую затычку для бутылки, разрисованную крышку бывшей табакерки, латунный медальон с прядкой волос неведомого и давно умершего ребенка, — не купить предлагая Уинстону, а просто полюбоваться. Беседовать с ним было все равно что слушать звон изношенной музыкальной шкатулки. Он извлек из закоулков своей памяти еще несколько забытых детских стишков. Один был: «Птицы в пироге», другой про корову с гнутым рогом, а еще один про смерть малиновки. Но ни в одном стихотворении он не мог припомнить больше двух-трех строк. Они с Джулией понимали — и, можно сказать, все время помнили, — что долго продолжаться это не может.
В иные минуты грядущая смерть казалась не менее ощутимой, чем кровать под ними, и они прижимались друг к другу со страстью отчаяния — как обреченный хватает последние крохи наслаждения за пять минут до боя часов. Впрочем, бывали такие дни, когда они тешили себя иллюзией не только безопасности, но и постоянства. Им казалось, что в этой комнате с ними не может случиться ничего плохого. Добираться сюда трудно и опасно, но сама комната — убежище. С похожим чувством Уинстон вглядывался однажды в пресс-папье: казалось, что можно попасть в сердцевину стеклянного мира и, когда очутишься там, время остановится. Они часто предавались грезам о спасении. Удача их не покинет, и роман их не кончится, пока они не умрут своей смертью. Или Кэтрин отправится на тот свет, и путем разных ухищрений Уинстон с Джулией добьются разрешения на брак.
Или они вместе покончат с собой. Или скроются: изменят внешность, научатся пролетарскому выговору, устроятся на фабрику и, никем не узнанные, доживут свой век на задворках. Оба знали, что все это ерунда. В действительности спасения нет. Реальным был один план — самоубийство, но и его они не спешили осуществить. В подвешенном состоянии, день за днем, из недели в неделю тянуть настоящее без будущего велел им непобедимый инстинкт — так легкие всегда делают следующий вдох, покуда есть воздух. А еще они иногда говорили о деятельном бунте против партии — но не представляли себе, с чего начать. Даже если мифическое Братство существует, как найти к нему путь?
Как ни странно, Джулия не сочла эту идею совсем безумной. Она считала само собой разумеющимся, что каждый человек, почти каждый, тайно ненавидит партию и нарушит правила, если ему это ничем не угрожает. Но она отказывалась верить, что существует и может существовать широкое организованное сопротивление. Рассказы о Голдстейне и его подпольной армии — ахинея, придуманная партией для собственной выгоды, а ты должен делать вид, будто веришь. Невесть сколько раз на партийных собраниях и стихийных демонстрациях она надсаживала горло, требуя казнить людей, чьих имен никогда не слышала и в чьи преступления не верила ни секунды. Когда происходили открытые процессы, она занимала свое место в отрядах Союза юных, с утра до ночи стоявших в оцеплений вокруг суда, и выкрикивала с ними: «Смерть предателям! При этом очень смутно представляла себе, кто такой Голдстейн и в чем состоят его теории. Она выросла после революции и по молодости лет не помнила идеологические баталии пятидесятых и шестидесятых годов.
Независимого политического движения она представить себе не могла; да и в любом случае партия неуязвима. Партия будет всегда и всегда будет такой же. Противиться ей можно только тайным неповиновением, самое большее — частными актами террора: кого-нибудь убить, что-нибудь взорвать. В некоторых отношениях она была гораздо проницательнее Уинстона и меньше подвержена партийной пропаганде. Однажды, кода он обмолвился в связи с чем-то о войне с Евразией, Джулия ошеломила его, небрежно сказав, что, по ее мнению, никакой войны нет. Ракеты, падающие на Лондон, может быть, пускает само правительство, «чтобы держат людей в страхе». Ему такая мысль просто не приходила в голову. А один раз он ей даже позавидовал: когда она сказала, что на двухминутках ненависти самое трудное для нее — удержаться от смеха.
Но партийные идеи она подвергала сомнению только тогда, когда они прямо затрагивали ее жизнь. Зачастую она готова была принять официальный миф просто потому, что ей казалось не важным, ложь это или правда. Например, она верила, что партия изобрела самолет, — так ее научили в школе. Когда Уинстон был школьником — в конце 50-х годов, — партия претендовала только на изобретение вертолета; десятью годами позже, когда в школу пошла Джулия, изобретением партии стал уже и самолет; еще одно поколение — и она изобретет паровую машину. Когда он сказал Джулии, что самолеты летали до его рождения и задолго до революции, ее это нисколько не взволновало. В конце концов какая разница, кто изобрел самолет? Но больше поразило его другое: как выяснилось из одной мимоходом брошенной фразы, Джулия не помнила, что четыре года назад у них с Евразией был мир, а война — с Остазией. Правда, войну она вообще считала мошенничеством; но что противник теперь другой, она даже не заметила.
Его это немного испугало. Самолет изобрели задолго до ее рождения, но враг-то переменился всего четыре года назад, она была уже вполне взрослой. Он растолковывал ей это, наверное, четверть часа. В конце концов ему удалось разбудить ее память, и она с трудом вспомнила, что когда-то действительно врагом была не Евразия, а Остазия. Но отнеслась к этому безразлично. Иногда он рассказывал ей об отделе документации, о том, как занимаются наглыми подтасовками. Ее это не ужасало. Пропасть под ее ногами не разверзалась оттого, что ложь превращают в правду.
Он рассказал ей о Джонсе, Аронсоне и Резерфорде, о том, как в руки ему попал клочок газеты — потрясающая улика. На Джулию и это не произвело впечатления. Она даже не сразу поняла смысл рассказа. Они были членами внутренней партии. Кроме того, они гораздо старше меня. Это люди старого времени, дореволюционного. Я их и в лицо-то едва знал. Кого-то все время убивают, правда?
Он попытался объяснить. Дело не только в том, что кого-то убили. Ты понимаешь, что прошлое начиная со вчерашнего дня фактически отменено? Если оно где и уцелело, то только в материальных предметах, никак не привязанных к словам, — вроде этой стекляшки. Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни. Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены. И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту. История остановилась.
Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права. Я знаю, конечно, что прошлое подделывают, но ничем не смог бы это доказать — даже когда сам совершил подделку. Как только она совершена, свидетельства исчезают. Единственное свидетельство — у меня в голове, но кто поручится, что хоть у одного еще человека сохранилось в памяти то же самое? Только в тот раз, единственный раз в жизни, я располагал подлинным фактическим доказательством — после событий, несколько лет спустя. Но если бы такое произошло сегодня, я бы сохранил. Ну сохранил ты его — и что бы ты сделал? Но это было доказательство.
