Лев Копелев — все последние новости на сегодня, фото и видео на Рамблер/новости.
Аудиокниги слушать онлайн
Минюст РФ внес «Форум имени Льва Копелева*» (Lew Kopelew Forum) (*внесен Минюстом РФ в список иностранных агентов и список нежелательных организаций). Генпрокуратура объявила «нежелательной» организацией зарегистрированный в Германии «Форум имени Льва Копелева» (Lew Kopelew Forum). Таксист-немец, узнав, что мы держим путь к Льву Копелеву, долго справлялся о здоровье знаменитого и уважаемого горожанина, сделавшего так много. Министерство юстиции внесло немецкий «Форум имени Льва Копелева» в перечень иностранных и международных неправительственных организаций, деятельность которых.
Минюст внес «Форум имени Льва Копелева» в реестр нежелательных организаций
Советский интеллигент 60—70-х годов, любя западную литературу, увлекаясь западным кино, восхищаясь западной демократией, живого иностранца, тем не менее, побаивался, поскольку понимал, что даже за знакомство с ним, просто за его визит к вам домой, вас ждут нешуточные неприятности, вплоть до вызова на Лубянку. И советский интеллигент, немало от властей претерпевший, нередко думал, а стоит ли того беседа с западным человеком? Лев Копелев так же, как Богатырев, пробивал эту стену страха и отчуждения, которая была, на мой взгляд, не менее прочной, чем Берлинская. Он знакомил западных общественных деятелей и писателей, журналистов и телевизионщиков с русскими диссидентами и писателями, и, благодаря этим связям, на Запад уходили рукописи, правозащитные письма, а с Запада приходила помощь арестованным диссидентам. Копелев дружил с половиной Москвы, и в его доме Восток и Запад, может быть, впервые в России учились понимать друг друга в живом общении. Ведь российская интеллигенция, стиснутая догматами коммунизма, идеализировала консервативные круги Запада и не любила левую западную интеллигенцию, которой в свое время была стольким обязана. У Копелева же не было узкого, предвзятого отношения к различным политическим направлениям.
В его доме встречались люди самых разных взглядов. Их знакомство почти тотчас переросло в крепкую, ничем не омраченную дружбу, которая длилась до самой смерти Бёлля в 1985 году. Для России Генрих Бёлль — фигура, как сейчас говорят, знаковая не меньше, чем для Германии. Долгое время в открытой печати русские авторы не могли высказать своего отношения к тоталитаризму, и романы Бёлля нам много чего сказали о возможности противостояния государственному насилию. В повести «Бильярд в половине десятого» Бёлль определил нормы нравственного поведения, разделив людей на принявших причастие агнца и причастие буйвола. Принявшие причастие буйвола — вовсе не обязательно члены нацистской или коммунистической партии, но всегда люди, которым близок культ силы, жестокости и презрения к достоинству человека.
Бёлля и Копелева, несмотря на всю несхожесть их биографий, характеров и воспитания, роднила, прежде всего, ненависть к причастию буйвола, то есть к бесчеловечности во всех ее проявлениях. И Бёллю и Копелеву выпало жить примерно в одно и то же время, и время это было, очевидно, самым страшным как для Германии, так и для России. И, тем не менее, когда, кажется, все толкало человека принять причастие буйвола, они оба нашли в себе силы этому противостоять. Генрих Бёлль глубоко, как, собственно, и положено писателю, всматривался в людей. Копелев перевел мне его слова, и я спьяну бухнул: — А еще и на осла... Когда Копелев перевел Бёллю мои слова, оба дружно расхохотались, согласившись, что и в этом есть своя правда.
Так, буквально накануне своего исключения из партии, он сказал своему приятелю, поэту Давиду Самойлову: — Понимаешь, сегодня всю ночь не спал, писал письмо в Центральный комитет. Хочу объяснить этим идиотам, как плохо они работают с западной левой интеллигенцией. Лев рассмеялся и порвал свое послание. И вот у него отняли партбилет, уволили со службы, в Союзе писателей, правда, оставили, но лишили возможности печататься. Я, оказавшийся в схожем положении, не нашел ничего лучшего, чем стать литературным негром. Причем, негром своеобразным, так как эксплуатировали не меня, а я эксплуатировал доброту друзей.
Они доставали мне работу в основном внутрижурнальные рецензии и, подписывая их своим именем, наживали себе врагов среди литераторов, чьи стихи, романы или повести я отвергал. А Копелев стал писать кандидатские диссертации за кавказских начинающих литературоведов и отнюдь не бедствовал. И в это же самое время — чем не парадокс? И сотворил себе кумира... В этих книгах Копелев, передав страшный опыт лагеря, тюрьмы и «шарашки», с любовью и юмором описал своих товарищей по заключению. Себя же в этой трилогии он отнюдь не приукрасил, не скрыл своих грехов и промахов, а вывел таким, каким видел.