И кое в ком поселило бы сомнения — если бы я набрался духу кому-нибудь его показать. Я вовсе не воображаю, будто мы способны что-то изменить при нашей жизни. Но можно вообразить, что там и сям возникнут очажки сопротивления — соберутся маленькие группы людей, будут постепенно расти и, может быть, даже оставят после себя несколько документов, чтобы прочло следующее поколение и продолжило наше дело. Меня интересуем мы. Шутка показалась Джулии замечательно остроумной, и она в восторге обняла его. Хитросплетения партийной доктрины ее не занимали совсем. Когда он рассуждал о принципах ангсоца, о двоемыслии, об изменчивости прошлого и отрицании объективной действительности, да еще употребляя новоязовские слова, она сразу начинала скучать, смущалась и говорила, что никогда не обращала внимания на такие вещи. Ясно ведь, что все это чепуха, так зачем волноваться?
Она знает, когда кричать «ура» и когда улюлюкать, — а больше ничего не требуется. Если он все-таки продолжал говорить на эти темы, она обыкновенно засыпала, чем приводила его в замешательство. Она была из тех людей, которые способны заснуть в любое время и в любом положении. Беседуя с ней, он понял, до чего легко представляться идейным, не имея даже понятия о самих идеях. В некотором смысле мировоззрение партии успешнее всего прививалось людям, не способным его понять. Они соглашаются с самыми вопиющими искажениями действительности, ибо не понимают всего безобразия подмены и, мало интересуясь общественными событиями, не замечают, что происходит вокруг. Непонятливость спасает их от безумия. Они глотают все подряд, и то, что они глотают, не причиняет им вреда, не оставляет осадка, подобно тому как кукурузное зерно проходит непереваренным через кишечник птицы.
VI Случилось наконец. Пришла долгожданная весть.
Кто тебе начальник и так понятно, власовско навальняцкая тусовка тебе бабки подкидывает на такие посты или ты такой правильный что знаешь о чём пост размещает?! В чужих карманах деньги научился считать, а свои падаль не декларирует! Или та такой честный что знаешь как сделать мою страну процветающей?!
Леонид Золин Админ! Или ты живёшь не в России.....?! Кто тебе начальник и так понятно, власовско навальняцкая тусовка тебе бабки подкидывает на такие посты или ты такой правильный что знаешь о чём пост размещает?!
Было шумно. Соседи опять о чем-то громко спорили на кухне. Пахло кипячеными простынями — тетя Варя опять затеяла стирку, поставив большую кастрюлю с постельным бельем на плиту и время от времени помешивая его длинными деревянными щипцами. Еще пахло кашей — видно, кто-то сумел получить немного крупы по карточке. Я проскочил мимо кухни, стараясь остаться незамеченным. Соседи у меня были спокойные и непьющие, но болтать с ними сейчас мне совершенно не хотелось. День выдался тяжелым, и все, о чем я мечтал — завалиться в постель и проспать до утра. Повезло, меня не увидели, иначе обязательно остановили бы и поинтересовались заводскими успехами. Тети Зины опять не было дома, видно ей вновь пришлось заночевать на своем рабочем месте. Его создали на базе эвакуированных с запада страны предприятий: Тульского, Калининского, Харьковского и Ворошиловградского. Из десяти тысяч рабочих, почти две трети составляли женщины, остальные в большинстве были подростками от тринадцати лет и старше. Станки и оборудование размещали прямо в аудиториях учебных корпусов, на месте проводя инструктаж. Для бригадиров, технологов, начальников цехов действовал казарменный режим работы, так что тетя Зина, у которой в подчинении было несколько сотен человек, частенько по несколько суток пропадала на производстве. В доставшихся мне воспоминаниях Димы, тетка представлялась женщиной суровой, но справедливой. Могла и по шее огреть, если что не так, а могла и приласкать. Своих детей у нее не было, и всю нерастраченную материнскую любовь она отдавала племяннику. И все же, хорошо, что наша встреча отложится минимум до завтрашнего дня. Тетя Зинаида была женщиной умной и вполне могла обратить внимание на малейшие несуразности в моем изменившемся поведении. Я все же еще не слишком-то хорошо вжился в свою новую роль и запросто мог выдать нечто неестественное для этого времени. Уж лучше я отлежусь до завтра, соберусь с мыслями, а потом и экзамен общения с теткой сдам. И что сказать Лехе по поводу моих новообретенных умений драться, я тоже придумал. Надеюсь, он поверит. Леха вообще был человеком доверчивым, открытым миру и подвоха от меня не ждал, и я собирался этими его прекрасными качествами нагло воспользоваться. С такими планами я лег в постель. Для первого дня, проведенного в прошлом, событий оказалось более чем достаточно, чтобы мгновенно погрузиться в глубокий сон, к счастью, на этот раз без сновидений. Глава 5 Будильник завести я забыл, но встал, как по сигналу, ровно в шесть утра. И тут же, только открыв глаза, наткнулся взглядом на усталую, рано состарившуюся женщину лет сорока на вид. Она стояла в двух шагах от кровати и держала в руках мои вчерашние приобретения — кастет и раскладной нож, которые она добыла, очевидно, из кармана моего пальто. Смею тебя разочаровать, ее ты сегодня не повстречаешь! Потом, после победы, быть может… Я даже слегка растерялся, соображая, что ответить, и лишь потряс головой, прогоняя остатки сна. Тетя Зина отличалась особым чувством юмора, понятным не всякому, и я только лишь стал постепенно к нему приобщаться. Как видно, многодневная смена закончилась, и тетка пришла домой отдохнуть, но тут между делом наткнулась на добытое мною оружие, и, разумеется, заинтересовалась им. Она продемонстрировала для наглядности крепкий, мозолистый кулак. Самое главное, я на сто процентов знал, что тетя сдержит свое слово. Она была быстра в решениях, и, не задумываясь, отходила бы меня розгами, если бы посчитала это необходимым. Тетка чуть прищурилась — а это был плохой знак, и я затараторил быстрее: — Напали, пока домой шли… несколько их было, а нас двое — я, да Лешка. Отбились кое-как, отобрали кое-что!.. Так я и знал, тетку не проведешь. Это Леха, простая душа, верит во все, что скажешь, а тетка — старой закалки, раскусит меня в миг, как орех стальным