Видел же он себя, несмотря на всю присущую ему восторженность, достаточно трезво. При этом толстовская энергия заблуждения у него была равна стихии. Удивительным было его языковое буйство: несколькими фразами прямой речи он создавал живой характер и даже психологический портрет с остриями и безднами.
В самом конце войны его арестовали «за гуманизм и жалость к противнику». Приговоренный к десяти годам заключения, Копелев восемь лет отбывал в Марфинской шарашке.
Там он познакомился и подружился с Александром Солженицыным, который под именем Льва Рубина запечатлел его в романе «В круге первом». В декабре 1954 года Лев Копелев вышел из тюрьмы, но еще полтора года добивался реабилитации. Лишь в 1956 году он был реабилитирован и восстановлен в партии. В годы оттепели много писал, публиковал статьи и книги, читал лекции по путевкам Союза писателей СССР. В 1957 году опубликовал статью о Генрихе Бёлле, которая стала предисловием к первой переведенной на русский язык книге Бёлля «И не сказал ни единого слова».
Когда в сентябре 1962 года Бёлль приехал в Москву в составе делегации писателей ФРГ, они подружились. С 1964 года Лев Копелев активно включился в правозащитную деятельность. В мае 1968 года Копелев был исключен из партии и уволен с работы за участие в «идеологических диверсиях». С середины 1970-х он начал публиковать свои работы в немецкой печати. В ноябре 1980 года Копелев с женой приняли приглашение Генриха Бёлля приехать на год в Германию для работы в архивах.
Вернуться в Москву Копелевым уже не довелось, через два месяца после отъезда они были лишены советского гражданства.
Боже мой, что за роскошь перед детьми явилась. Можно ли поверить, что такое бывает, если б о том рассказывали Марии и Васе! Над ними небо стеклянное, деревья диковинные растут прямо в деревянных кадках, а меж деревьями лестница белого блестящего камня, вообще блеску вокруг много, а народу в одну минуту Мария увидела столько, сколько за свою жизнь не видела. И весело стало сразу Марии и Васе, всё захотелось посмотреть да пощупать. Взяла она брата Васю за руку, и побежали они вверх по белой блестящей лестнице, поднялись, а наверху пол из малиновых квадратов, скользкий, как лед».
Дальше у Копелева: «На площади множество извозчиков, их зовут «ванько», и сани у них ниже, чем у киевских. Все они в одинаковых толстых синих пальто с широченными складчатыми задами». Харьковские извозчики — тоже литературный типаж. В «Жизни Арсеньева» Бунина восемнадцатилетний герой, оказавшись в Харькове за четверть века до копелевского, делится впечатлениями: «В Харькове я сразу попал в совершенно новый для меня мир. Я вышел из вокзала, сел в извозчичьи сани — извозчики, оказалось, ездили тут парой, с глухарями-бубенчиками и разговаривали друг с другом на «вы», — оглянулся вокруг и сразу почувствовал во всем что-то не совсем наше, более мягкое и светлое, даже как будто весеннее». Копелев: «Впервые вижу автобусы, желто-красные с темными, железно-вафельными мордами моторов.
А трамваи здесь иные, чем в Киеве, — у киевских дуга, длинный гнущийся прут, увенчанный роликом, а у харьковских трубчатая рама, расширяющаяся наверху. Любопытны особые, харьковские слова. Трамвайные номера называют «марками». Это еще не самые харьковские. Самые — «тремпель» вешалка-плечики; по фамилии фабриканта готового платья, наладившего в Харькове в XIX веке выпуск вешалок с надписью «Тремпель» , «локон» плойка — по названию модели электрощипцов, производимых в Харькове , «делис» шоколадно-вафельный торт — любой, а ранее название конкретного, с еще дореволюционной историей , «мивина» вермишель быстрого приготовления и, конечно, знаменитое «ракло» хулиган, грабитель; то ли от Святого Ираклия, то ли от «ракальи» , обширно гуляющее по литературе с конца позапрошлого века: «В Петербурге его называют «вяземским кадетом», в Москве — «золоторотцем», в Одессе — «шарлатаном», в Харькове — «раклом». В Киеве ему имя — «босяк» Куприн, цикл «Киевские типы», очерк «Босяк».
Вплоть до самого Копелева, у которого оно не раз встречается: «Он дружил с Колькой-Американцем, вожаком большой шайки, в которую входили не только обычные «раклы», но и профессиональные воры — ширмачи, хазушники, уркаганы и т. Герой Копелева в центре Харькова: «Харьков — столица. Это заметно сразу. Людей очень много, тротуаров не хватает, идут по мостовой. Впервые вижу столько автомобилей, и легковых и грузовых. В Киеве они редки, единичны, а здесь их, пожалуй, не меньше, чем извозчиков и ломовиков.
В Харькове уже есть новые дома. Мы проезжаем мимо большого красного здания «Пассаж» ныне универмаг «Детский мир», площадь Конституции. На крыше возвышается статуя рабочего с молотом уже нет, а сейчас это здание — Национальный университет искусств им. Встретивший нас дядя говорит, что начали строить настоящий небоскреб». Речь о будущем Госпроме, чуде конструктивизма. Далее — снова не в пользу родного Киева: «А тут были совсем новые многоэтажные здания.