зубом. Ладно… но чтобы этой гадости я в доме не видела! Я понятливо закивал и быстро начал собираться. Обошлось и ладно. Повезло, что тетка усталая пришла, не до меня ей. В обычном состоянии она запросто докопалась бы до истины, и никакие уловки не помогли бы. Одевшись, я уже собрался было выскочить из комнаты, но тетя резким жестом притормозила меня: — Стоять! Кашу съешь, потом беги! Оказывается, на столе, прикрытая деревянной дощечкой, стояла тарелка с рассыпчатой пшенной кашей, сдобренной сливочным маслом. А рядом стакан, доверху наполненный жирным парным молоком, и кусок хлеба с тоненьким слоем масла. Королевский завтрак! Получается, придя после нескольких суток изнуряющей работы, тетя Зина первым делом подумала обо мне, своем непутевом племяннике, приготовила завтрак и принесла его в комнату, не будя меня, давая возможность поспать лишнюю минуту. От такой заботы слезы чуть не выступили из глаз, но я лишь пробормотал в ответ: — Спасибо! Челябинские парни не плачут, хотя все очень хорошо чувствуют. Спать хочу, сил никаких нет!.. Я не заставил себя просить дважды, за пару минут уничтожил содержимое тарелки, демонстративно вылизал ее, словно пес, запил все дурманяще свежим молоком — где она только его нашла в декабре в Челябинске, — поклонился тетке и выскользнул из комнаты, незаметным жестом прихватив со стола нож и кастет. Зина беззлобно махнула в мою сторону полотенцем, но видно было, что от усталости тетя едва стоит на ногах, и ей сейчас не до меня. В коридоре меня уже поджидал Леха, который, видно, явился даже раньше назначенного срока, но, опасаясь Зинаиды Васильевны, топтался на безопасном расстоянии. Я махнул ему рукой, мол, спускайся, сам заскочил в уборную, и через пять минут уже был на улице. Леха нетерпеливо приплясывал на месте. Кажется, эту ночь он почти не спал. Я же напустил на себя крайне загадочный вид. Представляешь, она сразу нож и кастет нашла. Ей бы в милицию идти работать, а не на завод. Она бы всю окрестную шпану разом на место поставила! И что? И я, напустив на себя важный и загадочный вид, поведал ему следующее. Год назад в старой библиотеке я рылся в фондах в поисках еще непрочитанной фантастики. Библиотекарша меня хорошо знала — я появлялся там по несколько раз на неделе, и доверяла, допуская до полок в закрытой части. Там-то я и обнаружил рукопись, невероятным образом затесавшуюся в архив. На вид ничего интересного — серая пожухлая тетрадная обложка, имя автора отсутствует, лишь странное название, подписанное карандашом, «У-шу», и ничего более. Я прихватил ее, скорее, до кучи, в довесок к зачитанным на сто раз до дыр «Войне миров» Уэллса и «Пятнадцатилетнему капитану» Жюля Верна. Видно, тетрадь случайно поместили в раздел «Здоровье», и там оставили. Открыв дома первую страницу, и вчитавшись в текст, я понял, что мне досталась настоящее сокровище. Это был вольный перевод с китайского очень старого трактата, причем в рукописном варианте, и каким образом он попал в детскую библиотеку, было загадкой. Однако методика там была описана достаточно хорошо и, что самое главное, имелись картинки. Я даже не придумал эту историю сам, так все и было на самом деле. Димка, и правда, нашел ценную книгу и пытался ее изучить и освоить. Вот только ему не хватило времени и базовой физической подготовки. Я же как бы воплотил в жизнь именно то, что он пытался достичь — умение защитить себя и своих близких. Я сам тебя научу! Кунг-фу, джиу-джитсу, боевое самбо, рукопашный бой, и еще много других видов боевых искусств — все это очень далеко от окружающей действительности, от морозного солнца, от завода, где собирают танки для фронта. Но нам требовался зал, время и тренер. Ладно, лучший тренер для Лехи — это я сам. А вот с остальным проблемы. Леша, своими глазами видевший вчера результат «книжного обучения», восторженно потряс мою руку. Век благодарить буду! И это притом, что он видел Диму практически каждый день, и подобные самостоятельные занятия просто не могли бы укрыться от его внимания. Вот так рождаются легенды! Нужно подыскать место, где будем проводить тренировки, натаскаем туда старых матрацев, и начнем, хоть завтра. Мы лихо двигались в сторону завода, пребывая в отличном настроении. И погода соответствовала. Столбик термометра поднялся за ночь до минус двадцати, а это для коренного челябинца — сущая ерунда. Главное, тепло одеться. Воздух был сухой, и мороз не слишком-то и чувствовался. Зато настроение было отличным! На самом же деле, пробудившись с утра, я почувствовал невероятный прилив сил, которого вчера точно не было. Словно бы за ночь тело Димы набралось энергии, слегка излечилось, стало крепче и сильнее. Голова уже не кружилась, я шел быстрым, широким шагом, не отставая от шустрого Леши. На улице было еще достаточно темно, ведь мы вышли раньше обычного. Если вчера можно было разглядеть и людей, и дома, то сейчас разобрать что-либо с десяти шагов было почти невозможно. Конечно, город не спал и ночью. Мимо проехал военный патруль, уже трудились дворники. Мы прошли мимо продуктового магазина и свернули направо, миновав ворота, где задом к разгрузочной площадке приткнулся грузовик с надписью «Хлеб» на боку, за которым суетилось несколько человек, разгружая товар, а рядом с машиной стоял худощавый мужчина в овчинном полушубке. Я глянул на него мимолетно, он как раз в тот момент прикуривал папиросу. Пройдя шагов двадцать, я резко остановился. До меня внезапно дошло! Пальцы того мужчины у грузовика, которые на пару мгновений осветила спичка, были в синих наколках. Быть такого не могло, чтобы в столь опасное и голодное время бывшего зэка допустили к перевозке продуктов. Да и хлеб обычно развозят, начиная с четырех утра, а сейчас уже половина седьмого. А что если эти люди не разгружали, а загружали грузовик? А тип с наколками на пальцах приглядывал за тем, чтобы все вокруг было спокойно. Получается… происходит грабеж? Стоит ли влезать в это дело? Или лучше пройти мимо, сделав вид, что ничего не заметил. К тому же, так ли я уверен в своих выводах? Нет, вовсе не уверен. Вполне может быть, я ошибаюсь и сейчас только зря подниму панику и выставлю себя на смех. И все же… просто так уйти… Димка бы так не поступил. Он бы решил, что пусть над ним лучше посмеются, чем из-за его бездействия пострадают люди. Обязательно с оружием! Скажешь, продовольственный грабят! Зови людей на помощь! Я же повернул обратно. Стоять и ждать нельзя, преступники за это время могут успеть скрыться. И ищи их потом, как ветра в поле. Город большой, и у них наверняка продуман план отступления. В карманах я нащупал кастет и нож. Последний, пожалуй, мне не нужен, а вот кастет пригодится. Я сунул варежки за пазуху, и нацепил кастет на пальцы правой руки. Как раз в этот момент я вновь поравнялся с воротами. Погрузка еще продолжалась, а худой все так же курил в кулак, поглядывая по сторонам и переступая с ноги на ногу. Заметив, что я остановился, он нахмурился и напрягся, но разглядев меня, чуть расслабился. Я — обычный пацан, вовсе не опасный на вид. Вот только я не уходил и продолжал пялиться. Через полминуты худой не выдержал и направился в мою сторону. Увидев его вблизи, я точно уверился в своих подозрениях. Это же надо случиться такому невезению. Вчера вечером мелкие хулиганы, а сегодня матерые грабители. Худой непроизвольно поднял левую руку чуть вверх, при этом его карман слегка оттопырился и я заметил торчащую оттуда рукоять револьвера. Смутные остатки сомнений исчезли. Я был прав, передо мной стоял опасный, вооруженный преступник! А значит поступать с ним можно безо всякой жалости, в соответствии с законами военного времени. За эти мгновения я преодолел разделяющие нас несколько шагов и, четко поставленным движением, саданул его в челюсть кастетом. В боксе все решает один удар, главное успеть этот удар нанести первым. У меня получилось. Кастет врезался в челюсть, сворачивая ее на бок, а худой упал, где стоял — глубокий нокаут. Но и былые умения сыграли свою роль, куда без этого. Я не был чемпионом мира, но прежде удар у меня был хорошо поставлен. А тут сработал и фактор внезапности, худой просто не ожидал нападения. Не теряя времени, я снял кастет с руки и сунул в карман, а после проверил карманы худого. Так и есть, я не ошибся, револьвер системы Наган, образца аж 1895 года, калибра 7,62, барабан на 7 патронов. Быстро проверил барабан — полностью заряжен, после этого взвел курок, взял оружие наизготовку, и спокойным шагом двинул вперед. Остальные грабители в количестве трех человек как раз заканчивали загружать грузовик, но были так заняты своим делом, что не заметили происшествия с худым. Поэтому мое триумфально появление явилось для них полным сюрпризом. Стоять на месте! При малейшем движении стреляю на поражение! Но то ли вид у меня был слишком юный и не вызывающий страха, даже несмотря на оружие в руках, то ли они не поверили в мою способность к смертоубийству, но бандиты переглянулись между собой, а потом ко мне шагнул крепко сбитый, коренастый мужчина с шрамом на левой брови. Он примирительно поднял обе руки вверх, улыбнулся и дружелюбно заговорил: — Чего это ты удумал, пацан? И где ствол взял? Давай побазарим по-хорошему? Из-за широкой фигуры я перестал контролировать взглядом остальных двоих, и мне это совершенно не понравилось. Я резко отпрыгнул в сторону, и как раз вовремя. Громыхнуло, и пуля пролетела там, где я стоял мгновением раньше, а широкий тут же прыгнул на меня, пытаясь сбить с ног своим весом. Это был опасный противник, не чета вчерашней шпане, но он все же не ожидал, что я сумею столь удачно воспользоваться оружием. Первый же выстрел попал ему в грудь, откинув мощное тело назад, я перекатился по снегу, и выстрелил еще три раза. Одна пуля ушла в молоко, но две другие нашли свои цели. Бандита, стрелявшего из-за спины своего приятеля, я не пожалел, прикончив точным выстрелом в лоб — «намазал зеленкой», а второму, у которого в руках мелькал лишь складной нож-бабочка, я прострелил ногу. Тот рухнул на землю, выронив ножик, и начал выть от боли. Я подобрал нож и второй револьвер, подошел к трупу здоровяка, расстегнул его полушубок, вынул из штанов ремень, вернулся к воротам и крепко связал худого, который до сих пор так и не пришел в себя. Потом подошел к раненому и скупо посоветовал: — Ногу себе перетяни, а то кровью истечешь, пока врачи приедут… Помогать ему я не собирался. Хочет жить, сам справится. Он и справился. Уловив суть, он быстро выдернул ремень из своих штанов, и, скрипя зубами от боли, перетянул ногу чуть выше места ранения. Если артерия не перебита, выживет. А нет — никто плакать не станет. По-хорошему, сейчас самое время убраться отсюда. И если бы я был один, так бы и поступил. Но Леха все равно расскажет милиции обо мне. Деваться мне в городе некуда, так что найдут быстро. Да и смысл бежать? Я же герой, получается. Задержал банду, а то, что пару человек пристрелил ненароком, так они сами виноваты. Сдались бы без сопротивления, остались бы живы… — Сученыш, откуда ты только взялся… — ненавидящим голосом прохрипел раненый, но даже не пытался уползти в сторону, понимая, что я догоню и пристрелю, как бешеную собаку. Взгляд у меня был многообещающий, и в барабане осталось целых три патрона. Со стороны улицы раздались звуки приближающихся машин, тут же громкие крики, а затем во двор вбежал милиционер со знаками различия сержанта милиции — два кубика в петличках, и пистолетом в руке, за ним топали пятеро красноармейцев с винтовками и Леха — куда ж без него. Всем бросить оружие! Так как с оружием в данный момент, кроме вновь прибывших, был лишь я один, то тут же, не дожидаясь повторного окрика, откинул наган в сторону, демонстративно поднял руки вверх и улыбнулся ошарашено оглядывающему место бойни сержанту. Оказали активное сопротивление, поэтому двое застрелены. Гражданское задержание провел рабочий Танкограда Дмитрий Буров! Леха шагнул вперед и тревожно произнес, глядя на постепенно светлеющее небо: — Чую, опять опоздаем! Михалыч нас точно прибьет! Глава 6 — Случайно, говоришь, там оказался? А я что? Я — ничего. Сидел себе ровно на жестком стуле в кабинете уголовного розыска и, как говорится, в ус не дул. Разве что не насвистывал легкую мелодию. В небольшой комнате тяжело пахло табаком, лейтенант курил одну папиросу за другой, туша их желтым пальцем в массивной хрустальной, еще