Чаще высмеивают своих деятелей — министров, самого президента Шмидта, всего чаще местных деятелей — бургомистров, правительство земли Северный Рейн—Вестфалия, которой принадлежит Кёльн. Больше всего достается министрам финансов налоги!!! В субботних шествиях чисто самодеятельных таких карикатур и шутейных лозунгов было больше — там шли целые колонны школ и ребята изощрялись. Но вообще эротики напоказ почти нет. Общий тон полной раскованности, плясовой или приплясывающей, поющей свободы. Ну вот, кажется, написал все, на что оказался способен, получилось и сбивчиво и нескладно, но авось, вы все же ощутите атмосферу и мое любопытство, симпатию и, вместе с тем, чувство расстояния, отчужденности, похмелья на чужом пиру. Вот и у телевизора провожу больше времени.
А между тем нужно работать. Сейчас уже 3 марта. Хорошее утро. Завтра едем в Швейцарию. Допишу это и сяду дописывать статью см. Вчера пришел без предупреждения некий доктор теологии, сторонник христианско-еврейского примирения, нового прочтения Ветхого Завета, был огорчен моим равнодушием к новейшим толкованиям псалмов и книг пророков, сообщил, что молится за наших дочерей, и просил конкретных указаний, о чем именно молиться: чтобы их выпустили из СССР или чтобы не преследовали по месту жительства. Сегодня же звонил из Гамбурга Вольф Бирман — доказывал, что лучший в Германии и в мире город — Гамбург и мы должны жить там.
А сию минуту позвонила секретарша Хайнца Кюна старый С. Он подарил нам свою книгу о годах борьбы и изгнания. Он был в подполье после 1933 г. Его секретарша сообщила, что нас приглашает уже министр внутренних дел Рейна—Вестфалии на предмет нашего будущего гражданства. Если нас примут в граждане ФРГ без обычного выжидательного срока, то есть 5—10 лет, это значит, что сможем ездить и в Болгарию, Румынию, Венгрию и там встречаться с вами. Однако, хватит. То не могу начать, то не могу кончить письмо.
Поэтому просто прекращаю. Будьте все здоровы! Пожалуйста, помните, что мы вас очень любим и везде всегда живем с вами и вами. Кёльн, 16—17 марта 1981 г. Дорогие все-все-все, Москвичи и Питерцы, Тбилисцы и Сухумцы и прочих градов и весей друзья-обитатели! Ниже следует очередной доклад-отчет о нашем здешнем житье-бытье. А надо бы побольше.
Видели мы, правда, только три-четыре города: три дня в Цюрихе, полдня в Берне, три дня в Женеве и по несколько часов в Лозанне и Монтре у В. И за это же время съездили во Францию в Саваю к Жоржу Нива с ним же. Во всех швейцарских городах и селениях — от Лозанны до Женевы — вдоль дивной дороги по берегу озера непрерывно поселки, городки Веве , имения, фермы. Нашего брата поражает внятное ощущение и сознание: здесь не было ни войн, ни революций с незапамятных времен, здесь не рвались бомбы и снаряды, не расстреливали, не вешали, не жгли домов… Эти чистенькие, нарядные дома, разноцветные вывески, витрины, переполненные снедью, барахлом, драгоценностями и безделушками, неисчислимыми пестрыми обложками… В иные мгновения, и почему-то именно в Цюрихе и в Женеве, я, казалось, понимал — отнюдь не одобрял, но понимал — тех молодых ребят, которые, наглядевшись на неказистый быт иностранных рабочих, на фильмы и снимки, изображающие страшную нищету распухших или ссохшихся в скелеты от голода сомалийцев, камбоджийцев, никарагуанцев, — швыряют кирпичи в эти витрины, пишут яростные лозунги на стенах, проклинают свое сытое благополучие. В Цюрихе на площади Бельвю возле бетонного павильона на трамвайной остановке вечером зажжены несколько свечей. Он куда меньше кельнского и вообще рейнских и даже базельского там карнавал особенный, серьезно языческий со страхолюдными масками, ритуалами изгнания злых духов и т. Просто шла толпа ряженых с оркестром… В швейцарских газетах рассуждения литераторов, ученых, священников и др.
Ведь настоящие причины этого кроются в неблагополучии общественного бытия. А сейчас да и в 1968 году при первых же признаках любого кризиса — будь то экономического, будь то политического — в силу постоянно тлеющего недовольства своим положением, когда материальное благополучие, какое у нас и не снилось, сочетается с тревожной неуверенностью, вызывает такую общественную чуткость и стремление вмешиваться, которых нам еще менее хватает. Но то уже скорее мои комментарии к мыслям Белля. Сейчас газет еще не читал, только просмотрел письма, большинство — приглашения на лекции, чтения, дискуссии, опять и опять добрые, ласковые приветы от читателей. Два приглашения из Франции, с полдюжины немецких. Кроме того непрерывно звонил телефон — снова приглашения из Швейцарии, из ближних и дальних немецких городов. Вот это тоже наш быт.