дореволюционного производства пепельнице. В углу стоял высокий железный сейф, на стене висел портрет Сталина. Кроме нас в комнате никого не было, Денисов проводил допрос лично. Выглядел он грозно: скуластое лицо, крепкая фигура, сбитые костяшки. Одет неброско, в толпе не выделишь. На самом деле, ничего веселого не происходило. Через некоторое время после перестрелки у магазина, туда съехались машины, привезшие к месту происшествия и высокие чины, и врачей, и криминалистов, и даже местных журналистов. Остальные пришли своим ходом, злые и недовольные. Самыми первыми к месту явилась «бригада мобиль» из Центрального района в составе трех человек -самых опытных, матерых сыскарей во главе с лейтенантом Денисовым. Бригада была образована еще в тридцатые годы, и на ее счету были сотни раскрытых преступлений, так что за дело они взялись рьяно. И началась суета. Щелкали вспышки фотоаппарата, убитых сгрузили в труповозку и отправили в морг, медики обработали раненых и тоже куда-то увезли под конвоем, нас же с Лехой забрали в седьмой городской отдел, располагавшийся относительно недалеко, посадили в клетку предварительного заключения и оставили там мариноваться на несколько часов. Затем развели по разным комнатам и начали допрос. Глупо, за это время мы могли бы обо всем договориться, но, с другой стороны, нас и не считали за преступников. Не знаю, что наговорил им Леша, но я держался оригинальной версии произошедшего, в подробностях по много раз пересказывая все, что случилось этим ранним утром. Вчера почти опоздали и решили, что лучше прийти заранее, чем получить выговор. И ножик у тебя интересный в кармане обнаружился. Тоже нашел? И тоже случайно? Вот тут я сглупил, конечно. Надо было сразу избавиться от всех сомнительных предметов, я же сначала упустил этот момент из головы, а потом было поздно — нас с Лехой тщательно обыскали, и если у моего приятеля в карманах было пусто, то в моих оказалась целая россыпь подозрительных сокровищ. В клетке я успел шепнуть Леше, чтобы он ничего не рассказывал про вчерашнюю драку. Лишнее это. Надеюсь, он сумел промолчать. Я ведь герой, в одиночку задержал банду грабителей. Тот самый сержант Морозов, который первым прибежал к магазину, рассказал, что это было уже пятым ограблением за последние две недели. И почерк во всех случаях одинаковый: ждут, пока поступит свежий товар — в основном, продовольствие, приемщиков режут на месте, товар грузят в машину, и ищи-свищи ветра в поле. Эх, знал бы я заранее, что внутри магазина лежит два свежих женских трупа, убил бы всех четверых бандитов, включая худого, валявшегося без сознания. Выстрелил бы в затылок безо всяких раздумий. И не жалел бы об этом ни секунды. Впрочем, его и так ждет расстрел, сейчас с подобными типами никто не церемонился. У одного был перелом лучевой кости запястья, а у второго сломан нос.
Внимательные коллеги верно подметили, что умные вовсе не остан | Настоящие новости Оренбурга.
это действие в любом случае, даже если вы понимаете негатив и реальность препятствия. Решите справиться с тем, что стоит у вас на пути – не потому, что вы азартный игрок, бросающий вызов шансам, а потому, что вы их просчитали и смело пошли на риск".[8]. Правильный ответ. подметил роль прошоого в человеческой жизни. Мессенджер МТ О компании О компании О редакции ГлагоL О редакции ГлагоL Новости Новости Партнерам Партнерам Рекламодателям Рекламодателям Обратная связь Обратная связь Пожаловаться на спам Пожаловаться на спам Соглашение Соглашение. Вопрос по русскому языку: В этой передаче журналист очень верно подметил о роли прошлого в человеческой жизни. картина дня, политика, экономика и другие события. Фото и видео.
10 высказываний выдающихся людей, которые изменят твой взгляд на привычные вещи
звезды, мода, красота, любовь, секс, психология, дети и здоровье | WOMAN. Последние мировые новости. Главные новости и события, происходящие в мире, эксклюзивные материалы и мнения экспертов. В Ставропольском крае пылают помещения торгового комплекса, площадь пожара — не менее 1 000 квадратных метров.
Упражнение, которое поможет не потерять ясность мышления в любом возрасте
Мессенджер МТ О компании О компании О редакции ГлагоL О редакции ГлагоL Новости Новости Партнерам Партнерам Рекламодателям Рекламодателям Обратная связь Обратная связь Пожаловаться на спам Пожаловаться на спам Соглашение Соглашение. 22 декабря - 43487541057 - Медиаплатформа МирТесен. Лучший ответ: Онтонио Веселко. подметил роль прошоого в человеческой жизни.
Верно подмечено..
Правильный ответ. подметил роль прошоого в человеческой жизни. Похожие задачи. После того, как его жена ушла из жизни в возрасте 91 года, он испытывал огромную печаль и чувствовал себя очень одиноко. У Дэвисона и его жены не было детей и внуков, поэтому у него не было кого навестить. крупнейший сайт о технике и технологиях в Рунете. Ежедневно у нас выходит множество интересных новостей и обзоров. ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ КРУЧЕ? И казалось бы, причём тут профессор Ива.
Вэтой передаче журналист верно подметил о роли в человеческой жизни. какая здесь ошибка? а5 егэ.
В Ставропольском крае пылают помещения торгового комплекса, площадь пожара — не менее 1 000 квадратных метров. В этой передаче журналист очень верно подметил о роли прошлого в человеческой здесь ошибка? Пожалуйста, обновите свой браузер. Мы рекомендуем Google Chrome последней версии. Всего ответов: 1. Правильный ответ. подметил роль прошоого в человеческой жизни.
Верно подметил
Что-то спугнуло дрозда, и он улетел, шурша крыльями. Уинстон прошептал ей на ухо: — Сейчас. Там безопасней. Похрустывая веточками, они живо пробрались на свою лужайку, под защиту молодых деревьев. Джулия повернулась к нему. Оба дышали часто, но у нее на губах снова появилась слабая улыбка. Она смотрела на него несколько мгновений, потом взялась за молнию. Это было почти как во сне. Почти так же быстро, как там, она сорвала с себя одежду и отшвырнула великолепным жестом, будто зачеркнувшим целую цивилизацию. Ее белое тело сияло на солнце. Но он не смотрел на тело — он не мог оторвать глаз от веснушчатого лица, от легкой дерзкой улыбки.