Рая поехала с Лоис Руге — женой журналиста, который написал книгу о Пастернаке, они бывали у нас в Москве — за разными покупками. А с утра у нас уже побывали Джеффри, который все же поедет в ваши края, и Виктор Белль, чудесный парень, племянник, архивариус и помощник Генриха, который помогает нам в самых разных делах. Сейчас он разыскал мою статью в кельнском журнале 1974 г. Однако назад, к повествованию. Вернулись мы из Швейцарии в среду 11 марта спешно, ехали из Женевы ночью с двумя пересадками — Лозанна, Базель — а все потому, что срочно был назначен прием у министра внутренних дел земли Северный Рейн—Вестфалия в Дюссельдорфе столица земли, куда входит и Кёльн по вопросу о нашем гражданском состоянии. Та-акое впечатление, та-ак все того-этого-разэтого!!! Сейчас вас принимают восторженно, вы встречаете дружелюбный интерес, внимание… Но так будет не всегда.
Пройдет первая волна известности, общественного интереса, и тогда вы почувствуете, что здесь материалистическая страна, и т. А потом он повел нас на пресс-конференцию. Министр тщательно позировал рядом. Он же открыл конференцию речью, в которой повторил все то же, но более казенно и многословно. Рая произнесла первой вступительное слово. Она его написала — по-немецки!!! И затем с часок нас допрашивали и так и сяк и отдельно для телевидения — передавали в тот же вечер по первой программе, но, разумеется, вырезали все имена, кроме А.
Это произошло 11-го, а уже 12-го утром за нами приехал любезнейший чиновник магистрата и отвез нас в наш районный ратхауз, где мы заполнили длинные анкеты, включая девичьи фамилии мам, и писали наши куррикулюмы витэ. Вернее, анкеты заполнял еще более любезный чиновник магистрата, и он же вручил нам справку о прописке и местожительстве. Министр особенно упирал на это перед журналистами, мол, чтоб никто не счел за прецедент, а то ведь жаждущих федерального гражданства тьмы и тьмы, а тут, как на грех, кризис, инфляция, растут цены и налогоплательщики все более косо глядят на иностранцев. Всяческим — и американцам, которые вообще во всем виноваты, и к туркам и хорватам, которые плодятся на немецкой земле, их детей учат, их семьи лечат за счет немецких налогоплательщиков и т. Таковы странные изгибы общественного мнения, насколько можно судить по некоторым газетам и пока все же довольно беглым впечатлениям… Но тут я опять отвлекся от конкретного повествования в пикейно-жилетные рассуждения. Докладываю по порядку: чтение в четверг 13-го в местном клубе. Неужели так и не замечаете?
Почему вы не протестуете против размещения американских ракет на нашей земле? Почему вы решили стать немцем, это для вас деловая выгода выгодно для ваших гешефтов? Всех обнимаю и целую. Итак, еще две недели — и мы отбудем в Европу — все поближе к вам. Сегодня уже знаем, когда прибывает Лиза19. Слава Богу, хоть эта страшная главка в нашей странной истории закрыта. Хотя выкладывались изо всех сил и еще сверх того.
Сейчас, когда это уже позади, могу отчитаться перед вами. В октябре, когда только возникла уже отчетливая угроза голодовки — мы были как раз в Германии на ярмарке. Я помчался в Бонн к Геншеру20, тот отсутствовал в стране, говорил с его замом и с одним из его ближайших друзей — долго, подробно, объяснял, убеждал, вроде проняло. Брандт тоже был в отъезде. Говорил с его доверенным секретарем, написал ему длинное письмо, получил подтверждение. Потом из Америки напоминал еще и еще раз, и сам, и через Генриха Белля, которого тоже надо было убеждать он был из тех, кто вначале злился на Люсю. Шмидт болел, но он прислал мне очень милое поздравление я отправил вам страницы журнала, где есть и оно , и я воспользовался поводом, благодарил, но главное, писал подробно об А.
Кроме того, Рая и я говорили непосредственно с президентом Карстенсом во Франкфурте и публично и с газетчиками несчетно. Рая имела беседу с подругой семейства Рейганов — зав. Через эту же Нэнси позднее Рая передала письмо Руфь Григорьевны президентше и ейному мужику. Когда голодовка уже шла, мы шалели от ужаса, от мучительной тревоги — звонили, писали еще и еще. В Калифорнии очень здорово действовали тамошние ученые. При этом досталось Басову нобелевскому лауреату , который, на свою беду, оказался на конференции в Сан-Франциско. Вот такие пироги.
Но я опять стал писать. Сообщите, как и когда получите и стоит ли использовать эту голубятню. Обнимаю получателей. Сегодня еще не знаю, кто будет таковым. Вырезки из одного номера сан-франц. В частности, и стиль, и язык. Будьте все здоровы.