Он стал на колени и взял ее за руки. Сотни раз... Но многие были бы рады — будь у них хоть четверть шанса. Они не такие святые, как изображают. Сердце у него взыграло. Это бывало у нее десятки раз — жаль, не сотни... Все, что пахло порчей, вселяло в него дикую надежду. Кто знает, может, партия внутри сгнила, ее культ усердия и самоотверженности — бутафория, скрывающая распад. Он заразил бы их всех проказой и сифилисом — с какой бы радостью заразил! Что угодно — лишь бы растлить, подорвать, ослабить.
Он потянул ее вниз — теперь оба стояли на коленях. Ты понимаешь? Хочу, чтобы добродетелей вообще не было на свете. Я хочу, чтобы все были испорчены до мозга костей. Я испорчена до мозга костей. Не со мной, я спрашиваю, а вообще? Это он и хотел услышать больше всего. Не просто любовь к одному мужчине, но животный инстинкт, неразборчивое вожделение: вот сила, которая разорвет партию в клочья. Он повалил ее на траву, на рассыпанные колокольчики. На этот раз все получилось легко.
Потом, отдышавшись, они в сладком бессилии отвалились друг от друга. Солнце как будто грело жарче. Обоим захотелось спать. Он протянул руку к отброшенному комбинезону и прикрыл ее. Они почти сразу уснули и проспали с полчаса. Уинстон проснулся первым. Он сел и посмотрел на веснушчатое лицо, спокойно лежавшее на ладони. Красивым в нем был, пожалуй, только рот. Возле глаз, если приглядеться, уже залегли морщинки. Короткие темные волосы были необычайно густы и мягки.
Он вспомнил, что до сих пор не знает, как ее фамилия и где она живет. Молодое сильное тело стало беспомощным во сне, и Уинстон смотрел на него с жалостливым, покровительственным чувством. Но та бессмысленная нежность, которая овладела им в орешнике, когда пел дрозд, вернулась не вполне. Он приподнял край комбинезона и посмотрел на ее гладкий белый бок. Прежде, подумал он, мужчина смотрел на женское тело, видел, что оно желанно, и дело с концом. А нынче не может быть ни чистой любви, ни чистого вожделения. Нет чистых чувств, все смешаны со страхом и ненавистью. Их любовные объятия были боем, а завершение — победой. Это был удар по партии. Это был политический акт.
III — Мы можем прийти сюда еще раз, — сказала Джулия. Но, конечно, не раньше чем через месяц иди два. Проснулась Джулия другой — собранной и деловитой. Сразу оделась, затянула на себе алый кушак и стала объяснять план возвращения. Естественно было предоставить руководство ей. Она обладала практической сметкой — не в пример Уинстону, — а, кроме того, в бесчисленных туристских походах досконально изучила окрестности Лондона. Обратный маршрут она дала ему совсем другой, и заканчивался он на другом вокзале. Она уйдет первой, а Уинстон должен выждать полчаса. Она назвала место, где они смогут встретиться через четыре вечера, после работы. Это была улица в бедном районе — там рынок, всегда шумно и людно.
Она будет бродить возле ларьков якобы в поисках шнурков или ниток. Если она сочтет, что опасности нет, то при его приближении высморкается; в противном случае он должен пройти мимо, как бы не заметив ее. Но если повезет, то в гуще народа можно четверть часа поговорить и условиться о новой встрече. Надо отработать два часа в Молодежном антиполовом союзе — раздавать листовки или что-то такое. Ну не гадость? Отряхни меня, пожалуйста. Травы в волосах нет? Ты уверен? Тогда до свидания, любимый, до свидания. Она кинулась к нему в объятья, поцеловала его почти исступленно, а через мгновение уже протиснулась между молодых деревьев и бесшумно исчезла в лесу.
Он так и не узнал ее фамилию и адрес. Но это не имело значения: под крышей им не встретиться и писем друг другу не писать. Вышло так, что на прогалину они больше не вернулись. За май им только раз удалось побыть вдвоем. Джулия выбрала другое место — колокольню разрушенной церкви в почти безлюдной местности, где тридцать лет назад сбросили атомную бомбу. Убежище было хорошее, но дорога туда — очень опасна. В остальном они встречались только на улицах, каждый вечер в новом месте и не больше чем на полчаса. На улице можно было поговорить — более или менее. Двигаясь в толчее по тротуару не рядом и не глядя друг на друга, они вели странный разговор, прерывистый, как миганье маяка: когда поблизости был телекран или навстречу шел партиец в форме, разговор замолкал, потом возобновлялся на середине фразы; там, где они условились расстаться, он резко обрывался и продолжался снова почти без вступления на следующий вечер. Джулия, видимо, привыкла к такому способу вести беседу — у нее это называлось разговором в рассрочку.
Кроме того, она удивительно владела искусством говорить, не шевеля губами. За месяц, встречаясь почти каждый вечер, они только раз смогли поцеловаться. Они молча шли по переулку Джулия не разговаривала, когда они уходили с больших улиц , как вдруг раздался оглушительный грохот, мостовая всколыхнулась, воздух потемнел, и Уинстон очутился на земле, испуганный, весь в ссадинах. Ракета, должно быть, упала совсем близко. В нескольких сантиметрах он увидел лицо Джулии, мертвенно бледное, белое как мел. Даже губы были белые. Он прижал ее к себе, и вдруг оказалось, что целует он живое, теплое лицо, только на губах у него все время какой-то порошок. Лица у обоих были густо засыпаны алебастровой пылью. Случались и такие вечера, когда они приходили на место встречи и расходились, не взглянув друг на друга: то ли патруль появился из-за поворота, то ли зависал над головой вертолет. Не говоря об опасности, им было попросту трудно выкроить время для встреч.
Уинстон работал шестьдесят часов в неделю, Джулия еще больше, выходные дни зависели от количества работы и совпадали не часто. Вдобавок у Джулии редко выдавался вполне свободный вечер. Удивительно много времени она тратила на посещение лекций и демонстраций, на раздачу литературы в Молодежном антиполовом союзе, изготовление лозунгов к Неделе ненависти, сбор всяческих добровольных взносов и тому подобные дела. Это окупается, сказала она, — маскировка. Если соблюдаешь мелкие правила, можно нарушать большие. Она и Уинстона уговорила пожертвовать еще одним вечером — записаться на работу по изготовлению боеприпасов, которую добровольно выполняли во внеслужебное время усердные партийцы. И теперь раз в неделю, изнемогая от скуки, в сумрачной мастерской, где гуляли сквозняки и унылый стук молотков мешался с телемузыкой, Уинстон по четыре часа свинчивал какие-то железки — наверно, детали бомбовых взрывателей. Когда они встретились на колокольне, пробелы в их отрывочных разговорах были заполнены. День стоял знойный. В квадратной комнатке над звонницей было душно и нестерпимо пахло голубиным пометом.