Не забывайте нас. Ваш Лев. Кёльн 24 мая 1982 года Дорогая Марусенька, дружок наш милый! От того письма копии не осталось, и возможно, я здесь что-то повторю, но хочу все же отчитываться перед вами с предельной для меня тщательностью, почти дневниково. Приехал поездом утром. С вокзала прямо в аэропорт встречать Беллей. Там же первая пресс-конференция, оттуда в гостиницу.
Кратчайший отдых в гостинице. Там в огромном темном зале вроде зимнего стадиона 5000 человек и на освещенной сцене председатель клуба им. Карла Реннера: основное культ-просветучреждение австрийской соц. Генрих Белль и я, не знающие, куда девать отяжелевшие и как-то неуместные руки и ноги. В стороне, за другим столиком двое замов Крайского, он сам с женой внизу, в первом ряду. Говорит председатель, потом докладывает заместитель по партии Крайского Блеха, примерно сорокалетний, сын крестьянина, толковый, хитроватый, спокойный, он говорит о движении за мир, а больше всего о Белле и обо мне. Хвалит долго и чрезвычайно преувеличенно меня , от этого безнадежное чувство стыда, неловкости и …нудности.
Безнадежность оттого, что не опровергать же его сейчас, здесь, от этого только хуже получится. После него моя очередь Генрих настоял, чтоб начинал я. Ты лжец! Ты ведешь к третьей мировой войне! Вел дискуссию редактор лево-соц. Участвовал тот же Блеха — социалист, бывший консервативный министр иностранных дел Грубер, новый ген. И опять-таки Генрих и я.
Дискуссия продолжалась три часа. Наибольшего труда мне стоило, огрызаясь на два фронта, от идиотического и примитивнейшего антикоммунизма Графа и Кредлера и от почти столь же идиотически наивного, хотя и менее злобного все же антиамериканизма нашей дамы, которая трещала в пулеметном темпе, сыпала статистическими данными, где сколько ракет, подводных лодок, какие доходы получают американские капиталисты в Чили, Сан-Сальвадоре, сколько погублено лесов и вод, детская смертность в Европе, Азии, Африке и т. Ну, вот видишь, хотел сделать краткую опись дней, а полез опять в подробности. Тпрру, перехожу на телеграфный лаконизм. А венские трактиры и кафе — это особая и совершеннейшая прелесть. Никакой роскоши, напротив, даже некая почти нарочитая запущенность, заурядность меблировки и украшений, но зато общий дух — атмосфера полнейшей непринужденности, веселое равенство. Хозяева одинаково приветливы и к тому, кто весь вечер сидит за одной кружкой пива, и к тем, кто пирует с шампанским и дорогим коньяком.
Фамилия хозяина мне так понравилась, что я на следующий день повел туда друзей и должен был прочесть-проглядеть два толстенных тома вырезок и снимков, посвященных этому традиционно-венскому кафе литераторов и художников. Он и хозяйка сами обслуживают вместе с двумя официантами, так же расторопно, запросто-приветливо… Стоп! Опять залез в подробности. Предоставлен для этого отдельный номер. Сначала пугаюсь, уж слишком необычная компания: историк-философ Фр. Хеер, очень известный, пришел еле-еле, на бледно-желтом лице явственная тень скорой смерти. Потом были богослов, доминиканский монах, профессор-биолог, Генрих и я.
И получилось все, не в пример телеспектаклю, очень интересно. Тон задал Хеер, ему вторила Бауэр; говорили уже не вообще о борьбе за мир, Польше, ракетах и т. Если получу стенограмму, пошлю вам. Все вокруг меня говорили так серьезно и умно, что и я почувствовал, что становлюсь умней. А теперь надо кончать. Уходит почта. На этом — продолжение следует.
Обнимаю крепко-нежно и целую моих родных и любимых. Пишите, пишите, пишите и будьте здоровы, здоровы, здоровы это и призывы и заклинания. Ваш Лев Лев. По уставу общества оно содействует только изданиям тех авторов, которые живут или умерли в странах к востоку от Одера и которых там не издают. Авторы, живущие на Западе, должны сами беспокоиться о своих публикациях. Сейчас главное — раздобыть деньги, так как издательства из-за кризиса стали весьма робки. Поэтому мы и придумали это общество, чтобы финансировать переводы, частично и производство книг.
А изд-ва будут возвращать наши субсидии по мере того, как разойдутся книги. В президиуме общества всего пять человек: Г. Белль, Павел Когоут замечательный чешский драматург и прозаик , проф.
Минюст РФ внес «Форум имени Льва Копелева» в реестр нежелательных организаций
Копелев поссорился с неким сослуживцем, который отомстил ему самым бесчестным образом: банально «настучал», и загремел Копелев по недоброй памяти 58-й… Ну а вышел на свободу уже ярым антисоветчиком… Его роман «Хранить вечно» я читал; не могу сказать, что он произвёл на меня какое-то особенное впечатление, но запомнился. Ниже я приведу соответствующую страницу из биографического сборника «Бессмертный полк отечественной литературы».