Несколько часов они просидели на пыльном полу, замусоренном хворостинками, и разговаривали; иногда один из них вставал и подходил к окошкам — посмотреть, не идет ли кто. Джулии было двадцать шесть лет. Она жила в общежитии еще с тридцатью молодыми женщинами «Все провоняло бабами! До чего я ненавижу баб! Работа ей нравилась — она обслуживала мощный, но капризный электромотор. Она была «неспособной», но любила работать руками и хорошо разбиралась в технике. Могла описать весь процесс сочинения романа — от общей директивы, выданной плановым комитетом, до заключительной правки в редакционной группе. Но сам конечный продукт ее не интересовал. Книги были одним из потребительских товаров, как повидло и шнурки для ботинок. О том, что происходило до 60-х годов, воспоминаний у нее не сохранилось, а среди людей, которых она знала, лишь один человек часто говорил о дореволюционной жизни — это был ее дед, но он исчез, когда ей шел девятый год.
В школе она была капитаном хоккейной команды и два года подряд выигрывала первенство по гимнастике. В разведчицах она была командиром отряда, а в Союзе юных, до того, как вступила в Молодежный антиполовой союз, — секретарем отделения. Всюду — на отличном счету. Ее даже выдвинули признак хорошей репутации на работу в порносеке, подразделении литературного отдела, выпускающем дешевую порнографию для пролов. Сотрудники называли его Навозным домом, сказала она. Там Джулия проработала год, занимаясь изготовлением таких книжечек, как «Оззорные рассказы» и «Одна ночь в женской школе», — эту литературу рассылают в запечатанных пакетах, и пролетарская молодежь покупает ее украдкой, полагая, что покупает запретное. И скучища, между прочим. Есть всего шесть сюжетов, их слегка тасуют. Я, конечно, работала только на калейдоскопах. В редакционной группе — никогда.
Я, милый, мало смыслю в литературе. Он с удивлением узнал, что, кроме главного, все сотрудники порносека — девушки. Идея в том, что половой инстинкт у мужчин труднее контролируется, чем у женщин, а следовательно, набраться грязи на такой работе мужчина может с большей вероятностью. Перед тобой пример обратного. Первый роман у нее был в шестнадцать лет — с шестидесятилетним партийцем, который впоследствии покончил с собой, чтобы избежать ареста. После этого у нее были разные другие. Жизнь в ее представлении была штука простая. Ты хочешь жить весело; «они», то есть партия, хотят тебе помещать; ты нарушаешь правила как можешь. То, что «они» хотят отнять у тебя удовольствия, казалось ей таким же естественным, как то, что ты не хочешь попасться. Она ненавидела партию и выражала это самыми грубыми словами, но в целом ее не критиковала.
Партийным учением Джулия интересовалась лишь в той степени, в какой оно затрагивало ее личную жизнь. Уинстон заметил, что и новоязовских слов она не употребляет — за исключением тех, которые вошли в общий обиход. О Братстве она никогда не слышала и верить в его существование не желала. Любой организованный бунт против партии, поскольку он обречен, представлялся ей глупостью. Умный тот, кто нарушает правила и все-таки остается жив. Уинстон рассеянно спросил себя, много ли таких, как она, в молодом поколении — среди людей, которые выросли в революционном мире, ничего другого не знают и принимают партию как нечто незыблемое, как небо, не восстают против ее владычества, а просто пытаются из-под него ускользнуть, как кролик от собаки. О женитьбе они не заговаривали. Слишком призрачное дело — не стоило о нем и думать. Даже если бы удалось избавиться от Кэтрин, жены Уинстона, ни один комитет не даст им разрешения. Даже как мечта это безнадежно.
Ты знаешь, в новоязе есть слово «благомыслящий». Означает: правоверный от природы, не способный на дурную мысль. Он стал рассказывать ей о своей супружеской жизни, но, как ни странно, все самое главное она знала и без него. Она описала ему, да так, словно сама видела или чувствовала, как цепенела при его прикосновении Кэтрин, как, крепко обнимая его, в то же время будто отталкивала изо всей силы. С Джулией ему было легко об этом говорить, да и Кэтрин из мучительного воспоминания давно превратилась всего лишь в противное. У нее это называлось... После шестнадцати лет — раз в месяц беседы на половые темы. И в Союзе юных. Это вбивают годами. И я бы сказала, во многих случаях действует.
Конечно, никогда не угадаешь: люди — лицемеры... Она увлеклась темой. У Джулии все неизменно сводилось к ее сексуальности. И когда речь заходила об этом, ее суждения бывали очень проницательны. В отличие от Уинстона она поняла смысл пуританства, насаждаемого партией. Дело не только в том, что половой инстинкт творит свой собственный мир, который неподвластен партии, а значит, должен быть по возможности уничтожен. Еще важнее то, что половой голод вызывает истерию, а она желательна, ибо ее можно преобразовать в военное неистовство и в поклонение вождю. Джулия выразила это так: — Когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и на все наплевать. Им это — поперек горла. Они хотят, чтобы анергия в тебе бурлила постоянно.
Вся эта маршировка, крики, махание флагами — просто секс протухший. Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двухминуток ненависти и прочей гнусной ахинеи? Очень верно, додумал он. Между воздержанием и политической правоверностью есть прямая и тесная связь. Как еще разогреть до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо? Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу. Такой же фокус проделали с родительским инстинктом. Семью отменить нельзя; напротив, любовь к детям, сохранившуюся почти в прежнем виде, поощряют. Детей же систематически настраивают против родителей, учат шпионить за ними и доносить об их отклонениях. По существу, семья стала придатком полиции мыслей.
К каждому человеку круглые сутки приставлен осведомитель — его близкий. Неожиданно мысли Уинстона вернулись к Кэтрин. Если бы Кэтрин была не так глупа и смогла уловить неортодоксальность его мнений, она непременно донесла бы в полицию мыслей. А напомнили ему о жене зной и духота, испарина на лбу. Он стал рассказывать Джулии о том что произошло, а вернее, не произошло в такой же жаркий день одиннадцать лет назад. Случилось это через три или четыре месяца после женитьбы. В туристском походе, где-то в Кенте, они отстали от группы. Замешкались на каких-нибудь две минуты, но повернули не туда и вскоре вышли к старому меловому карьеру. Путь им преградил обрыв в десять или двадцать метров; на дне лежали валуны. Спросить дорогу было не у кого.