Там уже все волнуются, суетятся. И я жду, какое это диво прибудет — национальный поэт. И вот приходит старичок. Американский дедушка, но уже такой, знаете, когда дедушка постепенно становится бабушкой.
Краснолицый, седенький, бодренький. Сидим мы с ним рядом в плетеных креслах, всякую снедь нам подкладывают, вина подливают. Разговариваем не спеша. А я всю думаю: «Вот ты, милый мой, национальный поэт, каждый год твои книги издают, и уж, конечно, нет стихов, написанных «в стол», во всех газетах и журналах тебя славят, в школах учат, президент как почетного гостя принимает. А на меня каких только собак не вешали! В какую грязь не втаптывали!
Все было — и нищета, и тюремные очереди, и страх, и стихи, которые только наизусть, и сожженные стихи. И унижение, и горе. И ничего ты этого не знаешь и понять не мог бы, если бы рассказать… Но вот сидим мы рядом, два старичка, в плетеных креслах. И словно бы никакой разницы. И конец нам предстоит один. А может быть, и впрямь разница не так уж велика?
Осенью 1963 года я послала Ахматовой письмо из больницы: Дорогая Анна Андреевна! Никогда я не решилась бы написать Вам, если бы не чрезвычайное обстоятельство. Я болела все лето и осень, и это закончилось тяжелой операцией, после которой мне как-то стало все все равно. Не читала, не думала, лежала на больничной кровати, не смотрела на своих родных и близких. И тогда Лев Зиновьевич принес мне томик Ваших стихов — попробуй читать. И Ваши стихи стали для меня мостиком к этому миру.
Я читала давно знакомые и будто совсем незнакомые строки и возвращалась. Потому мне и захотелось очень написать Вам с глубокой личной благодарностью теперь, когда стало легче я все еще в больнице , пытаюсь разобраться, что же за чудо произошло в ту ночь, когда я опять, несмотря на все уколы, не спала и пробовала читать. Меня поразило мужество поэта. Я часто думала о Вас, о Вашей судьбе, как, о примере необыкновенного, редкого мужества. Но только теперь я поняла главное — Вы знаете, что человек смертен, Вы знаете самую сердцевину трагедии человеческой «… но кто нас защитит от ужаса, который…» Знаете и в отвлеченно-философском, и в самом конкретном земном смысле «… даже ветхие скворешни». Знаете и учите людей жить, не закрывая на это глаза как я прожила , а — зная.
Мне раньше Ваши стихи казались холодно-прекрасными, мраморно-прекрасными. И только теперь, может быть, причастившись страданий сама, я ощутила раскаленную лаву, которой овладел художник. В поэзии Цветаевой страдание льется через край, захватывает читателя боль, содрогание… А здесь страдание преодоленное, снятое. И в этом огромная победа художника, победа нравственная и победа эстетическая. Мне эта преодоленность, скромность страдания кажется чертой очень русской… Еще раз спасибо Вам, низко кланяюсь Вам за то, что Вы есть, за все, за то, что Вы писали и пишете сейчас прекрасно молодые стихи. Перед моими глазами — Ваш портрет, не тот, что в книжке, а мой любимый, теперешний, в белом цвету, где изображена величественная, необыкновенно счастливая женщина — великий поэт — олимпиец на вершине славы, увенчанный всеми мыслимыми отечественными и иностранными лаврами, собраниями сочинений и пр2.
Ведь те лавры главные — в читательских сердцах, они у Вас действительность, а не иллюзия. Спасибо Вам. С надеждой увидеть Вас, если позволено будет — мы приедем на ноябрь в Комарове. Нежно Вас обнимаю, В ответ получила телеграмму: «Ваше письмо принесло утешение и помощь в тяжелый час. Благодарю Вас. Ваша Ахматова».
В этом письме — только правда, но не вся правда. Я не писала и никогда не говорила ей, как поздно я пришла к ней и почему поздно. Она была убеждена, что возможен лишь один выбор между опасной правдой и спасающей ложью, и считала, что именно эта коллизия определяла существование всех советских людей. В двенадцать часов в музее Революции собрание: 70-летие Артемия Халатова. В шесть часов в музее Маяковского — вечер, посвященный 75-летию Анны Ахматовой. Ни о том, ни о другом событии газеты не писали.
Для официальной истории они всего лишь заметки на полях. Смотрю на знамена музея. А слышу не торжественный шелест, нет, отчетливо слышу металлический звук — так дребезжат цветы на искусственных венках. Когда похороны кончаются, венки прислоняют к могиле, все расходятся по домам. Живые цветы вянут, а эти дребезжат. Над столом президиума — фотопортрет: ассирийская курчавая борода и шевелюра Халатова.
Красив, молод, взгляд устремлен вдаль, в будущее. Когда его убили в 37-м, ему было 43 года. До революции — «профессиональный революционер», потом — профессиональный начальник. Начальник столовых, начальник вагонов, начальник книг. Мой отец работал с Халатовым с первых лет революции; куда бы того ни переводили тогда говорили: «бросали» , он брал с собой несколько сотрудников, в том числе и отца. С матерью, с сестрой Халатова мои родители сохранили дружбу и после его гибели.
Потому я и оказалась в музее Революции 30 мая 64-го года. Сквозь пустые, бесцветные слова академика Островитянова изредка прорывается живое: «Говорят, что и на Колыме Артемий Багратович заведовал малым Нарпитом3 — делил арестантские пайки». Большинство присутствующих — отсидевшие или их родственники. Третьекурсницей ее арестовали. Она шепчет: «Плохо сделано собрание, вот я сделала в честь папы — все плакали…» В речах — ни следа преступлений. Просто чествуют человека, умершего в своей постели.
О нем, как всегда о мертвых, только хорошее. Когда я читала книгу Кестлера «Мрак в полдень»5, герой Рубашов виделся мне похожим на Халатова. Властный, сильный, умный. Но чего-то важного, вероятно, самого важного, у Рубашова не оказалось. Вероятно, не было и у Халатова. Не должно было быть у человека того рода, к которому оба они принадлежали.
К которому стремилась принадлежать и я. Люди этого рода должны были непременно освободиться от себя, от своего мнения, от своей совести. Не освободившись, нельзя было принадлежать к этой когорте. Кто не умел освободиться до конца, как я, постоянно ощущал тоскливую неполноценность. А того, кто освобождался окончательно, можно было сделать кем угодно: и чудовищем, палачом, и безропотной жертвой. Кончилось для многих, как для Рубашова, для Халатова, пулей в затылок.
В музее Революции собрались старые люди. На фотографиях, выставленных в фойе, они моложе и реальнее, чем теперь. Я больше смотрю в зал, чем на трибуну, больше слушаю, что говорят вокруг меня. Халатов еще верил в то, что под красными знаменами «с «Интернационалом» воспрянет род людской». Во что верят люди, собравшиеся здесь жарким весенним днем не то чтобы тайно, но и не совсем открыто? Об этом собрании знал только узкий круг друзей, знакомых.
Они сильно отличаются от тех, кто правит сегодня. Научила ли жизнь и гибель Халатова кого-нибудь чему-нибудь? Можно ли восстановить связь времен? Или она разорвана? О вечере Ахматовой тоже не было объявлений ни в печати, ни по радио. Программа утверждена, разослали пригласительные билеты по спискам.
Музей Маяковского. Маленький зал заполнен. Меньше людей, чем было утром. И совсем другие люди. Я попадаю из одной языковой среды в другую, из одной действительности в другую. Начинает Виктор Максимович Жирмунский: «В конце марта мы отмечали пятидесятилетие «Четок», книги, установившей славу Ахматовой в русской поэзии… Пятьдесят лет — время немалое, такой промежуток времени отделяет смерть Пушкина от возникновения русского модернизма.
Однако, как вы видите и показываете своим присутствием, стихи не устарели. Мы собрались здесь, чтобы слушать стихи большого русского поэта, стихи уже классические, но еще современные, переведенные теперь на все языки мира». Пятьдесят лет назад он рецензировал этот первый сборник Ахматовой. Эта связь времен тоже испытывала потрясения, но не разорвалась. Укрылась в глубинах. А сейчас восстанавливается.
Что значил Халатов для Жирмунского? Он хотел, чтобы такие, как Халатов, не вторгались в его работу, в его жизнь, не мешали ему заниматься своим делом. А они обычно мешали. В апреле 1930 года из журнала «Печать и революция», из готового тиража, по приказу Халатова был вырезан портрет Маяковского и приветствие редакции в связи с выставкой «Двадцать лет работы». Это был один из последних ударов, нанесенных поэту. Госиздат под начальством Халатова не опубликовал ни одного сборника Ахматовой.
Жирмунский говорит о стихах, которые он знал и любил юношей: «Ахматова создала много замечательных стихов. Далеко не все появились в печати. Но ответственность не на поэте, а на известных обстоятельствах эпохи культа личности…» Я была тогда с моим народом Тем, где мой народ, к несчастью, был… «Известные обстоятельства эпохи культа личности» оказались враждебны и Ахматовой, и Халатову. Есть ли еще хоть что-либо общее в их судьбе? Жирмунский говорит о гражданственности поэзии Ахматовой, о ее воспитательном значении. В музее Революции тоже говорили о воспитании, о том, что Халатов — пример для молодых.