Сообразив, что они сбились с пути, Кэтрин забеспокоилась. Отстать от шумной ватаги туристов хотя бы на минуту для нее уже было нарушением. Она хотела сразу бежать назад, искать группу в другой стороне. Но тут Уинстон заметил дербенник, росший пучками в трещинах каменного обрыва. Один был с двумя цветками — ярко-красным и кирпичным, — они росли из одного корня. Уинстон ничего подобного не видел и позвал Кэтрин. Смотри, какие цветы. Вон тот кустик в самом низу. Видишь, двухцветный? Она уже пошла прочь, но вернулась, не скрывая раздражения.
И даже наклонилась над обрывом, чтобы разглядеть, куда он показывает. Уинстон стоял сзади и придерживал ее за талию. Вдруг ему пришло в голову, что они здесь совсем одни. Ни души кругом, листик не шелохнется, птицы и те затихли. В таком месте можно было почти не бояться скрытого микрофона, да если и есть микрофон — что он уловит, кроме звука? Был самый жаркий, самый сонный послеполуденный час. Солнце палило, пот щекотал лицо. И у него мелькнула мысль... И я бы толкнул, будь я таким, как сейчас. А может...
Не уверен. В общем, жалею. Они сидели рядышком на пыльном полу. Он притянул ее поближе. Голова ее легла ему на плечо, и свежий запах ее волос был сильнее, чем запах голубиного помета. Она еще очень молодая, подумал он, еще ждет чего-то от жизни, она не понимает, что, столкнув неприятного человека с кручи, ничего не решишь. В этой игре, которую мы ведем, выиграть нельзя. Одни неудачи лучше других — вот и все. Джулия упрямо передернула плечами. Когда он высказывался в таком духе, она ему возражала.
Она не желала признавать законом природы то, что человек обречен на поражение. В глубине души она знала, что приговорена, что рано или поздно полиция мыслей настигнет ее и убьет, но вместе с тем верила, будто можно выстроить отдельный тайный мир и жить там как тебе хочется. Для этого нужно только везение да еще ловкость и дерзость. Она не понимала, что счастья не бывает, что победа возможна только в отдаленном будущем и тебя к тому времени давно не будет на свете, что с той минуты, когда ты объявил партии войну, лучше всего считать себя трупом. Через полгода, через год... Я боюсь смерти. Ты молодая и, надо думать, боишься больше меня. Ясно, что мы будем оттягивать ее как можем. Но разница маленькая. Покуда человек остается человеком, смерть и жизнь — одно и то же.
С кем ты захочешь спать — со мной или со скелетом? Ты не радуешься тому, что жив? Тебе неприятно чувствовать: вот я, вот моя рука, моя нога, я хожу, я дышу, я живу! Это тебе не нравится? Она повернулась и прижалась к нему грудью. Он чувствовал ее грудь сквозь комбинезон — спелую, но твердую. В его тело будто переливалась молодость и энергия из ее тела. А теперь слушай, милый, — нам надо условиться о следующей встрече. Свободно можем поехать на то место, в лес. Перерыв был вполне достаточный.
Только ты должен добираться туда другим путем. Я уже все рассчитала. Садишься в поезд... И, практичная, как всегда, она сгребла в квадратик пыль на полу и хворостинкой из голубиного гнезда стала рисовать карту. IV Уинстон обвел взглядом запущенную комнатушку над лавкой мистера Чаррингтона. Широченная с голым валиком кровать возле окна была застлана драными одеялами. На каминной доске тикали старинные часы с двенадцатичасовым циферблатом. В темном углу на раздвижном столе поблескивало стеклянное пресс-папье, которое он принес сюда в прошлый раз. В камине стояла помятая керосинка, кастрюля и две чашки — все это было выдано мистером Чаррингтоном. Уинстон зажег керосинку и поставил кастрюлю с водой.
Он принес с собой полный конверт кофе «Победа» и сахариновые таблетки. Часы показывали двадцать минут восьмого, это значило 19. Она должна была прийти в 19. Безрассудство, безрассудство! Из всех преступлений, какие может совершить член партии, это скрыть труднее всего. Идея зародилась у него как видение: стеклянное пресспапье, отразившееся в крышке раздвижного стола. Как он и ожидал, мистер Ларрингтон охотно согласился сдать комнату. Он был явно рад этим нескольким лишним долларам. А когда Уинстон объяснил ему, что комната нужна для свиданий с женщиной, он и не оскорбился и не перешел на противный доверительный тон. Глядя куда-то мимо, он завел разговор на общие темы, причем с такой деликатностью, что сделался как бы отчасти невидим.
Кроме того, накопленные средства могут быть унаследованы наследниками. Однако недостатки накопительной пенсии заключаются в необходимости самостоятельно накапливать средства на пенсию, что может повлиять на текущий доход, а также в зависимости размера выплат от инвестиционного дохода фонда, который может колебаться. Решение о формировании накопительной пенсии должно быть индивидуальным для каждого человека. Необходимо учитывать финансовые возможности, склонность к риску и желаемый уровень жизни в пенсионном возрасте. В любом случае, информация о возможности досрочного выхода на пенсию благодаря накопительной системе является положительным фактором, который стоит учитывать при планировании своего будущего.
По данным Пенсионного фонда России, на данный момент около 10 миллионов граждан формируют накопительную пенсию. В среднем, размер накоплений составляет около 80-120 тысяч рублей.
Мужчинам легче, они сразу видят какая у девушки грудь… … вот нас, женщин, всегда ждёт сюрприз! Подскажите, у военкомата есть служба поддержки? Никак не могу отписаться от их рассылки. Глядя на фотографии в социальных сетях, складывается впечатление, что мужчина любит свой дом, жену, детей, работу, друзей… … а женщина свою жопу, отдых и маленькую собачку, которая с восхищением смотрит на ее жопу.
Эксперт советует делать 8-12 тысяч шагов в день и постепенно увеличивать нагрузку. Тренировки помогают сохранить тонус и энергию. Регулярный сон по 7-9 часов в ночь не только придает силы и повышает продуктивность, но и делает организм более устойчивым к инсулину, предотвращая ожирение и диабет. Автор: Валерия Орлова.