О молодых людях, для которых примером был бы революционер, большевик, я читаю в иностранных журналах и книгах о новых левых. Поэт Арсений Тарковский сказал: «Музе Ахматовой свойствен дар гармонии, редкий даже в русской поэзии, в наибольшей степени присущий Баратынскому и Пушкину. Ее стихи завершены, это всегда окончательный вариант. Ее речь не переходит ни в крик, ни в песню, слово живет взаимосвечением целого… Мир Ахматовой учит душевной стойкости, честности мышления, умению сгармонировать себя и мир, учит умению быть тем человеком, которым стремишься стать». Хотя эта фраза прозвучала бы для них как чужая. Ее произведений не коснулся великий соблазн разрушения формы, то, что характерно для Пикассо, Эйзенштейна, Чаплина».
Имени Маяковского он не произносит. Но как же не вспомнить о нем, говоря о поэзии XX века? Особенно в его доме. Лев Озеров грозно спрашивал: «Долго ли еще будет тетрадкой эта всеми ожидаемая книга? Владимир Корнилов читал стихи:.
В Москве искусственный интеллект станет базовой медицинской технологией В результате не только у терапевтов, но и у других московских врачей появятся цифровые помощники, которые смогут подсказывать оптимальную тактику лечения пациентов. Помимо этого, исчезнет рутинная бумажная работа - медицинская информация будет регистрироваться и обрабатываться исключительно в цифровой среде, врачи смогут больше времени уделять задачам, где действительно необходимы их компетенции. Кроме того, планируется внедрить проактивный подход, в рамках которого ИИ будет анализировать медкарты пациентов и выявлять риски возникновения заболеваний. В Москве открылись сезонные ярмарки выходного дня Они удобно расположены около станций метро, общественного транспорта, рядом с домом. Работают с пятницы по воскресенье, с 8:00 до 20:00, сообщил Мэр Москвы Сергей Собянин. Раньше ярмарки выходного дня были открыты только в теплое время года. С февраля они начали работать в новом формате - круглогодично - благодаря теплым павильонам, где комфортно и покупателям, и продавцам.
Жители столицы оплатили более 90 миллионов счетов через сервис «Мои платежи» Востребованность сервиса у жителей столицы выросла более чем в четыре раза. Если за первый год работы они оплатили 5,3 миллиона счетов, то в 2023-м - уже 23 миллиона. С помощью сервиса можно оплатить около 8,8 тысячи городских, федеральных и коммерческих услуг. В майские праздники парковка в Москве будет бесплатной «Это коснется всех без исключения улиц 29 и 30 апреля, а также 1, 9, 10 и 11 мая. Оплачивать парковку 12 мая нужно будет только на улицах с тарифами 380 и 450 рублей в час», - сообщил Мэр Москвы Сергей Собянин. Режим работы Московской канатной дороги изменится на майские праздники С 28 апреля по 1 мая она будет работать с 11:00 до 23:00 по тарифам выходного и праздничного дня. Парк «Зарядье» приглашает на выставку «Технологии Победы» Проект приурочен к празднованию Дня Победы и посвящен технологическим прорывам страны.
Гости смогут больше узнать о том, как создавался легендарный танк Т-34.
Правозащитник Лев Копелев родился и вырос в Киеве и посвятил жизнь борьбе за мир и права человека. Общественная организация Форум Льва Копелева была основана в Кельне после его смерти в 1998 году.
Все новости, где упоминается Лев Копелев
- О книге "У Гааза нет отказа..."
- Копелев Лев Александрович в реестре юрлиц и ИП
- О книге "У Гааза нет отказа..."
- 5 комментариев
Тихановская призвала Европу к посредничеству
- Лев Копелев — последние новости
- Лев Копелев: диссидент мирового масштаба | homsk
- НОВОСТИ ПАРТНЁРОВ
- Минюст РФ признал немецкий «Форум имени Льва Копелева»* нежелательной организацией
- Минюст признал «Форум имени Льва Копелева»* нежелательной организацией
- Lev Kopelev - YouTube
«Хранить вечно». Парадокс Льва Копелева
Организация названа в честь писателя-диссидента Льва Копелева. С 2001 года форум организует вручение премий за мир и защиту прав человека. Израильский пловец Йонатан Копелев сообщил о завершении карьеры. Лев Зиновьевич Копелев — чем известен, биография, библиография и творческое наследие — РУВИКИ: Интернет-энциклопедия. Копелев Лев Зиновьевич. Скачать rusmarc-запись.
Премия имени Льва Копелева за мир и права человека присуждена народу Украины
Таксист-немец, узнав, что мы держим путь к Льву Копелеву, долго справлялся о здоровье знаменитого и уважаемого горожанина, сделавшего так много. * Естественно, что германист Лев Копелев просто не мог разминуться с романистом Генрихом Бёллем. Марк Харитонов вспоминает: В дни августовского путча мой друг Лев Зиновьевич Копелев оказался в Москве среди участников как раз начинавшегося Конгресса соотечественников. В начале 70-х Лев Копелев подружился с известным немецким писателем-антифашистом Генрихом Беллем. писатель, германист, правозащитник, автор "Вуппертальского проекта" - по сближению культур и народов России и Германии, прообраз Льва Рубина - одного из главных.